21 мая 1639 года в Париже умер монах-доминиканец Томмазо Кампанелла, философ, теолог, писатель.
Более 30 из своих 70 лет этот человек провел в тюрьмах, церковных и светских, сидел в карцерах, имитировал безумие, терпел жесточайшие пытки вроде вельи и полледро. И, несмотря на это, активно занимался литературным трудом, сочинял философские и научные трактаты, стихи и, конечно же, свою знаменитую утопию «Город Солнца». В нашей стране Кампанеллу и знают, в основном, как ее автора. Другие его произведения гораздо менее известны и мало переводились на русский язык. Еще меньше издавались, разве что, в сугубо научных сборниках и антологиях.
Человеком и мыслителем фра Томмазо был чрезвычайно интересным. Его произведения это удивительная смесь глубочайших научных познаний, философской глубины с потрясающим по своей силе мракобесием, максимализмом и фанатизмом. Как метко заметил один исследователь, его сочинения представляю собой «противоестественную с первого взгляда смесь дерзко-обновительных и безнадёжно-ретроградных суждений», «в тогдашней Европе едва ли можно найти кого-либо, кто был бы левее или правее этого доминиканца».
«Город Солнца» Кампанелла написал в 1602 году, отбывая заключение по приговору инквизиции в страшной крепости Кастель Нуово. Собственно, это было просто приложение к его большому трактату «Политика», в котором неистовый монах излагал свои политические взгляды, активно проповедовал антимаккиавелизм и социальную справедливость. Но изданное в Германии в 1623 году отдельной книгой, сочинение сразу приобрело такую популярность, что еще при жизни фра Томмазо было подготовлено второе издание. А с 1639 года и до наших дней трактат издавался и переиздавался сотни раз, был переведен на десятки языков и является одним из наиболее популярных утопических сочинений в мире.
Вот каким представлял Кампанелла свой город, истекая кровью после многих часов вельи:
«Он издалека видел его белые, одна над другой возвышающиеся стены, плавящийся на солнце купол — двойной, большой венчается малым. А перед городом зеленые поля и цветущие сады, в них с песнями работает народ в одинаковой одежде, с одинаково веселыми лицами. Население города работает все, только старость и болезнь освобождают от труда. И здесь нет ни своих полей, ни чужих — общие…
Окованные железом городские ворота подняты — входи каждый, кто несет в себе добрые чувства. Они опускаются только перед врагом, и тогда — семь стен, одна выше другой, неприступны.
Внутри эти стены расписаны превосходной живописью — геометрические фигуры и карты разных земель, алфавиты стран и виды деревьев, трав, животных, минералов, портреты великих людей и орудия труда… Вдоль красочных стен ходят группами дети в сопровождении ученых старцев. Весь город, школа, дети, глядя на стены, играючи постигают науки. Невежественных в городе нет.
По мраморным лестницам, по крытым галереям, пересекая улицы, гость подымается к широкой центральной площади, к величественному круглому храму.
Внутри он просторен и прохладен, освещен светом, падающим из отверстия купола. В алтаре два глобуса — неба и Земли. И семь золотых лампад, знаменующих собой семь планет, освещают плитчатый пол редкостного камня.
Гостя выходят встречать правители города. Впереди старший, он же высший священник, — Сол, то есть Солнце. За ним три его помощника — Пон, Син и Мор, или иначе Мощь, Мудрость и Любовь.
— Приветствуем того, кто узрел нас сквозь тщету и жестокость суетной жизни!
Сол не завоевал себе свое высокое место, не получил его по наследству. Избран народом?.. Да нет, не совсем… Звание Сола может получить лишь тот, кто окажется настолько учен, что будет знать все. Он сам собой должен выделиться средь прочих своей непомерной мудростью. «Пусть он даже будет совершенно неопытен в деле управления государством, никогда, однако, не будет ни жестоким, ни преступником, ни тираном именно потому, что столь мудр», — считают граждане города.
Три его соправителя необязательно всеведущи, а осведомлены лишь в тех науках, какие им помогают управлять назначенными делами. Мощь — воинскими, защитой города. Мудрость — обучением. Любовь наблюдает за деторождением. В счастливом городе все общее — и жены тоже. Какому мужчине с какой женщиной сходиться, у них не решается по желанию, это вопрос государственной важности. Здесь издеваются над тем, что в других странах, заботясь усердно об улучшении пород собак и лошадей, пренебрегают породой человеческой».
В СССР был такой замечательный писатель Владимир Тендряков (1923-1984). Он создал более 30 романов, повестей, пьес, сценариев, рассказов, среди которых особое место занимает его роман «Покушение на миражи», который по жанру близок к антиутопии и альтернативной истории. Я очень люблю это произведение, впервые прочитала его еще в подростковом возрасте, с тех пор перечитываю с удовольствием. Среди новелл внутри романа (эти новеллы, собственно, и являются «покушениями» на известные исторические или литературные явления) есть одна, посвященная Кампанелле и его городу солнца - «Прощание с градом Осиянным».
Сюжет истории прост.
1639 год, монастырь в центре Парижа, где умирает от старости и болезней неистовый фра Томмазо, создатель великой утопии. Перед смертью он хочет успеть посетить благословенный город, мечты о котором спасли его в застенках инквизиции. Кампанелла идет попрощаться… На больных, едва двигающихся ногах он спешит к своему Городу, боясь, что не успеет перед смертью увидеть созданную его воображением счастливую страну. Он подходит, трепеща от близости прощания и радости, что подарил человечеству такой город. Он видит такую картину:
«Знакомый путь в счастливый город — через тучные поля, через цветущие сады, через красочное обилие и улыбки работающего народа. Но нынче почему-то пусто кругом, никто не встречает его улыбками. И поля вытоптаны и заброшены, сплошь в лебеде, и сады не цветут, не плодоносят, затянуты колючим кустарником, торчат в стороны засохшие ветви.
Мост ведет к городским воротам. Ворота подняты, но никто не входит и не выходит из них. Печально звучат на мосту шаги одинокого гостя.
За воротами стража, раньше ее не было. У солдат дикой шерстью заросшие лица, сквозь шерсть видно: чему-то дивятся, словно не человека видят, привидение.
— Кто таков?
— Я Кампанелла. Тот самый, кто издалека прозрел этот город.
Переглянулись, хмыкнули:
— Кой бес тебя гонит к нам?
— Пришел проститься… В последний раз.
— Раз пришел — иди, а проститься — шалишь! Пускать сюда дозволено, а выйти — нет.
И толкнули в спину, чтоб не вздумал, чего доброго, попятиться.
Не успел даже оскорбиться, как бросилось в глаза… Казалось бы, пустое, не стоит внимания — просто трава густо пробилась сквозь камень на мостовой. Но такое, знал Кампанелла, бывает, когда по городу проходит чума или моровая язва!
Пришибленный, растерянный стоял он посреди заросшей пустынной мостовой и озирался. Взгляд упал на городскую стену, и фра Томмазо вздрогнул… На стене знакомая ученая роспись — геометрические фигуры — облезла и потрескалась. А поперек нее — истлевший повешенный, лицо черно и безглазо, рваное тряпье не прикрывает темное мясо, и тянет смрадным запахом. Вверху же на выступающей балке, к которой привязана веревка, сидит важный ворон, лениво косит агатовым глазом на пришельца — сыт, мрачная бестия, перо жирно лоснится.
Никогда и ни перед чем не отступал Томмазо Кампанелла, и сейчас он двинулся в глубь города: не все же в нем повымерли, кто-то наверняка остался, встречу — расспрошу о беде…
И верно: на пустых улицах раза три промаячили люди в черном (а прежде считалось — «черный цвет ненавистен соляриям»), они жались к стенам домов, исчезали при приближении, словно проваливались сквозь землю.
За четвертой стеной на мраморной лестнице он увидел нищих. Нищие в Городе Солнца!».
Ошеломленный, перепуганный, Кампанелла пытается понять, что случилось с его городом – чума, нападение врагов… Нищие только смеются. А один бежит с доносом на его недозволенные речи. Фра Томмазо хватают, бросают в самый глубокий подвал, на дно его любимого Города. В подвале он встречается с бывшим правителем Солом. И тот, наконец, объясняет, что же произошло:
« — Сол… — срывающийся тихий голос. — Что?.. Чума? Злобный враг?.. Какое несчастье?
— Заблуждения порой страшней чумы, создатель.
— Ты совершил роковую ошибку, мудрый Сол?
— Ха-ха! Я?.. Нет, почтенный фра Томмазо, ошибался ты.
— В чем?
Торжествующий ответ:
— Грешил простотой!
— Разве это такой уж большой грех, Сол?
— Простота хуже воровства, хуже разбоя. Простота — недомыслие, Кампанелла. Если недомыслие начинает руководить людьми, то люди становятся сами себе врагами.
И Кампанелла рассердился:
— Хватит словоблудствовать, Сол!
— Что ж… — Сол замолчал.
Тишина каменного склепа. Она столь монолитна, что кажется, время бессильно пробиться сквозь нее, останавливается где-то рядом. Ничто уже не может продвинуться вперед, все застывает, и умолкнувший голос никогда не возобновится, жди, жди его до скончания — не дождешься. Но Кампанелла не проявил нетерпеливости, не подхлестнул невидимого собеседника. За тридцать три года в темницах он научился терпению. И Сол заговорил из темноты:
— «Все, в чем они нуждаются, они получают от общины…» Твои слова, Томмазо, о нас. Ты предлагал именно так и жить: сообща работать, складывать все в один общий котел, из него сообща черпать.
— Разве это не верно, Сол?
— «Все, в чем они нуждаются…» Н-да-а… А в чем?.. Скажи про себя: что тебе нужно для жизни?
— Я никогда не желал иметь многого — хлеб, вино, свечи для работы по вечерам, бумага, чтоб писать, ну и самая скромная одежда, чтоб прикрыть наготу.
— И книги…
— И книги, конечно.
— И у тебя еще собрана небольшая коллекция старинных монет. Ты о ней почему-то не упомянул. Так ли уж она необходима для жизни?
— Единственное, чем я тешил себя в часы отдыха.
— И тебя в последнее время не носят больные ноги. Хотел бы ты иметь экипаж? Как бы, наверное, он облегчил твою жизнь…
Кампанелла промолчал.
— Вот видишь, — тихо продолжал Сол, — даже ты про себя не скажешь точно, что тебе нужно, где твой рубеж желаний. А почему другие должны себя ограничивать? Наверное, лишь мертвый перестает желать себе большего.
— На этот счет, если помнишь, я говорил: «И должностные лица тщательно следят, чтобы никто не получал больше, чем следует».
— Кому сколько следует?.. Как это определить?
Кампанелла решительно ответил:
— Только уравняв аппетиты, Сол. До необходимого! Простая здоровая пища, добротная, но не роскошная одежда, крыша над головой…
— Мы так и поступили, Томмазо. Установили давать всем только самое необходимое. Конечно, уж никаких ценных коллекций иметь не полагалось…
— Это справедливо, Сол.
— Нет, Томмазо, это оказалось ужасной несправедливостью. С нее-то и началась та чума, которая погубила город.
И Кампанелла тяжело колыхнулся в темноте.
— Не верю, Сол! Какая же несправедливость, когда все у всех одинаково, нет повода кому-то завидовать, на что-то обижаться.
— Увы, повод есть — и серьезный.
— Только у ненасытно жадных, Сол, у отпетых негодяев!
— Наоборот, Томмазо, у самых достойных граждан, у тех, кто способен лучше других, самоотверженнее других трудиться.
— Ты смеешься надо мной, Сол!
— До смеха ли мне, когда сижу здесь. Вдумайся, Томмазо: способный труженик, не жалеющий себя на работе, дает общине много, а рядом с ним другой по неумелости или по лени еле-еле пошевеливается, от него мало пользы. Но получали-то они одинаково необходимое — пищу, одежду, крышу над головой. Поставь себя на место добросовестного гражданина, надрывающегося на работе. Как ему не задуматься: я добываю, а за мой счет живет бездельник. И справедливо ли это, Томмазо?
Томмазо озадаченно промолчал.
— И вот наши лучшие труженики перестали надрываться, начали подравниваться под тех, кто работал из рук вон плохо. День за днем незаметно падало уважение к труду. Наши поля и виноградники стали дурно обрабатываться, мы все меньше и меньше получали хлеба и вина, наши стада хирели, наши ткацкие мастерские выпускали недобротную ткань, и ее не хватало на одежду. В наш город пришла нищета. Мы уже не могли ни накормить людей, ни одеть, ни отремонтировать их жилища. Город превратился в сборище бездельников.
Кампанелла взорвался:
— Нерадивых следовало бы наказывать, а усердных поощрять! Должны же вовремя сообразить.
— Ты наивен, Томмазо Кампанелла. Тебе все кажется простым и легким, бесстрастно возразил из темноты Сол. — Подскажи: как отличить нерадивого от усердного? Кто это должен делать? Надсмотрщик с плетью? Пусть он следит и подгоняет? Пусть он распределяет, кому за работу пожирней кусок, а кому наказание? Чем тогда этот надсмотрщик лучше хозяина? Можно ли после этого говорить: у нас все общее?
— Надо было сделать так, чтоб каждый следил за своим товарищем, сообщал выбранному лицу, сколько его сосед сделал. Сделал мало — хлеб и вода, не слишком много — не слишком хороший обед, много — ешь досыта. Проще простого!
— Очень просто, Томмазо. И мы тоже, как и ты, клюнули на эту простоту… Следи за своим товарищем по работе! Доноси на него! Я уж не говорю, что все стали работать плохо, — на каждого можно было донести, испортить ему существование. Но теперь еще для каждого гражданина Города Солнца товарищ по труду становился врагом, которого надо уличить раньше, чем он уличит тебя. Спеши оболгать, иначе оболжет он, постарайся запугать, не то сам станешь жить в страхе перед ним. Мы превратили наш город в кипящую ненавистью клоаку, но не получили взамен ничего. Из того, что нам доносили, нельзя было понять, где наглая и бесстыдная ложь, а где правда, где злостные наветы, а где возмущение честного труженика. Лгали чаще на тех, кто старательно работал, своим трудом мог подвести бездельников, а потому нам чаще приходилось наказывать достойнейших людей. Мы добились, что их совсем не стало. Ужасающая нищета, ненависть и ложь!.. Чума набирала силу, благородный Томмазо. И виной тому был слишком простой взгляд на жизнь.
Сол умолк. Вновь спрессованная подземная тишина. Кампанелла сквозь толщу земли ощущал тяжесть раскинувшегося наверху города, где на мостовых растет трава, а по расписанным стенам висят казненные.
Шуршание соломы, вздох со стороны Сола.
— Ну так вот… — его тихий голос.
И Кампанелла закричал:
— Хватит! Не хочу! Еще слово — и я придушу тебя!
— Меня, мудрый Томмазо? Почему не себя?
Крик Кампанеллы захлебнулся, он застонал:
— Прокляни, разбей мне голову, но не рассказывай, не рассказывай больше!
— Ого! Железный Кампанелла сдал. Правда, выходит, страшней вельи…
— Умоляю, Сол…
— Нет Томмазо, не жди от меня пощады. Ты должен знать все до конца… Так вот — нищета, ненависть, ложь и впереди никакой надежды, что все это когда-то кончится. Кого не охватит ужас перед будущим, кому захочется дальше жить! А если ужас станет расти… Он рос, Томмазо, он грозно рос! И надо было любым путем прекратить его… Мы не в силах изменить жизнь, но мы научились принуждать. Приказ вызрел сам собой: те граждане, которые поддаются ложному ужасу, а не радуются цветущей жизни, совершают самое тяжкое преступление и подлежат смертной казни через повешенье. Не я придумал этот приказ, но я… Да, Томмазо, как верховный правитель города я обязан был его подписать… Ты слышишь меня?
Ответа не последовало.
— Я подписал его. Ты слышишь?.. Что ж ты не возмущаешься? Что ж не обливаешь меня презрением?
Молчание.
— Подписал потому, что ничего не мог предложить другого. Подписал, но заставить себя радоваться не мог — сверх моих сил. И я молчал. Всех таких молчащих, не восторгающихся, не смеющихся шумно при народе хватали и вешали. А тут молчащий верховный правитель. Ему следовало бы выступать с жизнерадостными речами, призывать к бодрости и всеобщему веселью, а он… он молчит. Сам понимаешь, такого правителя должны убрать…
Кампанелла безмолвствовал. Сол вздохнул.
— Меня не повесили на стене. Нет, не из жалости, не из уважения, не за прошлые заслуги. Просто это могло вызвать у граждан самое удручающее настроение. Висящий на стене верховный правитель. Меня бросили сюда, в самый глубокий подвал города…
Кампанелла не отозвался.
— А твоего прихода мы ждали, Кампанелла. Ждали и боялись. Кто знает, что еще ты натворишь, увидя нашу жизнь. Мы-то живем по твоему слову, старательно выполняем все, что ты сказал, но теперь ты нам страшен, учитель. Ты можешь объявить, что это не твое, что надо начинать все сначала, все сызнова. Переживать еще раз снова то, что было!.. Нет! Нет! Будь что будет, но только не прежнее. Потому-то наши молодцы и поспешили затолкать тебя в этот склеп. Ты слышишь меня?.. Ты жив, Кампанелла?..
Тишина».
Помню, при первом чтении меня поразил этот разговор. Тогда я еще училась в школе. И это была середина 90-х. Учебники уже новые (и то не всегда), а представления и мировоззрение учителей – с советских времен (куда деваться?). Соответственно, они пытались внушить нам, какой Король-Солнце самовлюбленный тиран, Савонарола – фанатик и мракобес, и как велик Кампанелла, предложивший такое мудрое и справедливое устройство жизни…
Получалось у них плохо: когда одну надуманную абстракцию пытаешься объяснить с помощью другой – толку не будет. Вот учителя и утыкались в пустые, шаблонные, казенные фразы, в которых ни души, ни смысла.
Помню, я даже хотела на урок истории принести эту книгу, но потом передумала: итак пару раз поставила учительницу в неловкое положение, заспорив с ней при всем классе. Но сама с тех постоянно занимаюсь «покушениями» на шаблонное восприятие истории и ее героев.
Что любопытно: все утопии похожи друг на друга и все грешат простотой.
У Томаса Мора, например, хоть и более сложное устройство государства, более развитая система общественных отношений, но та же ерунда: полное отсутствие частной собственности и распределение «по потребностям». Так что будущее этой страны тоже несложно представить. А если еще учесть, что все граждане утопии упражняются в военном искусстве… Совсем грустно.
Впрочем, стоит ли удивляться этой приверженности к общинной собственности?
И Томас Мор, и Кампанелла опирались на Платона, чье «Государство» как раз в конце XV века перевели с греческого.
Но бог с ней, с собственностью… Чрезвычайно интересна природа утопии как таковая.
Утопия – не сказка или мечта, а некий реформаторский план, который его авторы считали вполне осуществимым, более того, были уверены в необходимости его осуществить ради построения справедливого и счастливого общества.
Поражает даже не самомнение - ведь большинство авторов утопий никогда никакого отношения к государственному управлению не имели, тем не менее, были уверены, что точно знают, как надо. Поражает наивность, та самая простота.
Ладно, Платон хотя бы пытался (безуспешно, конечно же) отыскать в современных ему полисах нечто похожее на придуманное им идеальное государство. А остальные, те же Кампанелла и Мор, даже не пробовали согласовать свои идеи с конкретными историческими условиями, в которых жили, и предложить механизм осуществления своих планов.
Не на тотальное принуждение же они уповали. Разве в рай загоняют против воли, с оружием в руках?
А по доброй воле получится? Как убедить богатого расстаться с нажитым, аристократа отказаться от привилегий, правителя – отдать власть и т. д.? Что такого им можно предложить взамен, дабы они согласились?
В том-то и дело, что ничего.
Та самая всеобщая справедливость, на которую так уповали утописты – вещь весьма сомнительная.
Все авторы подобных сочинений совершают одну и ту же ошибку – они почему-то свято уверены в непогрешимой благости человека, в безусловном совершенстве его природы. Ведь чтобы жить в их идеальном государстве, человек должен обладать только самыми лучшими качествами и при этом быть лишен малейшего самолюбия, эгоизма, свободен от соблазнов, мудр и бесконечно великодушен. Словом, идеален.
Но это же невозможно. Даже Адам в райском саду не обладал ни мудростью, ни справедливостью, ни благородством – он просто не знал, что это такое, да и не было того, по отношению к кому он мог бы эти качества проявить.
А дальше… Ведь еще Августин в своем сочинении «О Граде Божьем» называет Каина первым гражданином града земного. И это очень мудро, кстати. Не знавший Эдема Каин действительно был первым человеком, живущим по законам земного бытия, в мире, утратившем совершенство, первым постигал его. Недаром Каин считается основателем городов, родоначальником земледелия и ремесел. Не его отец, помнивший райскую невинность и неведение, а первоубийца и первооткрыватель, в ком в полной мере воплотилась сложнейшая двойственность человеческой природы.
Может, поэтому нам – наследникам Каина – никогда не удаются простые решения?
Ведь если бы было все так просто, как написано у Мора, Кампанеллы и других, то идеальное государство наверняка давно бы построили…
Но если это не удалось до сих пор, явно, дело не в том, что кто-то мешает (в конце концов, даже злодей отступит, если поймет, что всем будет в равной мере хорошо), а в том, что простые решения в вопросе о лучшем устройстве мира обычно ведут к обратным последствиям. Как та самая дорога в ад, которая известно чем вымощена.