Как ни крути, а лучше уж самим всё рассказать и во всём признаться. В этом случае свобода для маневра всегда больше, потому как тем самым ты озадачиваешь и сбиваешь с панталыку того, кто властен казнить или миловать, а то, и то, и другое одновременно. Да и приврать в этом случае проще.
Опять же, тут имела место и маленькая, так сказать, военная хитрость. Дело в том, что Соловьевой заначки для того, чтобы обмыть и отметить произошедшее им не хватило, мала оказалась заначка, а добровольное признание в содеянном давало хоть и призрачные, но шансы на то, что Ольга даст им ещё наливки.
Конечно же Ольга не была ярой противницей хмельного во всех его, даже самых привлекательных, проявлениях. Она, как и любая другая женщина, была против когда слишком много, ну и конечно же, слишком часто. Но ни Соловейка, ни Змейка, даже если принимать во внимание все его три головы, в качестве участников распития лишнего себе не то чтобы не позволяли, просто не хотелось им лишнего.
– Оля! Оля! – завидев Ольгу, Змейка бросился ей навстречу. – Это всё он! Я его даже отговорить не успел!
Змейка во всю прыть пытался изображать из себя и героя и пострадавшего одновременно. Стоит сказать, это у него получалось. Похоже, великий актер дремал в трех Змейкиных головах, но иногда они эту дрёму с себя стряхивали и представали во всей красе.
– Я и опомниться не успел, – продолжали, перебивая друг друга, Змейкины головы. – как такое началось что сам испугался.
Из рассказа Змейки выходило: он и Соловей гуляли в лесу как вдруг, ни с того ни с сего, в Соловья не иначе как бусурманские бесы вселились.
Казалось что Соловейка только и ждал подходящего момента и как только на поляне появилась большая черная машина и из неё вышли вполне даже мирные туристы Соловейка, от увиденного Змейка чуть в обморок не упал, вдруг взлетел, сделал круг над ошалевшими туристами и не менее ошалевшим автомобилем, дыхнул огнем и спалил ни в чём неповинную машину дотла.
Этого Соловейке показалось мало, он приземлился, избил туристов, а потом позвал Лесовика и отправил этих бедолаг вместе с ним к русалкам. Он хотел и Змейку вместе с ними отправить туда же, но Змейка вовремя успел улететь подальше на подкашивающихся от страха крыльях.
Немного успокоившись Змейка вернулся на поляну в надежде на то, что Соловейка угомонился, но не тут то было. Соловейка продолжал бушевать. По словам Змейки, с криками: «...я, матерь вашу, всех сгною!» Соловейка забрался Змейке не спину и приказал везти его к Ольгиному дому. Змейке ничего не оставалось делать, как подчиниться, страшно всё–таки.
Добравшись сюда Соловейка потребовал у Змейки наливку (и как только прознал про неё, змей подколодный?!), которую Змейка берег на свой юбилей, очень ей дорожил и потому постоянно возил с собой.
Выпив всю наливку да так, что Змейке ни капельки не досталось Соловей начал требовать от Змейки, чтобы тот летел в деревню, в магазин, скупил там весь коньяк и принес сюда, а то он за себя не отвечает.
И хорошо что ты, Ольга, вовремя появилась, а то пришлось бы ему, бедняге, в деревню лететь, а у него все деньги на карточке, а банкомата в деревне наверняка нет. Так что теперь только ты можешь спасти его, Змейку, от обезумевшего хулигана и дать ему наливки, иначе хана.
Из всего этого рассказа и спектакля одновременно Ольга поняла: Змейка зачем–то спалил какую–то машину, а Соловейка, разумеется, ему помог в дальнейшей экзекуции.
«Видать что–то серьезное произошло, – подумала Ольга. – раз туристов этих к русалкам пришлось отправлять. А не та ли это машина, которая Ивана сбила? Тогда всЁ ясно, тогда придётся наливку давать, потому как доброе дело сделали. А Змейка как был баламут, так им и остался».
Во время всего этого цирка Соловейка преспокойненько сидел себе в траве и казалось что совсем не обращал внимания на Змейкины выкрутасы. Ольга даже подумала: может он и вправду напился и ничего не соображает, но на Соловья это не похоже, не водится за ним такая «доблесть», как напиваться. Скорее всего им просто захотелось наливки, или же наливка у них была, но они её выпили и ещё хотят, а Змейка без комедии жить не может, непутевый, что с него взять?
– Так стало быть ты не причём? – спросила Ольга Змейку.
– Совершенно не причём, Оля! – Змейка был сама честность. – Я как раз пострадавший. Мало того, что Соловейка испугал меня дальше некуда, так ещё и наливку всю сам выпил.
– А какой голове не досталось–то? – как ни в чем ни бывало спросил Соловейка.
– Всем! Всем трем не досталось! – хором ответили головы.
– Ну что ж, наливки–то не жалко. – казалось Ольга поверила всему, что ей рассказал Змейка. – Вот только оказывается Соловейка доброе дело сделал, людей от душегубов избавил. Эти, как ты говоришь, туристы, Сашиного приятеля, Ивана, на той машине сбили и он сейчас в больнице лежит, переломанный весь.
Спасибо тебе Соловушка. Сейчас принесу тебе наливочки и ещё что–нибудь к ней принесу. А ты уж сам решай, угощать Змейку или нет, он-то тебе, выходит, что и не помог, не причём он.
– Как это не причём?! – завопили все три Змейкины головы. Казалось что во всех трех головах мир рушился, причём во всех трех сразу. – Я как раз причём! Это я всё, ну почти всё. – вынужден был сознаться Змейка.
***
Не сказать чтобы долго, но смеялись Ольга и Соловей от души. Змейка сначала было хлопал всеми шестью глазами и соображал, обижаться ему или нет, но потом видимо плюнул и рассмеялся вместе со всеми.
– Мне вот интересно, – спросил Соловей Змейку, воспользовавшись тем что Ольга пошла за наливкой. – Какая из вас, трёх, больше других врала?
– Мы все правду говорили! – хором ответили головы. – Ничего то ты не понимаешь, Соловейка. – продолжала одна из них. – Так бы пришлось долго и скучно рассказывать обо всём, а потом ещё дольше и нуднее наливку выпрашивать. А так видишь как всё ловко получилось? Опять же, у тебя одна голова потому и глупый такой раз не заметил, что Ольга за машину эту совсем и не ругалась. Учись, пехота!
– Да уж, талант он и есть талант. – согласился Соловей. – Только смотри, не пропей его сейчас, а то похоже что Ольга сегодня на наливку не поскупится.
– Талант не пропивается, потому что он талант! – торжественно заявила с Змейкина голова, средняя, самая умная.
Ольга принесла друзьям наливку с закуской и присела рядом. Как бы сам по себе получился пикник с выпивкой и с закуской, самый настоящий, каким ему и положено быть. Вот только вместо истребления деревьев и всего живого вокруг и вместо громкой и бездумной музыки пикник дополнял, серьезный и веселый одновременно, разговор друзей, без матюгов и похабных анекдотов.
Соловейка рассказал Ольге как всё происходило, только рассказывал без Змейкиного драматизма и вранья, потому как наливку выпрашивать не надо было, потому что было её в достатке. В недостатке было общение, но это дело поправимое, тем более что время и наливка с закуской восполнить этот дефицит вполне позволяли.
***
Трудно было понять, кому Иван обрадовался больше: дяде Саше или Марье. Скорее всего он обрадовался обоим, потому что лежать в больнице не только больно, потому и больница, но ещё и скучно.
Марья сразу же принялась наводить порядок как на территории отведённой Ивану, так и в палате вообще, который, по её мнению, здесь полностью отсутствовал.
– Хоть один нормальный человек появился! – почти закричал Иван. – А то эти все больные, а эта шипит постоянно и самогонку не даёт. Принёс?
– А как же! – дядя Саша присел рядом с Иваном, – Держи! – и достал из сумки корзинки с ягодами.
– И ты туда же. – вздохнул Иван, хотя на самом деле был рад подарку. – Эх, мне бы только на свободу вырваться!
– Вырвешься. – успокоил его дядя Саша, а сам подумал: «Уж что–что, а свобода тебе обеспечена, полная, под неустанным присмотром Марьи». – и усмехнулся.
Марья, понятно, не дура, сообразила что сейчас дядя Саша начнет охмурёж Ивана и приведение его в разумное состояние, а вернее, к алтарю. Придумав и сказав какую–то ерунду она шмыгнула из палаты. На самом деле никуда ей не надо было. Она просто боялась, что слушая дядю Сашу и тут же смотря на неё, Марью, в голове Ивана, и без того непутевой, может опять что–то не то щёлкнуть и в результате ничего не получится. Поэтому Марья, на всякий случай, убралась от греха подальше из палаты и отправилась в парк, при больнице. А там, присев на лавочку, и прикинув что пятнадцати минут дяде Саше на вразумление Ивана должно хватить, принялась ждать, а что ещё оставалось делать?
Другие соседи по палате, собратья по переломам, были заняты кто чем. Те, кого пришли навестить были заняты разговорами с теми, кто их пришёл навестить. Пришедший из того, большого мира, где любят жён и ругаются с ними, воспитывают детей, пьют водку и ходят на работу, воспринимался больным как человек побывавший в дальних странах, где всё не так как здесь. А те, кого навестить никто не пришёл смотрели телевизор и ждали что вот–вот придут.
Те, кого навестить было некому тоже смотрели телевизор в котором показывали один из множества бесконечных сериалов про то, как мало на земле хороших людей, а плохих полным–полно. Судите сами: серий много и в каждой из них, хорошие люди одни и те же, а плохие люди, в каждый раз, разные и серий навалом. Хорошие в каждой из них ловят, изобличают и сажают в тюрьму плохих людей, которые похоже что заканчиваться не собираются, как и серии.
– Марья мне жуткий скандал устроила. – тем временем продолжал дядя Саша.
– За что? – похоже, что Иван заинтересовался. Он даже попытался принять полусидячее положение, но в одиночку у него получалось плохо. – Помоги!
– За то, что тебя машина сбила. – дядя Саша помог Ивану устроиться поудобнее.
– А ты–то здесь причём? – этого Иван действительно не понимал, а что–либо более глубокое по смыслу и потому скрытое от поверхностного взгляда в его непутёвую голову не приходило.
– Откуда я знаю, у неё спроси. – пожал плечами дядя Саша. – А вообще–то, Иван, сдается мне, жениться тебе надо на Марье, а то упустишь своё счастье.
– Да ты что? – Иван даже забыл про переломы и попытался встать с кровати. – Совсем что ли? Она мне и так жизни не даёт, а если жениться, представляешь что будет?
– Представляю, потому и говорю. Любит она тебя, потому и ведёт себя так, заботится о тебе, дурне.
Конечно же не одна Марья была не дурой, Иван тоже был не дурак и всё прекрасно видел и понимал. Ну казалось бы, за каким, спрашивается, она ездит к нему каждый день, хлопочет тут, в палате, причём видно, что не показушно, а так как получается. Можно подумать у неё других дел нету.
Да и вообще, постоянно о нем заботится: то накормит, когда тот в очередной раз за самогонкой придёт, то чуть ли не силком рубашку снимет, постирает, выгладит, видите ли, рубашка ей грязной кажется. А какая она грязная, если он ёе всего лишь третий день ее носит? Да и вообще, много чего такого было, что сразу и не упомнишь, а если всё сложить до кучи, то получалось, Марья вела себя так, потому что считала Ивана своим мужчиной хоть пока и не мужем, но всё равно своим.
Иван был в общем–то не против. Это на людях он бодрился и нахваливал холостяцкую жизнь, а на самом деле картина была не настолько радужной и прекрасной. На людях оно понятно, вроде бы как не один, а приходишь домой, а там никого, там ты один-одинёшенек.
Домашние заботы, в плане их выполнения, мало волновали Ивана. Он давно холостяковал и не то чтобы научился всё делать сам, а просто привык к этому. Конечно же, прибраться в доме так как это способна сделать женщина, и только она, у Ивана не получалось, и у любого мужика не получится, но это мелочи. В конце концов, даже бардак, это не хаос, это такое состояние порядка.
***
Гораздо хуже было то, что рядом не было человека,\ который живёт не только своими мыслями и заботами, но и твоими. Что не с кем поговорить о том, о чём даже с приятелем, дядей Сашей, говорить не будешь. Да много чего есть такого, что бывает только тогда, когда два человека живут вместе не потому что так надо, а потому что нужны друг другу.
Поэтому выставлять себя и выглядеть этаким героем–холостяком, если честно, ему совсем не доставляло удовольствия. Скорее всего это было что–то на подобии самозащиты, чтобы не подумали и не посчитал, что он такой весь непутёвый и совсем пропащий, и не начали жалеть, это хуже всего, и зубоскалить за спиной, что тоже не ахти какая прелесть. Но зубоскальство происходит за спиной и его не видно, хоть иногда и слышно. Да и не хотелось изображать из себя этакого потенциального жениха готового на всё, вернее, готового кинуться в объятия каждой, которая захочет этого.
Тогда вообще кошмар начнется, тогда все кому не лень свахами начнут работать, предлагая в жены: родственниц, знакомых, своих коллег по работе, свах, которые тоже будут предлагать своих коллег в надежде на то, что потенциальный жених всё же обратит внимание на неё, а не на ту, которую она сватает, потому что она куда уж лучше, чем та.
Вот такой вот клубок мог закрутиться–запутаться и распутать его можно было только одним способом – пойти навстречу жаждущим Иванова счастья доброхотам и жениться, или сойтись, какая разница, не с той с которой хочется, а с той которую предлагают.
И ещё две вещи страшили Ивана, потому что по своей страшности были далеко впереди всех остальных причин и тем самым делали жизнь Ивана такой одинокой и холостяцкой. Это был сам процесс сватовства, а вдруг откажет, что тогда?
И ещё сама свадьба. Ивана помнил ту, свою свадьбу, в молодости, на которой чувствовал себя вовсе не счастливым молодоженом, а дурак дураком. Почему–то, неизвестно почему, он не представлял себе начало супружеской жизни без этой самой свадьбы, хоть и считал это мероприятие совершенно бесполезным и вообще вредным, чуть ли не аморальным.
Видать правду говорят люди утверждая, что у неженатого мужика все мозги наперекосяк. Ивану даже в голову не приходило, что без этой самой свадьбы, в смысле пьянки с попойкой и кучей гостей, можно очень даже легко обойтись.
– Знаешь, Саш, я-то не против. – то что пролетело у Ивана в голове он никому не рассказал бы даже под самыми страшными пытками. Это было личное, и даже очень, принадлежащее только ему. – А если не согласится, да ещё на смех поднимет? Что тогда, а?
– Не бойся, не откажет и не поднимет. – успокоил дядя Саша. – Она только и ждёт, когда ты ей это скажешь, сама призналась.
– Да ну?! Не врешь?!
– Зачем мне врать–то?
Услышанное и обрадовало и озадачило Ивана. Выходило, Марья согласна и что он, как мужчина, должен первым ей сказать об этом, правда он не знал, как это сделать?
– И сдается мне, – как бы прочитав его мысли продолжал охмурёж дядя Саша. – Что она уже устала ждать и решила всё сделать сама.
– В смысле?
– В смысле скрутит тебя, засунет в мешок и утащит к себе домой. А потом назначит тебя своим мужем и никуда ты не денешься, даже не пикнешь.
– Эта может. – согласился Иван.
– Вот и я говорю что может. Но тогда совсем другой мультфильм получится, Ваня, совсем другой. Так что, лучше уж сам, чем силком. – и как бы в подтверждение правоты своих слов дядя Саша похлопал Ивана по гипсу. – Болит?
– Не, так, чуть–чуть.
– Тебя когда обещают выписать?
– Говорят дня через три.
– Вот и давай, зрей эти три дня. А как домой приедёшь, так сразу быка за рога, вернее, Марью за это самое место, и вперед.
– Понял, Саш. Ладно, прорвёмся.
На том и порешили, вернее будет сказать, Иван порешил. Дальнейшие разговоры велись на темы к повествованию не имеющие никакого отношения. А оно и хорошо, расписывать всю эту ерунду не надо…
Марья появилась в палате тогда, когда Иван и дядя Саша обсуждали тему которой, могло показаться, нет важнее на свете: почему у слона уши большие, а у бегемота маленькие? Ведь бегемот тоже большой, в чём здесь подвох? Опять бегемоту досталось, только с другой стороны. Хорошо хоть его с Вороной породнить не догадались.
Марья быстренько, в прямом и переносном смысле слова, загнала дядю Сашу в угол, потому что решила, Ивана надо накормить а то он, как всегда, голодный. Дядя Саша не возражал и сказав Марье что подождёт ее на улице, попрощался с Иваном и вышел из палаты. Свое дело, как думал дядя Саша, он сделал, дальше пусть сами разбираются.
«Вот ведь дела, никогда сводником не был, а тут на тебе. – думал он спускаясь по лестнице. – Не иначе потому, сам в таком положении, получается что сам себя уговаривал. Прав Иван, прорвёмся».