Я родился в СССР - стране, которой больше не существует. И тем не менее моя родина -Советский Союз. С каким саркастическим пафосом звучат сейчас слова: «Я люблю свою Родину». А я люблю ее, ту, которой больше нет. Ту, в которой о войне я знал только из книг и фильмов, ту, в которой не было бомжей и олигархов, нищих старух и зажравшихся бандитов, где детям по телевизору показывали сказки, а не кровавые боевики... Но той страны больше нет. Я горд тем, что носил пионерский галстук, что давал пионерскую клятву у Вечного огня. Смешно, конечно же.. Если б не было так больно и горько. Мое детство прошло в обычной ленинградской коммуналке, окна моей комнаты выходили в глухой двор - колодец. Каждое утро начиналось с доносящихся с кухни криков - ругались соседи, а вместе с ними моя мать и бабушка. Я сонный выходил в темный коридор и прислушивался на чьей стороне ругается мать, если на бабушкиной, то это хорошо, значит день в целом спокойно, а вот если против - значит скандал на целый день, а то еще и на последующие дни затянется. Своего отца я не помню, видел только на фотографиях, он ушел, когда мне было два года, . У моего отца была настоящая мужская героическая профессия - оперативник уголовного розыска. Я не могу винить его ни в чем, потому что был еще слишком мал, чтобы реально оценить ситуацию. У моей матери всегда был тяжелый характер, склонный к истерии, что происходило между ней и отцом я не знаю. Матери не стало, когда мне исполнилось восемь лет. Я так и не узнал что с ней случилось на самом деле. Говорили, что у нее был любовник, что она утонула где-то на море, когда уехала с ним отдыхать. В школе я был серой мышью, сидел за последней партой и молчал. Учителя считали меня чуть ли не умственно-отсталым. Я конечно же был «со странностями». Мальчишки играли в «войнушку», а я в это время прятался где-нибудь в раздевалке, чтоб меня никто не мог найти. Одноклассники меня ненавидели, впрочем, я к ним тоже не испытывал любви. А потом все изменилось. Как-то на перемене я как обычно сидел за своей партой, мучительно ожидая начала урока, а заодно и его конца - в общем, чтоб скорее из школы уйти. Одноклассники бегали по классу, кидаясь мокрыми тряпками. Был месяц май, окна были распахнуты. И вот в окно буквально сваливается подбитая ворона. Откуда она рухнула непонятно, может со своей же товаркой подралась, может из рогатки подбили, только левое крыло ее безжизненно волочилось. Мальчишки страшно обрадовались такой забаве, один из них Стас взял швабру и стал метелить ворону. Та жалко каркала, забиваясь в угол, но он тыкал ее шваброй гогоча и улюлюкая. Я молча встал, подошел и врезал Стасу по лицу, что есть мочи. На какое-то мгновение воцарилась тишина. Обалдевшие одноклассники открыв рты смотрели на меня. Тут Стас опомнился и с яростью бросился на меня в атаку. И я стал драться. Страшно драться с отчаяньем и яростью дикого бультерьера. И впервые в жизни я почувствовал невероятную силу, которая дремала раньше во мне. Было в этом что-то первобытное, звериное. Очнулся я от истошного крика учительницы: «Что здесь происходит?!» Только тогда я отпустил своего соперника, который жалко рухнул на пол, размазывая кровь по лицу. Я молча поднял с пола издохшую ворону и вышел вон из класса. Я почти физически ощущал взгляды мне в спину, но мне было уже все равно. Во дворе за школой я закопал ворону под старой яблоней. Вместе с ней был похоронен и робкий зашуганный мальчик. Обратно в класс вошел уже лидер. И все же с того дня во мне что-то сломалось я не знаю был ли я плохим или хорошим все эти годы. Мне казалось, что я живу очень правильно, я весь такой Робин Гуд или Тимур без команды.
В 17 лет я легко поступил в ЛГУ на юридический факультет, тогда же вступил в юношескую партию. Я был фанатично предан идеям: носить одежду не дороже 200 рублей, строить приюты для бродячих животных, устраивать раздачу пищи для бомжей, и, наконец я вместе с новоявленными единомышленниками задумался о новой мировой революции наш девиз «Если не мы, то кто? Когда, если не сейчас?». Я играл рок музыку и стал местным кумиром, этаким Че Геварой. Вокруг меня вились толпы идиотично влюбленных девчонок, для которых идейный парень в черной одежде, играющий рок, почти что господь Бог. Все они готовы были разделить мое «одиночество». Более менее
симпатичным я не отказывал, но утром выкидывал как драных кошек, после первой фразы вроде «я пойду за тобой на край света, или я люблю тебя как не любил никто, я буду твоей верной боевой подругой, я твоя телом и душой и т.п.» Мне было их ничуть не жаль, хотя возможно среди них действительно были хорошие девчонки, но не для меня. Потом я резко отказался от этих утех. Я пытался быть фанатично правильным, возомнив себя чуть не вторым Мессией, явившимся на Землю но не замечал, что правильность моя шла не от сердца и не была искренней, я просто бросал всем вызов. Мне казалось, что я люблю всех, но вот смотри какой я добрый и справедливый, но на самом деле я всех ненавидел. Я играл депрессивную музыку и рисовал картины в стиле сюрреализма... А потом я встретил ее.
Маленькая худенькая девчонка с такими откровенными глазами, что в них как я однажды пафосно сказал можно было читать правду жизни и смысл бытия. Она была сама естественность. Ни женского кокетства, ни хитрости. Но при этом полное отсутствие понятия нравственности и морали. Вернее, у нее была своя мораль. Она была проституткой, хотя не вполне это слово к ней подходит. Проститутка «трудится» за деньги, а Люка, так звали ее, делала это как она объяснила «по призванию», просто потому что это так же естественно как дышать. Когда я говорил, что люблю ее, и не хочу чтоб она таскалась по каким-то мужикам, Люка смотрела на меня ясными чистыми глазами и удивленно говорила: «Я тоже тебя люблю, я всех люблю. Что я делаю плохо? Почему так нельзя?»
- Да потому что так делают уличные шлюхи, - орал я.
- Я не знаю как делают уличные шлюхи. Я не продаю себя, я так себя наказываю.
- Что ты несешь? За что ты себя наказываешь?
- За то что живу. За то что чувствую. За то что люблю. Тебя. Одного.
- Если б ты любила меня, то не смела бы заниматься такими гадостями.
- Андрюша, это для того, чтобы быть к тебе еще ближе, это искупление всех прошлых и
будущих грехов. Это чтобы не быть абсолютно счастливой, быть счастливой стыдно,
когда вокруг столько горя и зла.
- Ты ненормальная только и всего.
И она снова уходила. Я сходил с ума, метался по комнате как дикий зверь в клетке. Я не знаю любил ли я Люку, я просто не мог без нее существовать. Она была мне жизненно необходима. Она уходила - и мне отрезало руку, ногу - физически ощутимая боль... Однажды она пришла ко мне, не раздеваясь прошла в комнату, встала у окна.
- Я зашла попрощаться, - Люка сказала это так спокойно и буднично.
- Ты куда-то уезжаешь?
- Нет, я ухожу к другому человеку.
- Вот как, - криво усмехнулся я, - Чем же этот человек лучше меня?
- В том то и дело, что хуже. Не просто хуже, он чудовище.
- И ты уходишь к чудовищу?
- Да. С тобой мне слишком хорошо. Так хорошо, как не должно быть.
- Что ты несешь?! - я схватил ее за плечи, - Прекращай свои фокусы! Хватит.
Люка смотрела куда-то в сторону, мимо меня.
- Андрей, не надо. Мне пора идти.
И она ушла из комнаты, потом хлопнула входная дверь. Я заорал, швырнул стул в стенку, разбил горшок с цветком. А потом лег на пол и тупо уставился в потолок.
Я видел ее потом еще пару раз с каким-то мордоворотом в черном «Мерседесе». Она даже не посмотрела в мою сторону. Я ненавидел ее! Ее, жизнь, себя, своих товарищей.
Наша организация проводила массовые митинги, акции. Я с еще большим рвением отстаивал права обездоленных. Гонялся за за всякими уродами... А потом... Потом я стал убийцей. Моя борьба принимала фанатичность «охоты на ведьм».
Однажды я увидел молодого парня из «тех», я видел его раньше много раз нападающим на чернокожих, громящим ларьки «кавказцев». Был вечер, по проспекту на огромной скорости неслись машины. Парень стоял у светофора. Рядом с ним никого не было. Он вертел головой, в ожидании когда зажжется зеленый свет или иссякнет поток машин. Из-за угла вывернул троллейбус. Я подошел к парню сзади, поравнялся с ним, так чтобы водитель видел, что я тоже будто собираюсь перейти дорогу. Троллейбус ехал на приличной скорости, остановок вблизи не было. Когда он поравнялся с нами, и чуть даже проехал, я стремительно толкнул парня под колеса, раздался крик, визг тормозов, но было все кончено. В ту же минуту я увидел лицо Люки. Она ехала в черной машине. В ее глазах не было укора или презрения, а только жалость будто и не к тому под колеса, а ко мне, точно меня переехал троллейбус. Машина уехала прочь. Потом приехала милиция, но я считался свидетелем, водитель подтвердил, что я спокойно стоял на перекрестке, к тому же как нельзя кстати, у того парня обнаружили алкоголь в крови, я был вне всяких подозрений. Единственное, что меня беспокоило - это Люка, она и только она знала правду. Выдаст ли она меня? Но время шло, об этом деле давно забыли, значит не выдала. Значит она все-таки любила меня? Или дело было в другом?
Я же с того дня все более превращался в зверя. Меня отнюдь не мучили муки совести, я был убежден в собственной правоте и более того стал кумиром для всей партии.
Однажды ночью я проснулся от странного ощущения, что на меня кто-то смотрит. Я открыл глаза: комната была залита лунным светом. В окно смотрела Люка. Я хотел ей что-то сказать, но голос застрял в горле: я жил на пятом этаже, а Люка стояла за стеклом со стороны улицы. Балкона у меня не было. Она смотрела на меня с такой тоской, с такой надрывной печалью, что мне стало страшно. Потом она опустила глаза и будто ушла по невидимой дороге. Я подбежал к окну: никого не было, внизу мокрыми лужами блестел асфальт. Меня трясло как в лихорадке, я уже не мог заснуть до утра. Днем, замотавшись делами, я почти забыл о странном видении.
Этим же днем на своем концерте я познакомился с человеком, предлагающем помощь нашей организации. Ему было на вид лет 40, хотя он выглядел несколько необычно для своего возраста, яркая вызывающая одежда, кричащие цвета. Он назвал себя Вольдемаром Аркадьевичем. Мы быстро поладили. Вольдемар начал щедро спонсировать наши мероприятия. Странно. Я почти о нем ничего не знал, а считал его братом. После очередного митинга я возвращался на метро, дома меня ждал Вольдемар Аркадьевич с каким то серьезным разговором. В вагоне ко мне подсел бомж, грязный оборванный дед, при этом с очень благородным лицом и манерами. У него в рваных тюках была куча тетрадок и листов бумаги, он что-то непрерывно писал. Он неожиданно заговорил со мной:
- Я пишу седьмой том энциклопедии о катастрофе человечества, - дед ничуть не смущен, что я смотрел на него с недоверием. Он рассказал мне странную историю о встрече с антихристом, который предстал перед ним в облике продавца прекрасных цветов. Бомж цитировал поэму Блока « Двенадцать»: В белом венчике из роз – впереди Иисус Христос.
- Искусствоведы так и не разгадали загадку, почему впереди революционеров шел Христос. Ведь церковь считала коммунистов сатаной. Что же имел в виду Блок?
Я рассеянно слушал бомжа, не понимая о чем он.
На улице совсем стемнело, почти никого нет. Я вошел в арку своего двора и увидел компанию из пяти бритоголовых, которые в упор смотрели на меня. Я понял, что это конец и меня охватило странное спокойствие. Один из них полоснул меня ножом по горлу, на снег брызнула теплая солено- терпкая кровь. Ускользающим сознанием я видел стоящего поодаль Вольдемара Аркадьевича.
« Перед глазами кружатся тысячи разноцветных звезд. Последнее, что я понял, что смерти нет, что это начало чего-то другого…»