На мой вкус сооружение выглядело массивно и мрачновато. Темно-красный полированный гранит, небольшие тонированные стекла, тяжелые финтифлюшки, венчающие крышу. Мерцающая надпись говорила, что я прибыл по назначению.
Раздевшись в гардеробе, поднялся на второй этаж, где ко мне подошел солидный джентльмен во фраке. Готов поклясться — тот самый официант, что подавал нам шашлык и вино девять — нет! — десять лет назад. Давно уже забыл, как он выглядит, а тут стоило только взглянуть, как сразу и вспомнил. Интересная штука память.
— Прошу, Сергей Данилович! Вас уже ждут.
Мы прошли через зал за тяжелую портьеру и из короткого коридора попали в небольшую комнату, освещенную лишь свечами на двух канделябрах. Арбитр поднялся из-за сервированного стола навстречу.
— Добрый вечер, Сергей Данилович!
— Здравствуйте!
— Шашлык здесь по-прежнему отменен, а еще появился изумительный фирменный салат. Вы как?
— Полностью доверяю вашему вкусу, господин Арбитр.
— Тогда, Михаил, — обратился Арбитр к провожавшему меня джентльмену, — ты знаешь, что нужно.
Из окна стоящего на возвышении здания открывался необычный вид на Яузу. Неширокая речка, отражая огни города, серебряной змеей уползала между зданий к центру, к Москве-реке. Наверное, так и не разучусь удивляться красоте этого города.
Стол оказался накрытым в считанные минуты, мы с Арбитром не успели даже закончить обмен любезностями, предусмотренными протоколом. Или что там у нас должно быть предусмотрено? Несмотря на то, что я практически был сыт и пришел не есть, салат прямо таял во рту, исчезая с катастрофической быстротой. Из компонентов удалось идентифицировать только свежий огурец и копченую красную рыбу.
К основной части разговора мы перешли, приняв по бокалу вина. Шашлык на столе остался стыть, поскольку он сразу перестал интересовать меня.
— Вот что я могу сказать о вашей жене, Сергей Данилович. Случай очень тяжелый, крайне запущенный.
Сейчас будет приговор. Окончательный. Мне стало страшно. Не хочу! Не хочу слышать. Боюсь его безысходности. Я начал тянуть время. Глупо, конечно.
— Это обезьяна?
Арбитр замолчал. Коротко посмотрел на меня, потом перевел взгляд за окно.
— В общем-то, да. Конечно, еще и резко выросшая активность в пропаганде этого бизнеса. Для людей с ослабленным генетическим иммунитетом уровень слишком велик.
— Но иммунитет ослаблен из-за обезьяны в генах?
— Да, из-за исходного ее присутствия в генокоде.
Арбитр по-прежнему задумчиво смотрел в окно. Потом повернул голову и заглянул мне в глаза. Когда приходилось пересекать лавиноопасные склоны, так страшно не было. Тело окаменело, до судорог напряглись фибры души.
— Ее еще можно спасти, но от вас потребуется очень многое. Может даже слишком многое.
Можно спасти! Можно спасти!! Можно спасти!!!
Два слова бились в мозгу, выколачивая песню счастья.
Можно спасти!
— Я согласен на все, господин Арбитр!
Он не отводил взгляда. Что-то нехорошее шевельнулось в груди, но сразу же исчезло.
Можно спасти!
— Что нужно от меня?
— Не спешите, Сергей Данилович! Все расскажу. Вы ешьте, ешьте.
Пришлось вернуться к мясу, хотя есть теперь и тем более не хотелось. С трудом удалось взять себя в руки, задавив нетерпение. Но не мог же я начать требовать немедленно объяснить, что к чему?
— Кстати, позавчера вы спрашивали об Александрине.
— Да. Вы, кажется, сказали, что у нее не все в порядке.
— Не то слово. У нее погибли дочь и муж.
Новость ошарашила. Нет, конечно, мне жаль. Искренне жаль, но…
— Простите, вы говорили, тогда, давно, десять лет назад, что она не хочет заводить семью. Наука для нее все.
— Так и было. Тогда.
— А что случилось? Вы можете рассказать? Или это большой секрет?
— Большой секрет. Но вам могу рассказать.
Понятно. Но мог бы и не предупреждать. Я же не полный идиот, чтобы рассказывать кому-нибудь о других.
— Все началось с вас, Сергей Данилович. Произошло то, что и должно было произойти. За те три часа, что мы обедали, ей пришлось осознать, что жизнь круто меняется. Мне много раз приходилось наблюдать, как это происходит. Смена приоритетов, жизненных ценностей. Вообще-то, это происходит не только с нашими женщинами, но не все умеют так быстро.
— Так значит те три часа, которые мы потратили на обед, были не для того, чтобы объяснить мне правила, а чтобы она могла свыкнуться?
— Изменить мировоззрение. Но не только она. Разве у вас за те три часа ничего не поменялось во взглядах?
— Нет, господин Арбитр, мне тогда хватило полутора.
Он улыбнулся. Совсем немного, слегка глазами и чуть-чуть уголками губ.
— Да, пожалуй, я понимаю Александрину. Так вот, ваша записка, переданная мною, потрясла ее. Если сказать очень мягко.
— Ей пришлось к вечеру снова сменить мировоззрение?
Не то, чтобы начал злиться, — честно говоря, Арбитр смог немного заинтересовать меня, но мы уходили от исходной темы.
— Зря вы иронизируете. Значительно хуже. Она влюбилась в вас.
— Что-о?
Нокдаун. Чего-чего, а этого никак нельзя было ожидать. Словно неожиданный удар прорвался между рук и точнехонько угодил в челюсть.
— А что вы хотели? Девушка, имевшая сотни поклонников, которой ежедневно объяснялись в любви, а три раза в неделю звали замуж, вдруг столкнулась с человеком, который от нее добровольно отказался. Имея все права. Прочитав записку, Алекса стала расспрашивать про вас, про то, как вам удалось ее найти на крыше дома. Пришлось рассказать про возвращенные призы. И тогда она спросила — а можно ли посидеть на лавочке у подъезда? Если вы передумаете и вернетесь.
Я ковырялся вилкой в тарелке, хотя, фактически, лежал на полу ринга и невидимый рефери вел отсчет: «…два, три…».
— Она ждала вас до вечера, приблизительно до восьми часов.
… четыре…
Значит тогда, мечась по комнате, я лихорадочно кидал снаряжение в рюкзак, а она ждала меня на лавочке? Ждала меня!?
— На следующий день она искала вас, хотела поговорить.
Искала меня?!
… пять…
— Но есть же сотовый!
Что за глупость ляпнул! Тогда сотовой связи даже в долине Баксана не было, не то, что в Адыр-су.
— Вы же вернули тот, с известным номером. Она нашла ваш старый через два дня. Но телефон не отвечал. Она звонила по пять раз в день, целую неделю.
Она звонила, а я, разрывая легкие, бегал к леднику, ища спасение от нее.
… шесть…
— Но почему? Почему она не нашла меня потом, через полтора месяца, когда я вернулся? Разлюбила?
Арбитр чуть пожал плечами.
— Конечно, нет, Сергей Данилович. По-прежнему была безумно влюблена. Но … смотря как прочитать текст вашей записки. Ведь после нашего разговора вы отказались от нее. Она решила, что вы не любите ее и не хотите видеть. И тогда она спросила себя: «А какое у нее право лезть в вашу жизнь?»
Она безумно влюблена!
… семь…
— Вернувшись, вы ведь ни разу не попытались встретиться с ней. Хотя знали, где она жила тогда.
— Не мог. Почему я должен был становиться поперек ее выбора?
— Тогда легко можете и ее понять. При всем моем уважении… простите…если бы она взялась за вас всерьез, вряд ли вы бы продержались две недели. Причем неважно, любили ли вы ее или нет, хотели видеть или не хотели, никто бы вас и не спрашивал. Просто благословили бы судьбу, что выпало такое жизненное счастье.
— Так почему же?..
— Да вы сами ответили. Тем, кого любишь, поперек дороги не становятся.
… восемь …
Вошедший Михаил наклонился к Арбитру и что-то очень тихо сказал. Тот поднял глаза. Кивнул.
— Простите, Сергей Данилович. Только три минуты.
Они вышли.
Гонг. Спасающий от нокаута. Раунд окончился. Я соскреб себя с пола и усадил на табуретку в углу ринга.
Залпом выпил бокал. Налил еще. Тоже опрокинул в рот и осушил двумя глотками. Подцепил на вилку большой кусок мяса. Да! Пришел попросить помощи, а узнал, что десять лет назад меня безумно любила девушка, по которой сам сходил с ума. Интересно, зачем все это рассказал Арбитр? Ответ на мой вежливый вопрос? Вряд ли.
Он действительно вернулся через несколько минут. Молча взглянул на почти пустую бутылку. Взял со стола колокольчик.
— Зачем вы мне рассказали про Алексу? Мало ли кто кого любил десять лет назад?
Голос слегка вздрагивал, но решимость стоять до конца не покидала меня. В конце концов, все это ради Карины.
Арбитр дождался, когда Михаил откупорит новую бутылку и уйдет. Потом достал из внутреннего кармана и положил передо мной фотографию. Александрина улыбалась, глядя прямо в глаза. Та, давнишняя, за которой я гонялся по Москве. Только, все-таки, немножко не такая. Темно-вишневое длинное вечернее платье с поясом, перетягивающим тонкую талию, умопомрачительное декольте. Почти уверен, что спина открыта, хотя этого не видно. Разрез во всю длину подола подчеркивает бесконечную длину чуть выглядывающей ноги, обутой в туфлю на высоком каблуке под цвет платья. Каштановые волосы, уложенные в аккуратную прическу, стекали на плечи. Во всей ее осанке, слегка согнутом колене, прогибе спины, повороте головы чувствовалась необычайная грация, и сразу из глубины сознания всплыло забытое — царевна-пантера.
— Она любит вас.
Голос звучал обычно, но Арбитр акцентировал настоящее время.
— Я не знаю, чего вы добиваетесь, и зачем принесли давнишнюю фотографию Алексы. Но думаю, вы ошибаетесь. Даже если Алекса была влюблена, то все давно прошло. И вообще, хотелось бы поговорить о Карине. Вы поможете мне?
Конечно, моя невежливость уже находилась на гране допустимого, но держать удары, которые обрушивал Арбитр, больше не было сил.
— Можно ответить в обратном порядке?
— Как вам удобнее.
— Мы поможем с Кариной, если вы сможете принять нашу помощь. Александрина любит вас и сегодня. Как вы думаете, сколько мне лет?
— Пятьдесят, хотя нет, наверное, шестьдесят.
— Почти. Восемьдесят шесть. Из них шестьдесят два я занимаюсь вопросами сохранения рода. Как-то вы меня спросили, — как мы смогли выжить?
Собеседник замолчал, доливая вино в бокалы.
— Помню, вы ответили, что расплатились деградацией.
— Да, но это не все. Наши женщины идеальные жены, предел мечтания любого мужчины. Но они разучились любить. За всю свою практику мне довелось только трижды сталкиваться с любовью женщины-другой. В случае с Александриной ошибиться невозможно.
Арбитр сделал глоток.
— Теперь о фотографии. Она сделана вчера, ее не ретушировали.
Он не обратил ни малейшего внимания на мои поплывшие вверх брови.
— И, наконец, чего я добиваюсь. Мы имеем дело с очень тяжелым случаем. Речь идет о Карине. И мне бы хотелось, чтобы вы полностью представляли создавшуюся картину. Если вам пока не удается уловить связь между тем, что мы обсуждаем и болезнью вашей супруги, то, пожалуйста, наберитесь терпения.
— Хорошо, господин Арбитр. Извините.
— Да не за что. Пожалуй, на вашем месте я вел себя также.
Он вновь отхлебнул вина. Алекса по-прежнему улыбалась с фотографии, поражая тем, что нисколько не изменилась за все эти годы.
— Может, вы расскажете, как она жила? — нужно вести себя прилично, хотя опасность получить еще один удар, который будет трудно держать, оставалась высокой.
— Ей засчитали победу над вами. Сразу после вашей свадьбы она назначила новую игру, хотя имела право подождать еще полгода.
— Простите, господин Арбитр. А откуда ей стали известны подробности моего семейного положения?
— Ну вы же не секретный агент. Иногда она даже может издали полюбоваться вами.
— Вот как?
— Вам не о чем беспокоиться. Она не позволит себе хоть чуть-чуть вмешаться в вашу жизнь. Так вот. Проиграла она на третий день. Вышла замуж, родила дочь. Институт все-таки закончила, хотя о красном дипломе уже не могло идти и речи. А пять лет назад в аварии погибли муж и дочь. Работает на заводе по специальности. Ежедневно выслушивает объяснения в любви, три раза в неделю отклоняет предложение выйти замуж.
— Из-за меня?
Арбитр опять задумчиво смотрел в окно.
— Вы просто не понимаете, что такое любовь нашей женщины. У вас было несколько попыток в литературе описать ее, но не получилось. Реальность превосходит все выдумки.
— Неземная любовь?
— Ну, если вам угодно. К тому же теперь она свободная женщина, долг перед расой выполнен. Не ее вина, что так получилось с мужем и дочерью.
Молчание повисло в комнате. Но ненадолго. Теперь этот вопрос меня и вправду интересовал.
— И что с ней будет дальше?
— Скорее всего, так и проживет одна. Еще лет сто.
— А сколько ей сейчас?
— Тридцать два.
— И что? У вас нет никаких средств, чтобы изменить ее жизнь?
— Это любовь, Сергей Данилович. Любовь другой женщины. Настолько редкая на этой планете, что можно сказать — такой не бывает. А средства… вот про них мы сейчас и будем говорить.
Он долил вина в бокалы.
— Общая картина может выглядеть так — мы вылечиваем Карину, но вы разводитесь с ней и женитесь на Александрине.
Даже не сразу понял, что он сказал. Еще несколько секунд смотрел, изображая внимание. Потом смысл прорвался в мозг. Ноги сами выбросили, поднимая в вертикальное положение. Упавший стул загрохотал по полу. Подонок! Подлец!
— Понимаю, господин Арбитр, все имеет цену. Ваша помощь тоже. Но это спекуляция. Вы решили беспардонно воспользоваться моим отчаянным положением, чтобы решить свои проблемы. Простите, сколько я должен за ужин?
— Если вы сейчас ударите меня, ситуация не изменится. Попробуйте, может станет легче?
Он тоже поднялся. Глаза смотрели в упор, и даже в неверном отсвете можно было рассмотреть, что они фиолетовые. Возникла пауза, во время которой мы стояли, замерев, напротив друг друга.
— Хорошо, мы продолжим стоя, если вам так удобнее, Сергей Данилович. Ваше желание видеть в нас монстров понятно. Кино, телевидение на этой теме делает огромные деньги. Но вы ошибаетесь!
— В чем ошибаюсь?!
— Случай с Кариной крайне тяжелый. Через пару недель уже ничего невозможно будет сделать.
— Потому вы так беспардонны?! Уверены, что мне некуда деться?!
— Да поймите же вы! Вера — это болезнь, которая не лечится медикаментозным путем! Ваш уход, и не просто уход, а уход к другой женщине, необходимая составная часть лечения. Главная!
Это не нокдаун. Я лежал в углу ринга, и подняться было не суждено. Хоть до десяти считай, хоть до ста.
Ноги, реальные, те, на которых стоял, тоже подкашивались. Тихо появившийся Михаил поднял стул и дал возможность сесть. Арбитр тоже вернулся на место. Мечущиеся свечи успокоились, и стол опять освещался неярким, но ровным светом.
— Вы, конечно, можете уйти к кому угодно, не только к Алексе. У вас есть к кому?
— Что?
— У вас есть любовница? Женщина, которая примет с распростертыми объятиями?
— Нет.
— Я так и думал.
— Можно попробовать, договориться с кем-нибудь. На время.
— Уход, который не всерьез, не настоящий, ничем не поможет.
Глупость сказал, очевидную. Хотя бы потому, что Каринка не простит. Никогда. Всерьез или не всерьез — неважно.
— Как же можно уйти? Это как раненого в горах бросить.
— Не совсем. Если хотите — оставить его профессиональным спасателям, которых вы вызвали, и уйти, чтобы не мешаться под ногами.
Зря трепыхаюсь. Все у них продумано. И за меня тоже. Если уйти придется, то куда кроме Алексы?
— Зачем я нужен Александрине, если не люблю ее?
— Просто сделаете ее счастливой. Как обычно наши женщины делают ваших мужчин, — Арбитр опять залез во внутренний карман пиджака и достал бумажку. Старый пожелтевший театральный билет. «Я только хочу сделать тебя счастливой! Ты не виновата, что для этого мне нужно уйти». Рядом, аккуратным, почти каллиграфическим почерком, было дописано еще одно предложение. «Если хочешь — просто вернись».
— Она написала это тогда, десять лет назад. Потом решила, что не вправе отправить вам. Но в данном случае предложение срока давности не имеет.
Он сделал небольшую паузу.
— Кстати, если уйдете к ней, то готов поспорить, что через месяц признаетесь в любви.
— Вы говорили — две недели, — кривовато усмехнулся в ответ.
— Тогда у вас не было жены и сына.
И интонации такие, будто бы слегка отшучивается, только понятно, что он всерьез говорит.
— А если я не соглашусь?
— Тогда вы получите конверт с практическими советами и будете продолжать бороться сами.
— И на сколько повысятся шансы на победу? С вашим конвертом?
— Раза в три.
Дурацкий вопрос задал. Надо по-другому.
— И каковы они станут, в общем?
— Меньше, чем найти девчонку в Москве без подсказок и бонусов.