За окном автомобиля обманчиво медленно тянулся лысоватый склон холмов. Иногда, когда склон оказывался пологим, по нему снизу вверх поднималась тёмно-зелёная лестница из сосен и елей. Выше холмов было небо яркого голубого цвета, как бывает на картинах Куинджи. Холмы уходили вдаль, извиваясь, но так и не кончаясь до самого горизонта. Мы ехали по долине Туймаада, прочь из душного города.
Машина неслась по обновлённому асфальту Покровского тракта, который уже стоило звать трассой. Между дорогой и холмами были зажаты пастбища, на которых сонно топтались пухлые лошадки. По их виду я решил, что они не ездовые — слишком тонкие хребты, под которыми бочонками свисали наетые за лето брюшки. Рядом с каким-нибудь арабским скакуном эти лошадки покажутся нелепицей, детской поделкой из глины.
Небо пересекали птицы. Сороки или вороны, а иногда шумной стаей из высокой травы взлетали неизвестные мне маленькие птички. Про себя я обозвал их вьюрками.
Под общий крик мамы и старшей сестры “Смотри!”, из-за верхушки деревьев показался могучий хотой. Так зовут на языке саха беркутов. Хотой парил, словно плыл, едва двигая огромными крыльями и осматривая всю долину.
Из пяти человек, находящихся в автомобиле, быстрой езды боимся только я и младшая сестра — Вика. Одной рукой я держался за ручку двери, а во второй сжимал ладонь сестрёнки. Я отвлекал её шутками, глупым “танцем” под дурацкую Якутяночку, доносившейся из радио. К нам присоединилась старшая сестра и мы засмеялись в голос. Но каждый раз, когда мы проносились мимо грузовых фур или бетономешалок, мой пульс подскакивал, и я ещё крепче сжимал маленькие, тоненькие пальчики Вики. Она сжимала мою ладонь в ответ.
Устав говорить, я отвернулся к окну и прикрыл глаза. Сестрёнка положила голову мне на плечо, пробуя заснуть. Геля, моя старшая сестра, тихонько перебирала волосы Вики, смотря на несущиеся за окном машины без страха. С переднего пассажирского сиденья на мгновение обернулась мама. Даже с закрытыми глазами я знаю, что она осматривает нас троих.
Я попытался сесть поудобнее, уложив маленькую сестру себе на колени, обнимая её одной рукой. Я сделал это как можно аккуратнее, чтобы не разбудить её. После этого я застыл, давая сестре возможность уснуть крепче. Мои глаза снова заскользили по холмам долины, в которой я родился и вырос.
В голове у меня вдруг сложилась простая мысль. Я люблю свою семью. В этой мысли была почти незнакомая мне спокойная уверенность, и эта мысль обхватила меня. Как сетка. Как будто я земля, за которую схватились корни дерева. Мысль перестала быть мыслью. Теперь я чувствовал — не думал о чувстве, но чувствовал — любовь к семье.
За одно мгновение я понял то, о чём я раньше только знал как бы снаружи, не в полную силу. Или только думал, что понимал. Я понял, что люди приходят и уходят из моей жизни. Иногда что-то оставляя, а иногда унося с собой часть меня. Но с семьёй всё иначе. Она вот. Сейчас. Навсегда. Семья никогда не покинет меня и не заберёт у меня ничего.
Народ саха верит, что у человека три души. Салгын кут, или воздух-душа, это разум человека, его сознание. Буор кут, земля-душа, это тело. И наконец, ийэ кут. Мать-душа. Это та душа, что связывает человека с его семьёй, родом. С историей и наследием. В тот момент я почувствовал именно эту часть души. Я почувствовал семью. Это дало мне увидеть, что эти три человека знают меня. Они чувствуют меня также, как их чувствую я. Сёстры и мать видят меня таким, какой я есть.
Тогда, когда для всего мира я оказался слишком слабым и тёмным, высасывающим добрые намерения людей; когда от меня ушло столько друзей, и столько людей отвернулось от меня и моей внутренней уродливости; когда я обнаружил себя нагим и в пустыне. Тогда, в момент ревущего одиночества, семья напомнила мне, что они всегда рядом. Что как бы сильно мне не нравилось думать о себе, как об одиночке; как бы громко я не кричал “Мне никто не нужен!”. Семья напомнила мне, что каждую секунду моего надрывного манифеста отречения от обманувшего меня мира, они были рядом. Всё это время. Непоколебимо на моей стороне, пусть я и сделал всё, чтобы оказаться в изоляции. Моя семья меня не покинула.
В моих руках моя маленькая Вика. Такая робкая, такая добрая, такая светлая. Иногда мне кажется, что она святая. Она так часто засыпала на моих руках, когда была совсем ребёнком. А сейчас я вижу, как она меняется, превращаясь во взрослого человека. И я бесконечно благодарен ей за то, что она научила меня заботиться, научила меня быть старшим братом.
Рядом со мной моя эдьиий — старшая сестра. Сильная, нерушимая и бесстрашная Геля. Мой первый друг. Моя первая защитница. Моя старшая сестра. Я восхищаюсь ею, восхищаюсь тем, как сильно она умеет любить. И насколько могучий дух скрывается за её красивым лицом, так часто кажущимся наивным. Нет человека благороднее. Воин с хрупким сердцем.
А впереди, как капитан нашего маленького судна, наша мать. Моя постаревшая снаружи, но по-прежнему молодая внутри мама. Она может всё. И если она скажет, значит так и будет. Она научила меня свободе. У неё есть слабости и недостатки, но несмотря на них, она всё равно самый сильный человек, что я знаю. Её решимость и несгибаемое намерение научили меня, что если есть цель, то будет и дорога к ней.
В тот день я осознал, что мне невероятно повезло иметь семью. Быть частью семьи. И это значит, что я никогда не останусь один, ведь у меня есть они. И ещё я понял, что видеть их счастливыми делает счастливым меня самого. Может быть, в этом и заключается правда жизни.
Вперёд уходил Покровский тракт. Мы ехали прочь из города, чтобы посмотреть на Ленские Столбы. Хотя наш водитель гнал почти 160 километров в час, путь нам предстоял неблизкий. Но я знал, что вместе с семьёй я смогу пройти любой путь, каким бы долгим и трудным он ни был.
В вечном небе над нашими головами танцевали два хотоя. Птицы вились друг вокруг друга. Это был хороший знак.