Продолжение
Мужчины ушли воевать.
Вот эти четыре женщины остались в Ленинграде и пережили то, что пережили вместе с ними миллионы наших сограждан.
29 июня 1941 года в городе вышло распоряжение о том, что все горожане должны отправиться на работу по укреплению города. Нужно было построить оборонные сооружения и вырыть окопы на трех рубежах на подступах к городу. Этому подлежали все мужчины с 16 до 50 лет и женщины с 16 до 45 лет.
Зоя, Галя и Нина отправились на эти работы. Работали по 8 часов 7 дней подряд, потом 4 дня перерыв. Бабушка рассказывала, как они рыли окопы в районе Пушкина, это было уже в конце июля, потому что 12 июля немцы вышли к Лужскому рубежу, а 8 августа уже начали занимать ближайшие пригороды города.
Вот что она рассказывала. Они работали на окопах, вдруг появились немецкие самолеты. Они летели очень низко, достаточно низко, чтоб можно было разглядеть лица летчиков. Летчики смеялись, показывали пальцами на девчонок, которые копошились внизу на земле с лопатами. Они не стреляли, но было очень страшно.
Ситуация менялась даже не то что каждый день, но в течение дня происходили события, которые отменяли все предыдущее. И вот на работу их еще доставили транспортом, но потом транспорт из Пушкина перестал ходить, дороги уже занимали немцы, и им пришлось добираться до города пешком.
Бабушка Зоя закончила школу с золотой медалью и поступила без экзаменов в Университет на физический факультет. Она очень хотела там учиться. Но университет эвакуировался, Зоя не могла уехать с университетом, потому что ее мама была очень больна.
Перевелась в медицинский институт, который тогда еще был в городе. Институт уже вскоре начал работать как госпиталь, потому что начались бои и поступали раненные. Зоя работала в госпитале, но учиться ей не пришлось. Институт тоже был эвакуирован, Зоя осталась с семьей.
Началом блокады считают 8 сентября. В этот день страшно горели Бадаевские склады. Там хранилась основная масса продовольствия для города, город остался без продуктов.
Уже в октябре стали чувствоваться перебои с продовольствием, но в ноябре начался настоящий голод.
Продукты по карточкам начали выдавать уже в июне, но нормы постоянно сокращались, и сокращалось количество продуктов, которые можно было по карточкам получить. В ноябре еще кроме хлеба что-то давали, но хлеб, который они получали, как иждивенцы и служащие, работала только бабушка Нина, она была в категории служащих, это была самая низкая по нормам продовольствия категория. И в ноябре они получали по 125 граммов на человека в день. Такие нормы сохранялись до конца декабря.
Но в декабре перестали выдавать вообще что-либо, кроме хлеба. Норму хлеба увеличили до 200 грамм, но это был уже не хлеб, а смесь из всего, что только можно было употребить в еду.
У Гали и Нины появилась уже дистрофия, Зоя одна сохраняла работоспособность, поэтому все очереди и уборка, и утомительные походы за водой – все это было на ней. Кроме того, нужно было еще дежурить на крыше, чтобы гасить зажигалки.
Галя еще успела получить диплом. Когда уже в городе началось затемнение, надо было зашторивать окна, она в темной комнате дописывала дипломную работу.
Самые голодные и страшные месяцы, ноябрь и декабрь, совсем свалили их с ног. Бабушка почти никогда не вспоминала блокаду – ни бабушка, ни ее сестры. Единственная история, которую она рассказывала, эпизод, который почему-то ей вспомнился – это то, что произошло в декабре 1941 года.
Им по карточкам выдавали вино, для того чтобы люди могли как-то отметить новый год. Стоять нужно было очень долго, очередь эта была не очередь, а толпа. Мороз. Когда очередь подошла и нужно было отоваривать эту карточку, оказалось, что бидончик, с которым бабушка пришла, был смят в толкучке, растрескался и потек. Это была, конечно, большая беда, слезы, горе. Но, надеюсь, что что-то все-таки удалось донести до дома.
Юран, уходя на фронт, сумел договориться со своими друзьями – попросил их о том, чтобы они как-то опекали семью. И в начале апреля 1942 года им удалось выехать по дороге жизни на машине из блокадного города. Через Ладогу они приехали в Кобону.
Галя, Нина и их мама были совершенно больные, обездвиженные, недееспособные. Вся эта эвакуация легла на Зоины плечи.
Всем ленинградцам, кто выбрался из блокадного Ленинграда, и добрался до Кобоны, спешили прежде всего предоставить возможность поесть. Людей старались обогреть и сытно накормить. Мудрая моя прабабушка подсказала своим дочкам, что нельзя набрасываться на еду, нужно очень осторожно, очень медленно небольшим порциями питаться. И очень постепенно увеличивать количество еды. Люди, которые этого не знали или не могли с собой совладать, погибали прямо там в Кобоне, после всех пережитых блокадных ужасов, после тяжелой дороги через Ладогу. Они умирали от заворота кишок, потому что еда, которую им давали, не могла быть усвоена организмом.
Из Кобоны наши женщины на поезде поехали в эвакуацию в Оренбург. Прабабушка была настолько слаба, что не доехала до Оренбурга, она умерла 15 апреля 1942 года в пути, ей было 48 лет. Ее сняли с поезда, где она похоронена мы не знаем.
Зоя довезла сестер до Оренбурга, их сразу поместили в больницу, их состояние было настолько тяжелым, что врачи считали их безнадежными. И только Зоина забота, упорство и какие-то неимоверные усилия поменять что-то на еду или что-то заработать шитьем, вышиванием, вязанием, спасло сестер.
Они были настолько больны, что начались уже какие-то психические изменения, впоследствии оказалось, что они вообще не помнили всего этого периода – и этой больницы, и этой болезни, и даже какие-то возникали упреки в том, что Зоя продала дорогие им вещи.
Но тем не менее они выжили и не дожидаясь окончания войны в 1945 году вернулись в Ленинград. Для возвращения нужны были специальные разрешения или вызов. О том, чтобы эту бумагу обеспечить, тоже успел позаботиться Юран. И они получили этот вызов, вернулись в свою квартиру. И даже какие-то вещи еще сохранились и дождались их возвращения.