Их было много. Первый, обретенный раньше, чем я научилась ходить, был настоящим «тедди»: набитым опилками, нежно бархатным, с лапами, двигавшимися на шарнирах. Его и звали – Винни-Пух. Его несомненный родственник, мастью потемнее и раз в пять больше, был попросту Мишей. Плебейский лупоглаз с преувеличенными ушами, пошитый из яркой синтетики двух контрастных цветов, получил прозвище Топтыжка. Пушистик размером с ладонь французил: откликался только на Жана. Зато заводившийся ключом плясун был Майлс. Совсем невеличка из красной пластмассы – Трамвайчик – почему-то являлся предметом постоянного спора о собственности, моего с подругой Кэт Космодемьянской. Но Трамвайчик заслуживает отдельной повести, речь сейчас не о нем. И, наконец, отлитый из упругой белой пористой резины, но ласково пушистый на ощупь, какого-то лунного цвета, был Карамумик. (Ужас: то, что внутри Карамумик был белорезиновым, выяснилось, когда безнадежно оторвалась голова…)
Первые восемь лет жизни я не была обделена медведями.
Мне исполнялось девять.
Мы с мамой собрались в «Дом Игрушки», что на Кутузовском. Детский парадиз, сравнимый только с магазином «Лейпциг». Надо сказать, что ни до ни после (это мое твердое убеждение) ни одно поколение не имело лучших игрушек, чем моё. Нынешние игрушки в сравнении с теми – дешевый хлам, вне зависимости от цены.
К примеру, моя игрушечная стиральная машина была много шикарнее, чем имевшаяся в доме настоящая. В настоящей во время стирки света не зажигалось, а в игрушечной – пожалуйста. Сквозь прозрачный иллюминатор было видно, как вертятся в барабане кукольные платьица и мои собственные носовые платочки. А стиральные порошки прилагались в картонных упаковках, размером со спичечный коробок! Ко всему этому имелись еще крошечные прищепки, корзина, бельевая веревка…
Кукол Барби у меня не было, имелось кое-что получше. Кукла Тутти. Вдвое меньше Барби, с фигуркой девочки, а не тётки, с моющимися волосами, с мягко гнущимися ручками-ножками. В руках она, явившись в дом, держала каталог нарядов и игрушечной мебели. Впрочем, скажу сразу, такая кукла была только у меня, прибыла из Парижа. Но все равно – игрушки московских детей, игрушки, сработанные преимущественно восточными немцами, не знали себе равных. Кто помнит ту железную дорогу? Вот то-то.
У больших детей больших игрушек не бывает. В девять лет игрушки предпочтительны небольшие и вовсе маленькие. Были, были тогда в вожделенном магазине такие! К примеру – индейцы. Коллекционные автомобильчики. А еще – этим мы все бредили – печати. Наборы резиновых печатей продавались самые немыслимые. Мой, к примеру, состоял из трех рожиц, двух туловищ, ручек и ножек. Разрисовывая получившихся мальчиков по-разному, придавая им различные положения, можно было изобразить хоть футбольный матч, хоть школьную экскурсию в лес.
В отделы с этими разнообразными сокровищами мой путь и лежал. Но проходил через зал мягкой игрушки. Не провести в нем ревизии было бы все же странно.
Я шла по залу. Помню даже, как я была одета. Кстати, весьма неплохо. У меня был суконный уличный костюмчик – синие брючки и красная, украшенная вышивкой, куртка с капюшоном. На голове – красный берет, к которому я прикалывала почему-то в качестве значка полюбившуюся старинную брошку: слоника из собственной слониковой кости.
Итак, я шла вдоль стеллажей.
… Он сидел на самом нижнем. Никому не нужный. Нелепый, произведенный отечественной легкой промышленностью. Он был горбат. Большеголов. Огромен. Его лапы были закроены из одного куска с туловищем, что, всяк разумный человек понимает, неудобно для игры. Сидячий медведь. Положи его спать – будет медведь не спящий, а неуклюже перевернутый на спину, лапами кверху.
Он сидел на пустой полке и понимал, что кто его, такого, возьмет. От него веяло и безнадежностью и покорностью судьбе.
Он приковал мой взгляд. Я остановилась. Я не могла идти дальше.
«Ленок! Только не этого урода! – В мамином голосе звучал ужас. – Ты же из такого уже выросла!»
Я подняла медведя на руки и прижала к груди. Он был меня немного меньше ростом, но несомненно потолще.
«Только его или не надо мне никаких подарков».
Что было со мной делать? Мама, вздохнув, направилась к кассе.
Медведя хотели упаковать в полиэтилен, но я сказала, что понесу его так.
«Ну, пойдем хоть в отдел игр, поглядим, какие еще появились твои любимые печати».
«Мне ничего больше не надо. Я не хочу».
Я немного дрожала. Сердце мое разрывалось от душевной боли.
Мы вышли в сентябрьский синий вечер, залитый золотистыми отсветами. Я несла огромного медведя в руках.
Мы зашли в особую кулинарию, какая была только на Кутузовском, и купили очень вкусных котлет в кляре. Я, даром что златовласый эльф, очень любила мясо в кляре. Особенно само тесто. Дома, за этими котлетами, я немного успокоилась.
Имени он не получил. Так и остался просто Медведь. Я с ним не играла. В самом деле, у меня уже были совсем иные игры, сложносочиненные, многопредметные и мелкие. Но судьба медведя была устроена. Ему было нужно пристанище, надежность. Он обретал уверенность в себе. Мы читали в обнимку книги, угнездившись в пледе в углу дивана.
С моим бурным студенчеством его горизонты неожиданно вышли за пределы квартиры.
Ко мне иногда приезжала в гости подруга из другого города. Куда только не пролегали наши дорожки!
Мы убегали из дому, сопровождаемые риторическими восклицаниями бабки: «Опять, опять напялили рудокопские штаны! Вы же девушки! Наденьте платьица!»
Мы интересовались в то лето бихевиоризмом. Свернув немного в бок, мы особенно увлеклись одной темой: реакцией людей на нарушение социальных норм.
Просто к примеру, что мы проделывали. (К Медведю мы скоро воротимся). Появляясь в большой компании, мы неожиданно «менялись» именами. Когда звали меня, откликалась она, и наоборот. При этом мы правдоподобно делали вид, будто не понимаем, в чем недоумение.
Тут то и подключился Медведь. Мы ходили с ним гулять, ездили в метро. Мы носили его не на руках, а вдвоем, взяв за верхние лапы. Мы гуляли, невозмутимо обсуждая филологические темы, а Медведь болтался между нами с важным видом.
Реакции, преимущественно, разочаровывали. Они были банальны и глупы. Но две запомнились.
Один раз в метро благообразная старушка в шляпке и митенках, окинув нас серьезным взглядом (Медведь сидел между нами, свесив нижние лапы с сиденья) поинтересовалась:
«Скажите пожалуйста, а без Медведя вы когда-нибудь выходите?»
Но второй случай – особый. Мы ездили в гости к моей однокурснице, жившей в кошмарном рабочем районе. Возвращались поздно. Автобус, в котором было ехать и ехать до ближней станции метрополитена, был битком набит подвыпившими пролетариями.
Разумеется, при виде Медведя сразу пошел гогот, который трудно назвать словом «смех». Шутки зазвучали самые убогие.
И тут один – тоже не трезвый – немолодой рабочий вдруг как-то очень весомо произнес:
«Вы, девки, этих не слушайте. Это вы умные, а они все – дураки».
И как-то так это прозвучало основательно, что публика в автобусе заткнулась.
Медведю новая роль, конечно, нравилась. Это возвышало его в собственных глазах.
Но все же был в его жизни ощутимый недостаток. Я действительно была слишком большой, когда его купили, и поэтому он за всю жизнь в моем дому ни разу по-настоящему не поиграл с маленькими детьми. А уважающий себя плюшевый зверь должен иметь подобный опыт в своей биографии.
Но и это восполнилось.
Вскоре после родилась моя старшая крестница Ксения. (У меня две крестницы, и обе – Ксении). Поэтому, когда ей исполнялось года два или три, Медведь был торжественно передан в ее руки.
И вот тут уж он наигрался. Ксюша наряжала его во всякие одёжки, возила гулять в игрушечной колясочке… Один раз сказала (меня еще поразил патетический оборот речи из младенческих уст): «Этого Медведя я люблю всем сердцем».
От столь бурной любви он, вероятно, в конце концов износился-не-спросился, распался на тряпочки. Что же, ничто не вечно. Обозревая биографию этого плюшевого существа, мы можем с уверенностью сказать: жизнь его удалась.