2004 подписчика

Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы...

22 мая 202022 мая 2020

11 мин

«Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря».

24 мая 2020 – юбилей И. Бродского. 80 лет.

Всего 80.

Могло бы быть.

Когда звучит имя Бродского, кто-то вспоминает талантливого поэта, кто-то Нобелевского лауреата. Мне вспоминается суд над Бродским. Как пример превосходства серости и власти. Мне вспоминается травля «тунеядца» со всей уверенностью в своей правоте Шариковых.

«По крайней мере до тех пор, пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства. Политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающегося навязать себе настоящему (а зачастую и будущему) и человек, чья профессия язык, последний, кто может позволить себе позабыть об этом». И. Бродский

В борьбе за человеческое достоинство Бродский опирается на культуру, запечатленную в языке, прежде всего. Культура, язык индивидуализируют человека, освобождают от массовых стереотипов.

Сегодня в квартире, где жил И. Бродский, открыт мемориальный музей. Хотелось бы, чтобы там сохранялась память не только о талантливом поэте, но и о вот этих «судьях», властителях судеб. Чтобы – больше никогда.

В чём значение Бродского?

Я не лингвист, я просто делюсь своими ощущениями.

Язык – человеческое качество. Через язык мы передаём свою культуру и познаем чужую. Бродский вплетал русскую культуру в общемировую. Как неотъемлемую часть её.

Раз в сотню лет, быть может, является писатель, звуки речи которого становятся воздухом, которым дышат современники. Пушкин – наше всё. А после него? Пушкинский век – золотой.

Начало ХХ века – серебряный век русской культуры. Акцент делаем не на ценности упомянутого драгметалла, а на масштабе волны, формирующей культуру. Особенность эпохи – раскол её на до 1917 и после. До – русская культура была представлена в европейской. После – оказалась в культурной изоляции. Силами власть предержащих.

Какие имена! Ахматова, Цветаева, Набоков, Блок, Мандельштам, Маяковский, Есенин, Пастернак, Платонов, Булгаков.

Потом, уже в оттепель: Окуджава, Левитанский, Ахмадулина, Высоцкий… Это поколение, в котором многие помнили войну. И террор.

«А также в области балета…» Помните, конечно. Культура – то, что представляло страну в мире, что прорывалось за железный занавес.

Роль Бродского особенна тем, что он в очередной раз в истории прорубает окно в мир.

Бродский – очень русский поэт. Он вырос на русско-петербургском воздухе, впитал его. И сумел преодолеть местечковую замкнутость этого опыта. Ностальгируя о сообществе ленинградских «духовных изгнанников» 60-х, о них, бунтующих против навязанной коллективности советской повседневности, создававших собственное сообщество в пространстве «полутора комнат» Бродского, он вспоминает: «Никто не знал литературу и историю лучше, чем эти люди, никто не умел писать по-русски лучше, чем они, никто не презирал наше время сильнее. Для этих людей цивилизация значила больше, чем насущный хлеб и ночная ласка. И не были они, как может показаться, еще одним потерянным поколением. Это было единственное поколение русских, которое нашло себя, для которого Джотто и Мандельштам были насущнее собственных судеб. Бедно одетые, но чем-то все-таки элегантные, тасуемые корявыми руками своих непосредственных начальников, удиравшие, как зайцы, от ретивых государственных гончих, и еще более ретивых лисиц, бедные и уже не молодые, они все равно хранили любовь к несуществующему (или существующему в их лысеющих головах) предмету, именуемому цивилизаций. Безнадежно отрезанные от большого мира, они думали, что уж этот должен быть похож на них; теперь они знают, что и он похож на других, только нарядней. Я пишу это, закрываю глаза и почти вижу, как они стоят в своих обшарпанных кухнях со стаканами в руках и ироническими гримасами на лицах. «Давай, давай, – усмехаются они. – Liberté, Egalité, Fraterneté…» Почему никто не добавит Культуру?»

После времени террора и войны, в 60-е спасение пришло через создание нового языка. Не только литературного, но также языка кино, театра, музыки, живописи. Этот новый язык отразил невероятную энергетическую заряженность поколения.

"По крови я - еврей, по культуре - русский, а по воспитанию - советский". Это сказал о себе М. М. Ботвинник. Наверное, так могут сказать о себе многие. Преодолеть советскость в себе или упиваться ею – это выбор.

Заслуга Бродского и в том, что он дал модель поведения человека. Модель мужества, индивидуальной ответственности и одновременно – смирения. «Жрал хлеб изгнания, не оставляя корок».

«Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы... Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы: историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т. д. В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить.

Вообще, старайтесь уважать жизнь не только за ее прелести, но и за ее трудности. Они составляют часть игры, и хорошо в них то, что они не являются обманом. Всякий раз, когда вы в отчаянии или на грани отчаяния, когда у вас неприятности или затруднения, помните: это жизнь говорит с вами на единственном хорошо ей знакомом языке». И. Бродский

«Человек не сумма того, во что он верит, на что он уповает. Человек — не сумма своих убеждений. Человек — сумма своих поступков». И.Бродский

В том поколении каждый противопоставлял диктатуре, что мог. Бродский – язык и литературу.

В том, что сегодня его строчкой «ворюга мне милей, чем кровопийца» спекулируют, оправдывая происходящее, Бродский не виноват.

Выдернуть можно ведь любую строчку.

"Как там в Ливии, мой Постум, – или где там?
Неужели до сих пор ещё воюем?"

"Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья".
И. Бродский Подробнее здесь

Из нобелевской речи Бродского: «Как можно сочинять музыку после Аушвица» – вопрошает Адорно, и человек, знакомый с русской историей, может повторить тот же вопрос, заменив в нем название лагеря, – повторить его, пожалуй, с большим даже правом, ибо количество людей, сгинувших в сталинских лагерях, далеко превосходит количество сгинувших в немецких… Поколение, к которому я принадлежу, во всяком случае, оказалось способным сочинять эту музыку».

Действительно, это поколение выработало язык (не только литературный, шире - язык искусства), вернувший нас в более или менее нормальный мир после эпохи всеобщего озверения. Но – с учетом того, что произошло.

Лучшую оценку этому поколению дал сам Бродский. «…Поколение, родившееся именно тогда, когда крематории Аушвица работали на полную мощность, когда Сталин пребывал в зените своей богоподобной, абсолютной, самой природой, казалось, санкционированной власти, явилось в мир, судя по всему, чтобы продолжить то, что теоретически должно было прерваться в этих крематориях и безымянных общих могилах сталинского архипелага. Тот факт, что не все прервалось – по крайней мере, в России, – есть не в малой степени заслуга моего поколения… И тот факт, что я стою здесь сегодня, есть признание заслуг этого поколения перед культурой, вспоминая Мандельштама, я бы добавил – перед мировой культурой. Оглядываясь назад, я могу сказать, что мы начинали на пустом – точнее, пугающем своей опустошенностью месте и что… стремились именно к воссозданию эффекта непрерывности культуры, к восстановлению ее форм и тропов, к наполнению ее немногих уцелевших и часто совершенно скомпрометированных форм нашим собственным новым или казавшимся нам таким, современным содержанием».

Его нет уже почти четверть века. Похоже, что влияние Бродского только нарастает. Он повлиял не только на своё поколение, но и на нас.

***

Мне говорят, что нужно уезжать.

Да-да. Благодарю. Я собираюсь.

Да-да. Я понимаю. Провожать

не следует. Да, я не потеряюсь.

Как будто бы я адрес позабыл:

к окошку запотевшему приникну

и над рекой, которую любил,

я расплачусь и лодочника крикну.

(Все кончено. Теперь я не спешу.

Езжай назад спокойно, ради Бога.

Я в небо погляжу и подышу

холодным ветром берега другого.)

Ну, вот и долгожданный переезд.

Кати назад, не чувствуя печали.

Когда войдешь на родине в подъезд,

я к берегу пологому причалю.

***

Письмо, приведённое ниже, якобы, написано прямо в аэропорту «Пулково» в день эмиграции. 4 июня 1972 г.

Читая такие письма, я понимаю, почему вождь пролетариата говорил о «гнилой интеллигенции». В его понимании, понимании Шариковых, наивность, искренность, доброта, вера в порядочность, в общечеловеческие ценности – гниль.

Письмо Бродского Брежневу.

Уважаемый Леонид Ильич, покидая Россию не по собственной воле, о чем Вам, может быть, известно, я решаюсь обратиться к Вам с просьбой, право на которую мне дает твердое сознание того, что все, что сделано мною за 15 лет литературной работы, служит и еще послужит только к славе русской культуры, ничему другому. Я хочу просить Вас дать возможность сохранить мое существование, мое присутствие в литературном процессе. Хотя бы в качестве переводчика — в том качестве, в котором я до сих пор и выступал.

Смею думать, что работа моя была хорошей работой, и я мог бы и дальше приносить пользу. В конце концов, сто лет назад такое практиковалось. Я принадлежу к русской культуре, я сознаю себя ее частью, слагаемым, и никакая перемена места на конечный результат повлиять не сможет. Язык — вещь более древняя и более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятвы с трибуны.

Мне горько уезжать из России. Я здесь родился, вырос, жил, и всем, что имею за душой, я обязан ей. Все плохое, что выпадало на мою долю, с лихвой перекрывалось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством. Не чувствую и сейчас. Ибо, переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом. Я верю, что я вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге.

Я хочу верить и в то, и в другое. Люди вышли из того возраста, когда прав был сильный. Для этого на свете слишком много слабых.

Единственная правота — доброта. От зла, от гнева, от ненависти — пусть именуемых праведными — никто не выигрывает. Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело.

Условия существования слишком тяжелы, чтобы их еще усложнять. Я надеюсь, Вы поймете меня правильно, поймете, о чем я прошу.

Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле. Я думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной. Напротив, я думаю, что во многом прав. Я не знаю, каков будет Ваш ответ на мою просьбу, будет ли он иметь место вообще. Жаль, что не написал Вам раньше, а теперь уже и времени не осталось. Но скажу Вам, что в любом случае, даже если моему народу не нужно мое тело, душа моя ему еще пригодится.
Иосиф Бродский, июнь 1972

***

Коммунальная квартира, в которой жил Бродский в 1955-1972 годах в Ленинграде, находилась в знаменитом доме Мурузи.

Это историческое здание, построенное по заказу князя А. Д. Мурузи как доходный дом, рассчитанный на состоятельных жильцов. Всего в доме было устроено 57 квартир и 7 магазинов, весь второй этаж из 26 комнат занимал сам князь А. Д. Мурузи.

Внутреннее убранство дома не уступало по пышности внешней отделке — лепка с позолотой, скульптура, живописные плафоны, штоф на стенах. Все парадные лестницы были богато оформлены, украшены коврами, зеркалами и настенными часами. На входе всегда дежурил швейцар. В инженерном плане дом получил водяное отопление, электричество, водопровод и паровую прачечную.

Волею судьбы дом Мурузи оказался одним из центральных мест на литературной карте Петербурга.

Ещё до появления знаменитого дома в другом доме, неподалёку, Ф.М.Достоевский «поселил» семью генерала Епанчина, соответственно, здесь происходили события, описанные в романе «Идиот». Здесь же разворачивались и события «Гранатового браслета» Куприна.

В конце XIX века здесь жили уже не вымышленные Н. С. Лесков, Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус, потом работала общедоступная читальня, а после революции 1917 года расположился петроградский Дом поэтов.

О доме поговорим отдельно, в другой раз.

UPD

В Питере закрасили граффити с Бродским.
Завхоз велела.
И судила его тетка из ЖЭКа.
Не везёт ему на теток