Анна Зотова
В конце июня
роман
Часть 5.
Царевна Несмеяна
Глава 23
- Боже мой! Он поступил, он в нашей группе учится!
- Кто?
- Помнишь, тот дурак, который на экзамене отрицательный дискриминант нашел и не знал, что с ним делать? Он поступил, - вон он, сидит на последней парте. Дуболом, - Люся показала Лене Пушковой на невысокого полного парня в очках.
- Важный какой. Хотя с виду нормальный.
Как хорошо иметь подругу и не быть одинокой! Люся с Леной теперь всегда вместе, они - сообщницы. Ходят и обсуждают всех вокруг, это даже весело, - в школе у Люси такого развлечения не было. Но главное не это. У них есть тайна – сбежать из пединститута и поступить в университет на следующий год.
На первой лекции Комаров сообщил, что его назначили куратором их группы, поздравил всех с началом нового учебного года и попросил не забывать хорошо учиться.
Больше занятий не планировалось, поэтому девушки собрались домой.
- А где урок мира? - хохотали некоторые из них. - Мы привыкли к нему, без него нам не по себе.
- Третья группа, все остаемся, - объявил вдруг парень с отрицательным дискриминантом.
- Интересно, какая оценка у него за экзамен, что он тут взялся командовать? - перешептывались девушки. Вслух они сказали:
- Нам некогда, мы домой спешим.
- Это на пятнадцать минут. Собрание группы.
Не успели начать учебу, а уже пошли собрания. По телевизору столько разговоров о борьбе с административно-командной системой, а здесь настоящее торжество бюрократии. И, надо же, кто у нас тут инициатор оргповодов – «дуболом». Почему самые тупые всегда управляют миром?
- Ты знаешь, сколько всего можно сделать за пятнадцать минут? - вредничала Лена.
Но, ладно, Люся с Леной - девушки робкие. Они остались.
«Дуболом» начал свою речь с традиционного:
- Ребята…
- Правильнее - девчата! – пошутил кто-то с задней парты.
И все засмеялись.
Смех, однако, «дуболома» не смутил. Видно, он был туп до полной непрошибаемости.
- Так вот… У нас начинается студенческая жизнь, - самый яркий и запоминающийся этап в жизни.
Говорил он так, словно лет ему было вровень с только что покинувшим аудиторию Комаровым.
- Мы с вами должны подумать, как сделать нашу студенческую жизнь полной приключений и творческих открытий.
При последних словах Люся почувствовала, что ее тошнит. Этот набор слов преследовал ее все десять лет учебы в школе. От охватившей ее тоски она лишь еле слышно застонала.
Пока «дуболом» продолжал говорить что-то свое дальше, Люся с подругой шептались.
- Интересная же у нас будет жизнь с кучей баб и дуболомом, - шутила Лена.
- Разве только с одним? Вон еще на последней парте двое сидят.
- А, ну да, я не заметила. Три дуба в пединституте.
Оказалось, что «дуболома» звали Никита Чернов, и он был полон замыслов насчет приключений. Начать их решили с введения традиции празднования Дня Именинника.
- А хоровод водить вокруг именинников и про каравай петь будем? – язвительно спросила Лена.
- И, правда, что же это мы будем как в детском саду, - согласился кто-то из других девушек, - зачем нам такое надо?
- Молодцы, нормальные, боевые девчонки, так и надо с бюрократами, - зашептала Лена Люсе в ухо.
- Я, когда из школы уходила, думала, - слава Богу, вот и закончилось деление на актив и пассив. Нет, тут, видимо, опять начинается, - ответила Люся. – Сейчас комиссию будем создавать.
Дальше, и впрямь, Никита предложил всем подумать над тем, как можно украсить будни студенческой жизни, а результаты размышлений, свои предложения передать ему или студентам, которые согласятся ему помогать.
При слове «актив» мнение некоторых кардинально переменилось. Многие потянулись записываться в помощницы к Никите. Облепили парту так, что скрыли полностью его плотненькую фигуру. Ягодицы всех мастей и размеров колыхались перед глазами тех, кто не спешил украшать жизнь студентов.
Несмотря на такое количество помощниц и активную жизненную позицию самого Никиты, в итоге, ничего конкретного не решили. Предлагали поехать к кому-нибудь на дачу, - нет, пассив против: «Зачем это?»; предлагали сходить всем вместе в кафе - тот же результат, все остальные «оригинальные» идеи летели в помойку со скоростью света.
- Вам ничего не интересно, вы какие-то инертные, - возмущался новоявленный актив.
- Мы сюда учиться пришли, а не посиделки устраивать, - парировал пассив.
- Пятнадцать минут прошли, - заявила Люся. – Пора расходиться.
И здесь пассив проявил активность - встал и энергично направился к выходу.
- Как тебе наши одногруппники? - спросила Люся у Лены, когда они спустились вниз на первый этаж к висевшему напротив входа портрету Макаренко.
- Да, это не Рио-де-Жанейро, - процитировала Лена Ильфа и Петрова. - Но ничего - год перетерпим. Еще и стипендию будем получать.
Они решили, что такой трагический день, как Первое сентября, неплохо было бы отметить тортиком, и пошли в гастроном неподалеку, - там был неплохой кондитерский отдел.
- Давай купим «Полянку», - смотри, какой он милый. Цыплята желтенькие, цветочки - самое то, чтобы поднять настроение, - предложила Лена.
- Да, а что за кучка перед цыплятами навалена? Что это коричневое? - недоверчиво произнесла Люся.
Торт изображал композицию, на которой четыре цыпленка клевали коричневую кучку, а вокруг располагались цветочки.
- Ну и что, что коричневое, оно сделано из пирожного «Картошка» - это вкусно, - возразила Лена.
Они купили торт и пошли домой к Лене, так как та жила недалеко от института.
У Лены дома были родители. Они обрадовались тому, что занятия быстро закончились, а уж торту - тем более. Все сели за стол пить чай с «Полянкой». Правда, ленин отец тоже приглядывался к тому, что клюют цыплята.
Так прошел первый день студенческой жизни.
А дальше потянулись серые и унылые будни. Учеба в институте (тут «дуболом» неожиданно оказался прав) нуждалась в оживлении. В школе (думала Люся, глядя в окно) день проходил разнообразнее.
Огромное количество математики (аналитическая геометрия, математический анализ, алгебра и теория чисел, элементарная математика) просто изматывало. В школе математика сменялась другими предметами, и Люся не успевала проникнуться к ней отвращением. К тому же там всегда царила атмосфера легкомыслия и безолаберности.
В институте было уныло. Не то, чтобы все с остервенением грызли гранит науки, совсем наоборот, - многие девочки, поступив на математику, смертельно боялись ее, как, наверное, боятся спортсмены не преодолеть какую-то планку, высоту. Занятия напоминали то ли отбывание наказания, то ли пытку заключенных. Комаров (он вел матанализ) всячески выделял Люсю среди других студентов, часто обращался к ней на лекциях. А когда он проходил мимо ее парты, то заглядывал в тетрадку и довольно хмыкал.
Пока Люсе было легко, но появились признаки того, что она перегорела. Люсе надоели все эти вложенные промежутки и бесконечно малые величины. Ей казалось, что она занимается чем-то не своим в жизни. Благодаря Комарову, к Люсе и Лене другие преподаватели относились хорошо. Девушки считались «продвинутыми», но Люся чувствовала, что это преувеличение, боялась, что настанет момент, когда их с Пушковой развенчают. Из-за этого она злилась на Комарова, считая, что он намеренно создает им такую репутацию. Чтобы «не сойти с дистанции», она начала по вечерам читать книжку под названием «Анализ», после нее все становилось еще унылее и грустнее. «А мое ли это? А что было бы в университете, если бы я туда поступила? Нужно ли мне это?» - такие вопросы все чаще и чаще приходили ей в голову.
«Если нет, то чего же мне тогда надо? Замуж?» - спрашивала себя Люся и тут же отвечала: «Нет, мне нужно что-то другое». Но что именно, понять не могла.
По утрам она изо всех сил заставляла себя встать с кровати, пить чай, потом слушала Второй концерт Рахманинова, представляя, что если ее даже поведут на расстрел, то под эту музыку она не дрогнет и с честью примет все, что вывалила на нее судьба, лишь бы Рахманинова не выключали. Ну а уж «анализ» этот она, тем более, выдержит.
Глава 24
В середине осени произошло еще одно происшествие, которое выбило всю семью из колеи.
Баба Маша, которой было непонятно сколько лет, потому что она в каких-то древних годах поменяла себе «метрику», чтобы то ли убавить, то ли надбавить себе возраст (в этом она сама теперь путалась), внезапно заболела.
Еще вчера она приходила к Тороповым с пирожками и привычными рассказами о том, как в тяжелое послереволюционное время (которое, с ее точки зрения, продолжалось до 30-х годов) она в тайге убегала от волков, всякий раз напоминая, что Люся непременно должна написать книгу об ее нелегкой жизни.
Рассказывала она и о том, что недавно навещала Гришу и Тамарку: «А у тех грязь стоит несусветная. Пьют пуще прежнего, и какие-то хмыри околачиваются. Ну я их отчихвостила так, что перышки по закоулочкам полетели».
А сегодня эта «бабка-богатырь» уже не помнит себя, лежит на диване, и цвет лица у нее желтый-прежелтый. Она никого не узнает. Бабушка Соня кормит ее с ложечки, говорит ласковые слова. Все не впрок. Баба Маша тупо жует то, что ей положили в рот, а вид у нее отсутствующий, словно у коровы. Волосы сбились сосульками, она ни на что и ни на кого не реагирует. Софья Степановна, решив, что дело плохо, - помирать собралась баба Маша, вызвала из «родной деревни» двоюродных сестер, чтобы вместе обсудить создавшееся положение. Судили-рядили, пришли к выводу, что на бабу Машу наслали порчу.
«Тамарка», - решила бабушка Соня. У нее давно бытовала теория, что Тамарка не просто так Гришу к себе привязала. Задурила голову. Присушила. Она и Люсе постоянно про присушку твердила.
«У нее (Тамары) бабка-колдунья была. Сказывают, вредности необыкновенной. От нее даже дед сбежал - сел на коня, да поскакал что есть мочи. Она его в трубу печную кричала. И, что ты думаешь, - дед с дороги взял и поворотился, да к ней вернулся. Только с тех пор он был мрачный и несчастный. А уйти от нее не мог - силы не было. Вот и Тамарка Гришу моего присушила, она ему в вино кровь свою, по-женски которая, добавила, вот он и присушился, и теперь тоже ходит мрачный, а уйти от нее не может. Как привязанный. Так и говорит мне: «Я, мама, не могу Тамару бросить - сил нет». Я уж бабу Машу сколько раз просила: «Давай освободим Гришу. Расколдуй ты его. Ты же мастерица». Но она отказывает, говорит, что нужна более сильная знахарка, а она, наша баба Маша, слабой считается. А где взять сильную знахарку, никто не знает».
«Фу, какая гадость, - думала Люся. - Только как бабушка-то про кровь и про печку узнала, неужели ей Тамарка сама докладывала?»
В последнее время мистика была популярна в стране. Летом в телевизоре появились два дядечки – один черный и жесткий, другой белый и интеллигентный. Они «лечили» строгими взглядами, да воду с мазями, размахивая руками, заряжали. Многие это смотрели, и верили, что и впрямь лечатся. Ставили тазики, заранее наполненные водой, садились к экранам поближе, чтоб больше здоровья от них получить. Татьяна Ивановна этим делом сперва заинтересовалась, но поскольку сидеть нужно было долго и неподвижно, постепенно в волшебно-оздоровительных силах советских магов разуверилась. Дмитрий Николаевич, как человек материалистического мировоззрения, физик и программист, хмыкнул как-то мимоходом: «Лучше б они воду в вино обращали». На этом весь его интерес к данному явлению закончился.
Но вернемся к бабе Маше. Порешили все сестры идти искать бабку, которая порчу снимает. Послали одну «куму», которая каким-то образом разыскала некую сильную знахарку. Та ей сказала: есть, мол, у вашей болящей какая-то вещь - очень плохая, которую надо выбросить от греха подальше. Найдите ее и выбросьте. Тогда и поправится ваша родственница».
Побежали все бабки допытываться про такую плохую вещь у деда Мити - мужа бабы Маши - тихого, почти невидимого и незаметного старичка (то был уже третий муж бабы Маши), который сидел последние дни в уголке и все тихонько плакал - боялся, как бы «Муся» не померла. Дед Митя вспомнил, что две недели назад пришло Мусе письмо от какой-то давней подружки, которая в Украину уехала жить. Писала эта подружка, что ей все папа ее снится, а похоронен он здесь, в Сибири. Просила она земельки с могилки папы собрать, и ей в Украину по почте прислать. И вот баба Маша на прошлой неделе потащила деда на кладбище, чтобы взять оттуда «земельку». Принесли они ее, собиралась Муся на почту, да что-то ее отвлекло («пошла Гришу с Тамарой чихвостить», - подумала Люся), а потом слегла.
Между сестрами разгорелся спор, что делать с «земелькой», - одни считали, что выкинуть, другие, что надо провести над ней некий магический ритуал.
Тогда снарядили бабки свою куму обратно к знахарке, чтобы доложить о полученных результатах. Кума вернулась и сообщила, что земельку надо обратно на ту же могилку вернуть и произнести над ней некие магические слова, - «она их вот тут, на бумажке записала». Но никто не знал, где похоронен отец этой загадочной подруги. Пришлось деда Митю по кладбищу гонять, чтобы он вспомнил, откуда баба Маша земли нагребла. На счастье, дед оказался смышленым, к тому же он очень по Мусе убивался, поэтому старался помочь изо всех сил. Нашли они могилку, «земельку» высыпали, все заклинания, какие надо, произнесли.
Как ни странно, баба Маша после этого поправилась. Хотите-верьте, хотите - нет, на следующий день с утра глаза открыла, отчетливо произнесла: «Бульону куриного хочу!» А потом спохватилась – «Митька-то, небось, в антресоли шарился, пока я болела!»
Через неделю баба Маша, живая и здоровая, пришла к Тороповым с визитом, во время которого в очередной раз рассказала о том, как устроилась она на металлургический завод – «девчончишка неразумная», пришла к директору, посмотрел он на ее косы русые, до пят струящиеся, всплеснул руками и сказал: «Сколько ж тебе лет, девица? Ведь ты ж дите, а на работу тяжелую нанимаешься». Посему, заключила баба Маша, раз уж сам директор признал ее выдающиеся заслуги, то (опять-двадцать пять) Люся должна об этом книжку написать, чтобы знали люди будущего, как тяжело давалась она, простая корка хлеба, в прошлом, чтобы люди помнили и берегли мир и нашу прекрасную Родину.
Обычно Тороповы от ее рассказов отмахивались, а тут даже Дмитрий Николаевич смотрел на бабу Машу и улыбался. А Люся - та прямо и вовсе расцеловала ее в обе щеки и сказала ей: «Милая бабушка, как хорошо, что ты поправилась».
(продолжение следует)
Пять предыдущих глав: