Как давно вы читали произведение прежде, чем посмотреть экранизацию? Или же вы отдаете предпочтение краткому содержанию, потому что не хватает времени ознакомиться с полной версией литературного шедевра (или почти шедевра)? Нет, это вовсе не плохо, и никто не будет критиковать вас за ваши способы познания литературного пространства, а уж тем более за отсутствие времени для этого познания. Я лишь хочу сказать, что, читая очередной пересказ в Интернете или уединившись с попкорном и кинокартиной на пару часов, вы упускаете главное, что есть в произведении – само произведение.
Подобно тому, как художник пишет картины, используя при этом кисть и краски, писатель исследует языковое пространство и воспроизводит свою «картину мира» с помощью слова и образа. Взглянув на законченный пейзаж, мы подумаем, что это прекрасная работа, что художник весьма талантлив, что он умело подобрал краски. Но скажем ли мы то же самое о наброске, о черновом варианте работы, о незавершенной картине? Гуляя по картинной галерее, мы, вопреки запрещающим табличкам, норовим запечатлеть все понравившиеся работы великих живописцев, попросив сфотографировать себя около огромного полотна. Особо стеснительные люди фотографируют только полотна, и рады хотя бы этому приобретению в своей личной галерее. А по возвращении домой пересматривают… картины? Нет. Фотографии картин. И ни одна техника не способна запечатлеть истинный цвет мазка, выпуклость линии, настроение, детали, в которых скрыта индивидуальность художника. Шедевр превращается в простую картинку в сжатом формате.
С литературными произведениями происходит то же самое. Ознакомившись с сокращенным вариантом, очередной интерпретацией никому не известного пересказчика (и, кстати, где гарантия, что он сам в обязательном порядке прочитал произведение от начала до конца?), горе-читатель считает, что произведение прочитано им, понято и осмыслено. Но если ему зададут вопрос: «А в чем же отличие произведений Толстого от произведений Чехова?», вероятно, он ответит что-то вроде: «Я не думал об этом, но их, конечно же, стоит рассматривать, как два разных писателя с разным видением мира». Если же собеседник честно признается, что ознакомился только с экранизацией, это меняет дело к лучшему, но не настолько, чтобы можно было полноценно ответить на поставленный вопрос. Хотя ответ на него абсолютно простой и состоит из двух слов — «авторский язык».
Вся суть произведения часто заключена не в образах, не в замысле, и даже не в авторской позиции. Потому что все эти категории подлежат изменению в рамках различного восприятия. У режиссёров одно видение произведения, у сценаристов – другое, у самих авторов - третье, у критиков — четвертое, и этот ряд можно продолжать до бесконечности. Неизменно лишь одно — язык автора. Его нельзя интерпретировать «правильно» или «неправильно», его можно только выразить в цитате. Но важно помнить, что измененная цитата цитатой не является: нельзя менять слова местами, заменять их или вырезать из контекста.
Вспомните последние слова Татьяны в объяснении с Онегиным, когда та отказывает ему, потому что «она другому отдана и будет век ему верна». Перед вами неверная цитата, которая отражает только определенный момент или ситуацию, если хотите. А теперь сравните с тем, как эта фраза звучит в оригинале: «Но я другому отдана; Я буду век ему верна». Какое четко выраженное противоречие в союзе «но», какой акцент в повторе местоимения «я», какая законченность мысли, и какое огромное сожаление героини в том, что она говорит. Ведь во времена А.С. Пушкина нельзя было жить по-другому (можно, но не правильно в высшем обществе). И вот, нам уже открыты новые смыслы в восприятии обычной фразы, если обратить внимание на слова, составляющие ее. Так неправильное цитирование — это всего лишь отражение действия, события, но не выражение языковой индивидуальности автора.
Язык, в данном случае, - это словесная оболочка произведения, которую автор создает и наполняет так, как считает нужным для раскрытия образов, выражения конкретных мыслей. То, каким образом писатель подбирает слова, какие это слова, и как они используются, — три ключа к пониманию произведения. Ведь одни и те же вещи, эмоции, чувства можно описать разными словами. О возникновении между героями любовного чувства можно написать, как Л.Н. Толстой: «Он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете». («Война и мир»), можно, как А.П. Чехов: «Сразу я почувствовал в ней существо близкое, уже знакомое, точно это лицо, эти приветливые, умные глаза я видел уже когда-то в детстве, в альбоме, который лежал на комоде у моей матери» («О любви»), а можно, как И.А. Бунин: «Разве неправда, что она дала мне лучшие минуты жизни?» («Темные аллеи»). Разница практически неуловимая, но она есть, и она огромна.
Индивидуальность автора – это та самая языковая разница между его произведением и произведением другого писателя, между его способами выражением мысли и способами другого. И, к сожалению, в пересказе или экранизации вы не ощутите прелесть и глубину авторского языка. В пересказе — потому что в нем попросту нет ничего, кроме воспроизведения действий в хронологической последовательности. Пересказ — это зарисовка для понимания события: он пришел в ее дом, она встретила его; затем они сели пить чай и провели весь вечер вместе. Никакой речи об индивидуальности авторского изображения здесь нет, а о языке произведения — тем более.
В экранизации, конечно, в этом плане учитываются и воспроизводятся многие детали: здесь уже есть пространство в виде темной гостиной, есть кожаный диван (мы видим, что он кожаный, потому что он блестит, а не потому что знаем об этом из книги), здесь есть и видимые образы героев (одежда, походка, мимика, манера разговора). Но все же это определенное видение сценариста с некоторыми поправками режиссера. Чтобы отразить характеры, ему нужны актеры, а если он хочет создать шедевр — хорошие актеры. Зритель не видит описаний, портретов или авторских отступлений; он видит картинку, которая движется, слышит фразы, которые воспроизводят незнакомые ему голоса. Но если бы все экранизации, написанные по книге, были бы точной копией произведения, то многие из них были бы многосерийными и, в некотором смысле, утомительными. Именно поэтому «неважные» сцены исчезают, диалоги сокращаются, а некоторые герои вообще не появляются в кадре.
Если вдуматься, насколько безграничен и «всемогущ» наш родной русский язык, то в каждом прочитанном тексте можно отыскать сокрытый внутренний мир самого автора, а это значит, в некотором смысле, увидеть его жизнь: события, встречи, расставания, переживания и волнующие темы, которые сопровождали писателя в момент написания произведения. Ведь слово — это единственный инструмент, с помощью которого можно рассказать все, что думаешь. И писатель — человек, который делает это с особым умением, со свойственным ему рвением, с трепетностью и даже изысканностью. Подбирая слова и складывая из них предложения, автор говорит с миром на своем индивидуальном языке, который нам, читателям, очень важно уловить и прочувствовать. Вот почему, упустив из виду авторский язык, мы, как уже говорилось в самом начале, упускаем без малого само произведение.