Во дворе с аккуратно подстриженными газонами, пахнет влажной, прелой листвой, чахлая московская природа расщедрилась на дымку осенних красок, проступающих сквозь моросящий с утра дождик.
Нервничаю, не сразу решаясь набрать на домофоне номер квартиры – за дверью обыкновенного московского подъезда меня ждет встреча с Тонино Гуэррой, поэтом, автором чудесных притч «Амаркорда», сценаристом и другом Федерико Феллини, Микеланджело Антониони, Андрея Тарковского.
В Москве Тонино бывает регулярно, с Россией его связывают и многолетние дружбы, и дела, и жена – зеленоглазая Лора Яблочкина.
Их встреча похожая на классическое для начала всех сказок «счастливое стечение обстоятельств» предмет нашего, проходящего на фоне все не смолкающего дождя разговора.
В гостиной уютно и не по-московски тепло (хозяин, как и положено настоящему итальянцу, вовсе не выносит холода), на стенах рисунки (одним из самых ярких прошлогодних событий художественной жизни нашего города и Галереи «Дом Нащокина» была выставка гуерровских, пропитанных солнцем пастелей), мебель хранит тепло его рук (Тонино создает ее по своим проектам и сам), причуды его неистощимой фантазии.
Квартира у Красных ворот– оазис итальянского жизнелюбия, кусочек яркого солнечного дня посредине столичной непогоды.
Оказывается, про меня и интервью забыли (у Тонино слишком насыщенное расписание), Лора только, что встала и не готова к приёму гостей, а без неё он практически нем: всё понимает, но вот по-русски изъясняется до сих пор с трудом. Разговариваем «на пальцах», профессорское кресло, в котором Тонино восседает, никак не вяжется ни с эмоциональностью его жестов, ни с подвижностью южного темперамента.
Лора всё не идет, Тонино нетерпеливо, совсем по-мальчишески вскакивает и показывает мне маленькую птичью клетку на полке. Кое-как объясняет, что это «та самая», в которую он когда-то, в свой первый приезд к Лоре бросал листки скомканной или сложенной бумаги, с написанными на них фразами по-итальянски. Лора, потом в его отсутствие эти фразы переводила и так выучила язык.
Не удерживаюсь от вопроса о Тарковском, каким он его помнит?
– Он был очень возвышенным, таким не от мира сего, очень русским.
Наконец, появляется хозяйка дома. Глаза Лоры вовсе не зеленые, а насквозь аквамариновые, такие, каким по моим представлениям бывает Средиземное море. Копна рыжих волос и глаза-аквамарины, разве не так должна выглядеть Муза?… Немного оробев от этого явления классической красоты, задаю первый вопрос, спрашиваю Гуээро об истоках его поэзии и творчества вообще. По его мнению, – это «детское любопытство, детский интерес, курьёзность детей», формирующая личность. И тут же маленький рассказ о доме в Сан-Арканджело на улице Верди, в котором он вырос.
– Я помню дом, своего детства фрагментами. Помню окно, из которого смотрел, как падает снег во двор (это случалось редко), старый балкон, по которому вился мускатный виноград, бордовый к концу лета. Слышу еще и теперь, как скрипит деревянный пол под ногами.
Около кровати моего отца, стояла тумбочка, и я помню кружочки пепла остававшиеся на ней от сигары, которую отец курил перед сном. Еще я помню старые кастрюли, моя мать расставляла их перед домом во дворе, вместо цветочных ваз: она туда сажала цветы. В качестве ваз использовались и большие, медные гильзы от бомб, после войны их собирали люди и из них делали цветочные вазы. Эти отрывки памяти и формируют дом моего детства, дом, где царило спокойствие.
Лора, поясняет: Тонино говорит, что городок его детства в его памяти уже «становится черно-белым», совсем как черно-белое кино.
Голос у Гуэрра напевный, очаровывающий, сидя в кресле, он «рисует» голосом, да так, что начинаешь понимать – история о том, как он накормил рассказами о лапше товарищей по нацистскому контрационному лагерю (причем один из слушателей попросил «добавки»!) – правда чистой воды.
Рассказывает о матери, в голосе приглушенная нежность:
– Она была маленького роста, не знала грамоты, помню её всегда одетой в черное, очень умная. Очень религиозная. Я мало ей сделал, отблагодарил мало и мне жаль.
Они с отцом были крестьяне и вставали каждый день в 4 утра, чтобы работать, брали телегу запряженную лошадьми и отправлялись в горы. Везли свои продукты (салаты, рыбу) в горные селения.
Мама особенно любила лошадей и совсем их не боялась. Если какая-нибудь лошадь вдруг выходила из себя и бежала совершенно сумасшедшая, бешенная, по улице, знаете, бывают такие вспышки у лошадей, - звали Пинеллу. Она становилась посреди улицы и цепляла лошадь вот так (показывает, как мать брала лошадь под уздцы – мое примеч.), и говорила очень строго – «Остановись! Ты что ребенок?! Ты зачем капризничаешь!». Лошадь её тянула за собой и только через 10 метров останавливалась, тогда она говорила – «я тебя сейчас поцелую». Это была великая женщина.
Спрашиваю о первой любви Тонино, чуть смущаясь, он говорит, что все было как у всех ничего особенного, просто «девочка с косичками», «такая любовь бывает у всех в детстве».
– Расскажите, как вы познакомились с вашей женой?
– Это лучше знает Лора. Я приехал в Россию на кинофестиваль, который был в 75-м году в Москве, тогда и произошла эта встреча. Я не говорил по-русски, а она по-итальянски, поэтому между нами был переводчик. – Скажи ей,- говорил я переводчику, - что она мне нравится. И я спрашивал – «что она сказала»? – «Сказала, что довольна». Вот от такой был совершенно безразличный перевод, вот так начинались наши отношения.
- Я до сих пор помню фразы – включается в разговор Лора, - которые Тонино оставлял в подаренной мне птичьей клетке, для изучения итальянского, например: «Если у тебя есть гора снега – держи её в тени», или «Сегодня мне хочется говорить тебе круглые слова».
Как рассказала Лора, встреча состоялась в доме академика Коновалова. Приехавшая на фестиваль делегация итальянских кинематографистов, устала от официальных интерьеров гостиницы России и шикарной, но не домашней еды. Им хотелось посмотреть русский дом. Дом у Александра Александровича Коновалова, был типично русский: с библиотекой, живописью, роялем и было решено, что именно он станет образцовым русским домом для итальянцев.
У Антониони был насморк, он плохо себя чувствовал, так что за столом Тонино, в одиночку веселил компанию, рассказывая истории из жизни своего маленького городка.
- Он спросил - вы были в Италии? Я сказала, что нет, не была. А хотели бы приехать? – Я сказала, да, конечно, очень хотела бы. Но я не могла объяснить в то время Тонино, что это совершенно невозможно. Никакой приезд не был возможен в то время. И вот я получаю приглашение. Тонино посоветовали, что проще пригласить барышню, как свою невесту, тогда мол выпустят…Это приглашение я не могла никому показать, потому что работала редактором на Мосфильме: я положила его в ящичек и написала – приезжайте зимой. И потом началась дивная, полная сказок, зима.
О русской зиме и Тонино
Тонино в Москве, тогда у него были черные, смоляные волосы, он еще был без усов (усы он позже отрастил), очень смуглый загорелый. Он панически боялся холода, он кричал на улицах (я тогда еще не знала итальянского языка), он ругался от холода очень сильно, а я думала, что он поёт. Я говорила подругам, когда они меня спрашивали «почему Тонино говорит так громко?», что «это они (итальянцы) так поют, это бельканто».
По улице мы с ним передвигались перебежками, когда он совсем замерзал, я закрывала его в обледеневшей телефонной кабине и останавливала левую машину, чтобы его довезти до дома (такси тогда ходило редко). Однажды таксист меня спросил – «что случилось?», потому что я с трагическим лицом стояла. Отвечаю -«у меня замерзает итальянец» - «Он, что еще не возвратился из плена домой что ли?» Вот такой диалог.
Я его очень оберегала и все наши друзья, все наши друзья, которые потом были по жизни здесь, оберегали его, показывали, рассказывали… Однажды он подбежал к одному валявшемуся на снегу человеку, и стал из сердоболия итальянского тянуть его за руку и поднимать, поднимать, поднимать… а этот совершенно пьяный человек был совершенно в отключке, и вдруг Тонино кричит диким голосом – «Лора, Лора!». Я подхожу. – «Я оторвал руку, я не виноват, она была отморожена». Оказалось он схватился прямо за протез и стал тянуть… Я потом его успокоила.
Беседу на некоторое время прерывают рабочие, пришедшие делать замеры для установки какого особого обогревателя, и я становлюсь случайным свидетелем маленькой семейной сценки. Лоро и Тонина выясняют какая модель лучше. Лора боится испортить дизайн окна и настаивает на своем понимании проблемы, вскоре Тонино махает рукой и предоставляет жене выяснить все мелкие технические подробности. Типичная сценка из какого-нибудь итальянского кино.
Говорят, что все счастливые люди одинаковы, в случае с Тонино и Лорой, это совсем не так. Они абсолютно ни на кого не похожие в своем счастливом взаимодополнении. Их мир - заповедник повседневной поэзии и не менее высокой прозы.
- Тонино дарит мне ароматы, слова, воздух, подарком может стать глиняный античный черепок, этрусские бусы, старинное венецианское стекло.
А еще Гуэрра подарил Лоре Яблочкиной дом в маленьком городке Пеннабилле, и в качестве свадебного путешествия Флоренцию, приехав в которую она упала в обморок, впервые наяву столкнувшись с реальностью единовременного существования шедевров мировой культуры.
Гуэрра об отличие русской женщины от итальянской:
- Русская женщина опирается на внутреннею культуру, на прочитанное культуру, в этом она находит опору. Итальянки ближе к земле, я научил свою мать читать и писать, но в трудное время они возвращаются к земле, к корням и там, в этой безыскусности черпают свою силу.
- Русская женщина прежде всего мать, она опекает мужчину, иногда слишком, но все это от материнской жертвенности.
На одной из встреч с Гуэрра, посвященной выходу в свет его книги «Семь тетрадей жизни» (в качестве переводчика – Лора Яблочкина) Лору спросили трудно ли ей жить с Тонино и оставаться собой? Быть личностью, а не просто женой великого человека? Нет, не трудно – ответила она чуть встряхнув рыжими волосами.
Сказки в Италии принято рассказывать зимой, сидя у потрескивающего дровами камина. Вот и свою сказку – Лору, Гуэрра нашел в нашем богатом на снег климате. Приехав в Россию в эпоху брежневского застоя, он увидел здесь «Италию своего детства», Италию 20-х годов, ее жесты – «апельсины в авоськах, то, как люди клали рядом с собой на скамейку газету. Люди прятались друг в друге от тоталитарного режима, все эти кухонные посиделки, задушевные с бесконечным чаем разговоры»….
Увидел и влюбился. Его русские друзья многочисленны, а дом в любимом Пеннабилле, открыт для всех приехавших из России с чисто русским гостеприимством.
Расписывались (вспоминает Лора – мое прим.) в Грибоедовском ЗАГСе в присутствии Антониони (именно благодаря его имени и воздействию на советских чиновников свадьба вообще состоялась), Андрея Тарковского, было весело: звуки марша Мендельсона и другие особенности национального бракосочетания придавали происходящему полное ощущение события сюрреалистического, учитывая лица присутствующих и эпоху, в которою все это происходило.
График у мэтра действительно жесткий, впереди встреча с продюсером (Тонино работает над новым проектом), он заметно нервничает и я задаю свой последний вопрос.
– Тонино, для вас любовь, она из одного источника с вашей поэзией?
– Любовь.., никто не знает, что это такое, никто. Вы же не можете объяснить, что же это за электричество, когда возникает чувство. Можно назвать это и болезнью.
Я всегда, когда мне задают этот вопрос, отвечаю фразой моего друга, Федерико Феллини, я её повторяю всегда и теперь в мой приезд. Он сказал за два дня перед смертью – «хотя бы ещё раз суметь влюбиться», для него ничего не было более прекрасно, чем это состояние влюбленности, когда ты находишься на 20 сантиметров над землей, когда тебе кажется, что ты летишь куда-то, это состояние приподнятости и непонятное состояние внутри тебя. Вот для него это было самое важное в жизни, то есть ощущение этой приподнятости и непонятное, необъяснимое состояние.
Конечно, это имеет одни и те же корни с поэзией, потому что творчество даёт то же вдохновение, что и любовь.
И добавляет немного помолчав:
– Женщина - это другой континент и я думаю, много лучше мужчины.