Именно в глазах сосредоточилось сходство бухгалтера Люси Кроленковой* с мышью. Маленькие черные глазки жили на сдобном, остроносом лице самостоятельной жизнью. Блестящие их бусинки метались беспокойно – нет ли где опасности? Можно ли выходить на ночной разбой?
Ничего не могла поделать с глазами. Если пристально смотрели на нее, глаза сами по себе начинали вилять от прямого взгляда, юлить. Открытый взгляд всегда ей казался обличающим. Потому старалась встать, переменить положение, начинала ходить по комнате, лихорадочно искала тему для разговора…
Повестку от прокурора получила первого апреля. Была она на синеватом официальном бланке, небольшой такой листочек. Сердце оборвалось вниз, затем с размаху больно ударило в затылок, а не потемнело все в глазах.
- Вот оно! Дождалась…
Шаркнув спиной по стене, опустилась в коридоре на пол, оцепенело уставилась на упавшую из рук бумажку: Явиться в районную прокуратуру по делу И.П. Никифорова.
Прокурор советник юстиции 2-го кл. П. Мурасов.
А внизу самым маленьким шрифтом: зак. № 3013.
Районная типография, тир. 1000.
Их типография. Она от редакции в десяти метрах, асфальтовая дорожка соединяет. И вдруг в мозгу словно лампочка: да сегодня 1 апреля!
Отекшими пальцами сгребла синеватый листочек, подняла к глазам. Печать! Где печать? Ее не было. Точно! Ха-ха! Это кто-то из редакционных подшутил. Бланков разных в типографии хоть пруд пруди. Долго ли зайти к девчатам, выбрать что-нибудь пострашней – типа этой, прокурорской повестки, а дальше дело техники. В конверт – и по нужному адресу в порядке розыгрыша. Извольте веселиться, дескать.
И сама Люся Кроленкова, бывало, такие штучки отмачивала. То в дом, где жена Отелло в ревности не уступает, пришлют повестку в нарсуд якобы на развод ее законного с какой-нибудь несуществующей Олимпиадой Харлампиевной, то мужу-простофиле подкинут корешок гостиничный, где его жена вписана с каким-нибудь Анатолием Элпидифоровичем… Ох и хохоту было, когда летели кастрюли и тарелки, неслись проклятья и лились совсем нешуточные слезы! Шуток люди не понимают, чувство юмора атрофировалось… А вот теперь по старой памяти над ней пошутили. Неплохо придумано. Кто-то знает, где ее слабое место – точно ударил. Не зря сердце так дернулось.
Оперевшись на дверную ручку, как-то тяжело, расслабленно поднялась с пола, хрустнув суставом локтя. Хотела было смять и бросить повестку в унитаз, но опять глухо ворохнулось внутри: а вдруг правда? Ведь не зря говорят в народе: как веревочке не виться, все равно конец найдется.
Этот страх родился не сейчас, не вдруг. Он давно и прочно осел на дне души, отравляя жизнь, заставляя всего бояться, осторожничать. И связан этот страх был с шефом, редактором районки, где она, Люся Кроленкова, столько лет проработала бухгалтером…
У человека прожившего мелкую, простенькую, незамысловатую жизнь и морщинки какие-то никчемные, мелкие, как его повседневные заботы. Будто кто-то от скуки измял, исчеркал лицо.
Люди больших и сильных страстей и в старости значительны. Это про их лица говорят: изборождены морщинами… Глаза спокойны, величавы.
И пороки человеческие отпечатываются на лице как на медленно проявляющейся фотографии.
У людей с неспокойной совестью в лицах чаще всего появляется сходство с каким-нибудь зверем. Если жил жадно, ухватисто, хапал смело и по-многу – такой человек несет в себе что-то от волка.
Если брал редко, но метко и не попадался, умея оставаться в тени, умея подолгу выжидать и потом нападать неожиданно – здесь появлялось что-то кошачье, рысье.
А Кроленкова с годами становилась похожей на мышь. К сорока она раздобрела, порасползлась в плечах, талии и бедрах от сытой жизни, да от сидячей работы. Округлилось лицо. Как-то меньше стали глаза, заплыли жирком, - шутила она над собой...
*Фамилия изменена
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:
Другая Люся - второе дно веселой бухгалтерши