Следующая остановка «Клиническая».
До остановки «Клиническая», что в середине 70-х была на окраине Воронежа, мы с папой ехали как обычные советские граждане – на троллейбусе «Двойка», зажатые на задней площадке, между дурно пахнущих пролетариев и их не менее отвратительно пахнущих жен.
Народ ехал с заводской смены домой. И по-другому рабочий человек пахнуть не мог. Только гарью труб, грязью немытых тел, машинным маслом, ссаньем и выпитым после работы дешевым портвейном. Наши добрые соседи работали на экскаваторном заводе «Имени Коминтерна» и выпускали тяжелые карьерные экскаваторы и Боевые Машины Пехоты. Работа у людей была адова.
Мы с отцом были притиснуты к заднему стеклу. Практически расплющены. Главная задача десятилетнего мальчика, горло которого находится как раз на уровне алюминиевого поручня – не дать себя задушить, а ловко подвернуться под горизонтальную палку. Там и дышать было свободнее.
Остановка «Клиническая». Папа, тогда уже замглавврача блатной обкомовской поликлиники, глядит в окно, охает, коротко говорит мне, что он должен срочно выйти, а я должен остаться в троллейбусе и выйти на следующей остановке «Памятник Славы», где и буду ждать его. Умелыми движениями папа вывинчивается из «двойки». Я, понятно, отца не слушаю, склизким глистом выскальзываю вслед за ним.
На трамвайных рельсах, под трамваем номер 1, лежит «Ява 350» . Чудо чешского мотопрома разрезано ребордами стальных колес почти напополам. На путях разлиты бензин, масло и кровь. Много крови.
Мне дурно, хлещет адреналин, коленочки трясутся.
Через толпу зевак я вижу, как отец отрывает подол рубашки, скручивает жгут, затягивает на ноге девушки. Кровь перестает брызгать фонтанчиком, отец дает распоряжение оторвать доску от борта остановившегося грузовика, положить на нее потерпевшую, требует прекратить курить – под ногами бензин. Водитель грузовика приносит бинт…
Все ощущается как во сне. Снова как сквозь сон слышу заунывные звуки сирены подъезжающей скорой.
Отец возвращается.
-Папа, что там было?
-Мотоциклисты разбились. Парень мертв, девочке оторвало пятку. Я прибинтовал, вероятно, срастется.
Мы идем домой.
На целой, второй половине белой рубашки отца, запеклась чужая кровь. Встречные прохожие в недоумении оглядываются нам вслед.
-Сын, ты только маме не говори!
-Заметано, пап.
Уже в подъезде, перед нашей дверью, отец снимает рубашку и просит посмотреть, где мать…
Через полгода он в составе реанимационной бригады на «Кукурузнике» - самолете санавиации вылетит спасать тракториста в Бутурлиновку, и едва не разобьется при посадке. Отломилась лыжа, боковым ветром их поволокло в овраг…
И снова: «Сын, ты только маме не говори!»
Следующая остановка «Клиническая».
До остановки «Клиническая», что в середине 70-х была на окраине Воронежа, мы с папой ехали как обычные советские граждане – на троллейбусе «Двойка», зажатые на задней площадке, между дурно пахнущих пролетариев и их не менее отвратительно пахнущих жен.
Народ ехал с заводской смены домой. И по-другому рабочий человек пахнуть не мог. Только гарью труб, грязью немытых тел, машинным маслом, ссаньем и выпитым после работы дешевым портвейном. Наши добрые соседи работали на экскаваторном заводе «Имени Коминтерна» и выпускали тяжелые карьерные экскаваторы и Боевые Машины Пехоты. Работа у людей была адова.
Мы с отцом были притиснуты к заднему стеклу. Практически расплющены. Главная задача десятилетнего мальчика, горло которого находится как раз на уровне алюминиевого поручня – не дать себя задушить, а ловко подвернуться под горизонтальную палку. Там и дышать было свободнее.
Остановка «Клиническая». Папа, тогда уже замглавврача блатной обкомовской поликлиники, глядит в окно, охает, коротко говорит мне, что он должен срочно выйти, а я должен остаться в троллейбусе и выйти на следующей остановке «Памятник Славы», где и буду ждать его. Умелыми движениями папа вывинчивается из «двойки». Я, понятно, отца не слушаю, склизким глистом выскальзываю вслед за ним.
На трамвайных рельсах, под трамваем номер 1, лежит «Ява 350» . Чудо чешского мотопрома разрезано ребордами стальных колес почти напополам. На путях разлиты бензин, масло и кровь. Много крови.
Мне дурно, хлещет адреналин, коленочки трясутся.
Через толпу зевак я вижу, как отец отрывает подол рубашки, скручивает жгут, затягивает на ноге девушки. Кровь перестает брызгать фонтанчиком, отец дает распоряжение оторвать доску от борта остановившегося грузовика, положить на нее потерпевшую, требует прекратить курить – под ногами бензин. Водитель грузовика приносит бинт…
Все ощущается как во сне. Снова как сквозь сон слышу заунывные звуки сирены подъезжающей скорой.
Отец возвращается.
-Папа, что там было?
-Мотоциклисты разбились. Парень мертв, девочке оторвало пятку. Я прибинтовал, вероятно, срастется.
Мы идем домой.
На целой, второй половине белой рубашки отца, запеклась чужая кровь. Встречные прохожие в недоумении оглядываются нам вслед.
-Сын, ты только маме не говори!
-Заметано, пап.
Уже в подъезде, перед нашей дверью, отец снимает рубашку и просит посмотреть, где мать…
Через полгода он в составе реанимационной бригады на «Кукурузнике» - самолете санавиации вылетит спасать тракториста в Бутурлиновку, и едва не разобьется при посадке. Отломилась лыжа, боковым ветром их поволокло в овраг…
И снова: «Сын, ты только маме не говори!»
