1776 год
В нынешнем году зима выдалась на редкость лютая. Солнца нам с Прохором не хватает даже в дневную пору. Очень тягостно. Едва выпал первый снег, я забеспокоился, что эта зима станет для нас последней, но дум своих вслух изрекать не отважился, а токмо подбадривал сына всячески. Только бы до дотянуть до весны, а вслед за тем и полегче станет.
В нашем доме появились книги. Екатерина порой проводит время за чтением. Она может дозволить себе это удовольствие лишь поздними вечерами, когда дети уже безмятежно почивают в своих постелях.
Моя горшечная лавка, состоявшая сперва всего-навсего из одного-единственного стола, на каком стоял товар, ныне преобразилась. Работать зимой на открытом воздухе – тело стынет, посему мы возвели стены и крышу. Подсобит ли это успешнее торговать? Ведь мою лавку по-прежнему норовят обходить стороной. Лишь изредка одинокий путник заглядывает в скромную обитель глиняной посуды. Тогда я думаю, что этот заблудший покупатель из дальних закраин и ничего не ведает о молве, а может он смелый или вовсе безумец. Кем бы ни оказался случайный прохожий, завернувший в лавку, его неизменно встретят улыбкой и добрым словом.
Тотчас вслед за рождением моей первой внучки Варвары, Пелагея и ее семья покинули родные края и отъехали в Англию, оттого я до сих пор не видел Варю. Персона моего зятя и вся его жизнь всегда были окутаны завесой тайны, посему я не шибко подивился тому, что они даже не простились пред отбытием. В письме, посланном уже из Лондона, Пеля растолковала внезапную разлуку тем, что роды отняли у нее много сил и здоровья, посему она нуждается в перемене климата и врачебном обследовании. Уж я-то знаю, что лекари нашего села не отличаются высокой грамотностью, а посему одобрил длительное путешествие дочери и внучки.
* * *
После выяснилось, что отъезд послужил лишь прикрытием для очередной тайны моего загадочного родственника. Тщетно я чаял, что приспел конец чреде горестей, обрушивающихся на мою несчастную голову. Не иначе как злой рок висит над фамилией Белик. Открылась ужасная тайна, какую много лет, а то и столетий, укрывала семья Потёмкиных. Если бы загодя прознал, за какое страшное чудовище я отдаю замуж мою дочь Пелечку, я бы ни за какие коврижки не согласился на этакое решение. Князь Потёмкин – настоящий упырь. Он умер невесть сколь сотен лет назад, но, вопреки законам Божьим, не упокоен в каком-нибудь фамильном склепе, как и положено почившему, а продолжает ходить по земле, высасывая кровь живых созданий. Так вот почему он ведет скрытный образ жизни и не кажет своего лица!
* * *
Роды для Пелагеи действительно были очень трудными. Жизнь моей светлоголовой дочки висела на волоске. Даруя жизнь малышке, Пеля сама едва не погибла. Спас её не счастливый случай, не врачебный опыт и не милость Создателя. Князь Потёмкин вознаградил свою супружницу бессмертием дабы уберечь её от преждевременной кончины. Избежав мучительной смерти, Пелечка сама стала вурдалаком.
* * *
Раз за разом вспоминаю свадьбу Пелагеи – это был единственный раз, когда я воочию видел князя. По крупицам я сложил всю картину воедино, один факт за другим выстроились в чреду непреложных подтверждений. Но отчего тогда они остались сокрытыми от отеческих глаз?
Всем ведомо, что кровопийцы не нуждаются в солнечном свете. Поговаривают даже, будто они чураются солнечных лучей, которые способны убить упыря. Прознав об этом, Прохор восхотел стать подобным своей старшей сестре. Так он надеется избавиться от своей солнечной подневольности, отнимающей у него значительную часть жизненных сил. Мы с Катериной силимся отговорить отпрыска от сей неразумной затеи, но он тверд и непреклонен в своем решении. Проша с нетерпением ожидает возвращения сестры на родину, дабы вверить свою жизнь в её хладные руки. Я бы не пожелал сходственной судьбины ни для себя, ни для кого другого из родных и близких. Несколько раз я ходил в церковь и горячо молился о разумении Прохора, о защите, о помиловании грешной души Пелагеи.
1777 год
Прасковья хоть еще мала, но уже страстно увлекается музыкой. Стоит ей только заслышать мелодию, как она тут же пускается в пляс, увлекая за собой всех вокруг. Я сыскал для юной музыкантши учительницу, которая обучит нотам и игре на некоторых музыкальных инструментах.
Когда у нас скопилось немного денег, Катерина пожелала купить несколько платьев и теплую одежду. То, что было в нашей раздевальне, износилось до дыр. Однажды мы отправились на московскую ярмарку, дома только Прохор остался. Ему совсем худо было без солнца, а мы выезжали на рассвете, когда он еще не успел оправиться после ночной тьмы. Мы не могли ждать, когда он придет в себя, иначе не успели бы засветло вернуться домой, да и сил у него едва ли хватит на длительную поездку.
* * *
Великолепие московских улочек поражает неискушенный взор. Каждый фасад казался мне произведением величайшего из творцов.
Прасковье на ярмарке выпала возможность блеснуть своими музыкальными талантами, как когда-то сделала её мать. Слушателей, конечно, было мало, но Проша испытала истинное счастье.
На обратном пути мы залюбовались красотой заснеженных клумб. Красные цветы, укрытые холодным снежным покрывалом, казались такими хрупкими и беззащитными, что хотелось заключить их в объятья и обогреть своим горячим дыханием.
Воротиться засветло мы так и не поспели. Издалече я завидел, что у нас гости. Поздно было хвататься за голову и возводить руки к небу, моля Всевышнего о подмоге и защите. Детище самой преисподней явилось навестить моего сына.
Мне нестерпимо горестно от того, что в мой дом привнесла несчастье моя собственная дочь – моя плоть и кровь, некогда частичка меня самого. Мало было лишить меня одной из дочерей, так еще и сына заключили в смертельные адовы объятья.
Никто из присутствующих здесь не властен сказать, что станется с Прохором, когда белый день вступит в свои права. Но сейчас он, как и всегда, испытывает острую потребность в солнечных лучах. Так и лежит на снегу – недвижим, ни жив, ни мертв. Токмо едва приоткрытые зеницы отсвечивают желтоватым отблеском.
Тягостная горесть, какую невозможно высказать словами, стальными тисками сдавила мне горло, не давая вздохнуть. А эта бестия так и кружит округ меня. Я объявил во всеуслышание, что отрекаюсь от своей дочери Пелагеи, ибо не дочь она мне более, а ходячий мертвец, кровосос, загубивший моего сына, сделав из него упыря, сходственного себе.
Не имеем мы в своем распоряжении право вмешиваться в дела Божьи и решать, кому жить, а кому умирать. Ежели предуготовлена кончина наша, то так тому и быть. Оборотив Прохора в вурдалака, Пелагея, может статься, прибавила ему страданий. А что если с первыми лучами солнца он умрет страшной и мучительной смертью? О, Боже, спаси души моих детей! В сердце своем я всё равно переживаю за их судьбину, хоть и осуждаю их греховный выбор. Доживу ли я сам до утра? На кого останутся моя пожилая женушка Катенька и еще не поспевшие повзрослеть Фёдор и Прасковья, когда испустят дух сразу два кормильца? На кого им надеяться, отколе ждать подмоги? Безопасно ли будет жить по соседству с таковыми родственниками? Уж не удумают ли еще чего худого учинить вурдалаки Потёмкины?