Денис Иванович Фонвизин — знаковая фигура для XVIII века, и не только в России. Его комедию «Недоросль» ещё при жизни перевели на европейские языки. В четвёртом заграничном путешествии он, как всегда, вёл журнал, то есть путевые записи. Вот одна из них: «Воскресенье, 23 мая 1787. Встав поутру, выпил я десять стаканов эгерской воды. Носили меня в аллею, где я имел удовольствие слышать дочь фельдмаршальши Гартенберг, читающую очень хорошо моего «Недоросля» (в переводе на немецком языке), в присутствии ее матери и прекрасной девицы Боденгаузен».
Бывая за границей, Фонвизин, конечно, любопытствовал увидеть знаменитых людей своего времени и по возможности познакомиться с ними. Во втором заграничном путешествии он главным образом узнавал Францию, поэтому его заметки пестрят именами современников-французов.
11 марта 1778 года он пишет из Парижа своей сестре:
«Что же надлежит до Сент-Жерменя, то, конечно, он весьма чудная тварь, однако тем не меньше шарлатан. Я расстался с ним изрядно; счастлив тем, что остерегся и не поддался искушению, в которое он меня привлечь старался. Он писал ко мне письмо, в котором сулил золотые горы. Сие письмо послал я к графу Петру Ивановичу, у которого можете взять прочесть, если вам хочется. Обещал он мне в нем открыть важнейшие секреты для обогащения и интересов России. Я на сие учтивым образом ему ответствовал, что как в Дрездене находится министр российский, то бы к нему с своими проектами и адресоваться изволил. Со всем тем, что я называю его шарлатаном, конечно, не ошибаюсь: нахожу в нем много пречудного. Руссо твой в Париже живет, как медведь в берлоге; никуда не ходит и к себе никого не пускает. Ласкаюсь, однако ж, его увидеть. Мне обещали показать этого урода. Вольтер также здесь; этого чудотворца на той неделе увижу. Он болен и также никого к себе не пускает. На сих днях играли его новую трагедию, о которой поговорю после».
Слова «тварь», «урод» и «чудотворец» оценочны, выдают пристрастие автора, его иронию, настроение, в частности досаду на Руссо, который живёт затворником и не хочет встречаться даже с собратом из России. В качестве примечания: фамилия «Вольтер» написана в «журнале» Фонвизина то с мягким знаком, то без него (оригинал мне неизвестен, опираюсь только на текст с сайта rvb.ru). О Вольтере Денис Иванович упоминает неоднократно, причём временами чувствуется скрытая насмешка автора над театральностью манер французского просветителя и его тщеславием.
В апреле 1778 года Фонвизин пишет из Парижа:
«За нашею каретою ехал Волтер, сопровождаемый множеством народа. Вышед из кареты, жена моя остановилась со мною на крылечке посмотреть на славного человека. Мы увидели его почти на руках несомого двумя лакеями. Оглянувшись на жену мою, приметил он, что мы нарочно для него остановились, и для того имел аттенцию[1], к ней подойдя, сказать с видом удовольствия и почтения: «Madame! Je suis bien votre serviteur très humble»[2]. При сих словах сделал он такой жест, который показывал, будто он сам дивится своей славе. Сидел он в ложе madame Lebert; но публика не прежде его усмотрела, как между четвертым и пятым актом. Лишь только приметила она, что Волтер в ложе, то зачала аплодировать и кричать, потеряв всю благопристойность: «Vive Voltaire!» Сей крик, от которого никто друг друга разуметь не мог, продолжался близ трех четвертей часа. <...> Волтер вставал, жестами благодарил партер за его восхищение и просил, чтоб позволил он кончить трагедию. Крик на минуту утихал, Волтер садился на свое место, актриса начинала, и крик поднимался опять с большим стремлением. Наконец все думали, что пьесе век не кончиться».
В этом же письме Денис Иванович размышляет, сравнивая свою родину с Францией:
«Вчера было собрание в Академии наук. Волтер присутствовал; я сидел от него очень близко и не спускал глаз с его мощей. Обещают мне здешние ученые показать Руссо, и как скоро его увижу, то могу сказать, что видел всех мудрых века сего. Если вы воображали, что мы пленимся чужими краями, то как обманулись! — Со всем тем, я очень рад, что видел чужие края. По крайней мере, не могут мне импозировать[3] наши Jean de France[4]. Много приобрел я пользы от путешествия. Кроме поправления здоровья, научился я быть снисходительнее к тем недостаткам, которые оскорбляли меня в моем отечестве. Я увидел, что во всякой земле худого гораздо больше, нежели доброго, что люди везде люди, что умные люди везде редки, что дураков везде изобильно и, словом, что наша нация не хуже ни которой и что мы дома можем наслаждаться истинным счастием, за которым нет нужды шататься в чужих краях».
Истинное отношение к Руссо, которого Фонвизин дважды сравнивает с медведем в берлоге, видно из истории, которую русский писатель рассказывает своей сестрице, зная, как та любит французского философа. Денис Иванович очень огорчён приключившимся. Уже был назначен день для визита к Руссо, как пришёл аббат-посредник и сообщил, что тот уехал из Парижа.
«Причина его удаления вот какая: он сочинил Mémoires[5] своей собственной жизни, в которых весьма свободно описывал все интриги здешних вельмож поименно. Сию книгу сочинял он с тем, чтоб после смерти жена его ее напечатала и имела б от нее верный и нарочитый доход. Он для нее сию книгу пишет и оставляет ей в наследство. Жена его такая алчная к деньгам, какой свет не производил. Ей показалось долго дожидаться мужней смерти. Она, уговорясь с одним книгопродавцем, продала ему манускрипт, позволяя его списывать тихонько, когда Руссо спал. Он не знал, не ведал этой напасти, как вдруг получил письмо из Голландии, от одного книгопродавца, который пишет к нему, что он имеет в руках своих его манускрипт, купленный за сто луидоров, и спрашивает его от доброго сердца: на какой бумаге и какими литерами советует он сделать издание? Руссо жестоко испугался, увидя женино бездельство, и писал к книгопродавцу, чтоб он бога ради до смерти его не печатал книги; а сам, бросив неблагодарную жену, поехал в деревню к своему приятелю. Теперь уже видно, что книгопродавец его не послушал: ибо книга напечатана, и появившиеся здесь экземпляры конфискованы; а бедный Руссо, видно от страха и негодования, прекратил жизнь свою. Сегодня получено известие, что он умер и найдена на теле его ранка в самом сердце. Сказывают, что он булавкою проткнул сердце, а иные говорят ножичком. Как бы то ни было, но он сам себя лишил жизни; по крайней мере, сей слух разнесся теперь по всему городу. Приятель мой Гудон, славный скульптор, поехал теперь к нему снимать маску, ибо лицо, как слышно, точно еще такое, как было у живого.
Итак, судьба не велела мне видеть славного Руссо! Твоя, однако ж, правда, что чуть ли он не всех почтеннее и честнее из господ философов нынешнего века. По крайней мере, бескорыстие его было строжайшее. Я так зол на жену его, что если б был судья, то бы велел ее повесить».
Я удивилась, найдя в письмах Фонвизина имя Бенджамина Франклина, одного из так называемых отцов-основателей США, но что, собственно говоря, удивляться, ведь они современники, Франклин был послом во Франции как раз в те годы, когда Денис Иванович знакомился с этой страной в своём втором заграничном путешествии. Просто раньше эти персоны никак не были связаны в моём сознании.
В августе 1778 года Фонвизин пишет из Парижа:
«Я люблю спектакли; они меня очень забавляют; имею также знакомство с авторами — вот что примиряет меня несколько с Парижем. Мармонтель, Томас и еще некоторые ходят ко мне в дом; люди умные, но большая часть врали. <...> Самолюбие в них такое, что не только думают о себе, как о людях, достойных алтарей, но и бесстыдно сами о себе говорят, что они умом и творениями своими приобрели бессмертную славу. <...> Они, услышав от Строганова, Барятинского и прочих, что я люблю литературу и в ней упражняюсь, очень меня приласкали, даже до того, что в заведенное нынешним годом собрание, под именем Le rendez-vous des gens des lettres[6] прислали ко мне инвитацию[7], так же как и к славному Франклину, который живет здесь министром от американских соединенных провинций. Он, славный английский физик Магеллан и я были приняты отменно хорошо, даже до того, что на другой день напечатали в газетах о нашем визите. Вы увидите в газете имя мое, estropié[8] по обычаю, и посмотрите, сколько в Париже вседневных забав. Я имел удачу понравиться в собрании рассказыванием о свойстве нашего языка, так что директор сего собрания, 1а Blancherie, один из мудрых века сего, прислал ко мне звать и в будущее собрание. Я посылаю его письмо, чтоб ты видела, в каком почтительном тоне ученый народ со мною обращается. Кроме охоты моей к литературе, имею я в их глазах другой мерит[9], а именно покупаю книги, езжу в карете и живу домом, то есть можно прийти ко мне обедать. Сие достоинство весьма принадлежит к литературе, ибо ученые люди любят, чтоб их почитали и кормили».
Читаю письма Фонвизина и наслаждаюсь его слогом и иронией.
[1] Внимание (франц.).
[2] Мадам, я ваш покорнейший слуга (франц.).
[3] Навязывать почтение, уважение, то есть нравиться.
[4] Жаны французские (как Иваны русские).
[5] Воспоминания, мемуары.
[6] Собрание писателей.
[7] Приглашение.
[8] Искажённое.
[9] Достоинство.