Наверное, всех путешественников объединяет сравнение чужого со своим, новой для них культуры — с отечественной, иноземных обычаев, традиций, образа жизни — с тем, что им так знакомо и привычно. Подобные сопоставления являются отражением того, как человек видит мир. Я была удивлена резкостью некоторых оценок в письмах Фонвизина, адресованных родным, когда он путешествовал по Европе. Из Ниренберга 29 августа 1784 года Денис Иванович пишет сестре:
«Из журнала моего ты увидишь, что от самого Лейпцига до здешнего города было нам очень тяжко. Дороги адские, пища скверная, постели осыпаны клопами и блохами. Теперешний журнал состоит в описании нашего вольного страдания. Вообще сказать могу беспристрастно, что от Петербурга до Ниренберга баланс со стороны нашего отечества перетягивает сильно. Здесь во всем генерально хуже нашего: люди, лошади, земля, изобилие в нужных съестных припасах — словом, у нас все лучше, и мы больше люди, нежели немцы. Это удостоверение вкоренилось в душе моей, кто б что ни изволил говорить».
Из Монпелье 20 ноября 1777 года Фонвизин пишет о разных городах, в которых ему удалось побывать. О Страсбурге говорит, в частности, так: «При нас была отправляема у них панихида по всем усопшим, то есть наша родительская. Я с женою от смеха насилу удержался, и мы вышли из церкви. С непривычки их церемония так смешна, что треснуть надобно. Архиерей в большом парике, попы напудрены, словом — целая комедия». О Лионе замечает, что он стоит того, чтоб его увидеть, хотя худого в нём столько же, сколько доброго: «Улицы так узки, что самая большая не годится в наши переулки, и содержатся скверно. В доказательство скажу тебе один пример, а по сему и прочее разумевай: шедши по самой лучшей улице в Лионе, увидел я вдруг посреди ее много людей и несколько блистающих факелов среди белого дня. Я думал, что это какое-нибудь знатное погребение, и подошел посмотреть поближе. Вообрази же, что я увидел? Господа французы изволят обжигать свинью! Подумай, какое нашли место, и попустила ли б наша полиция среди Миллионной улицы опаливать свинью! Словом сказать, господа вояжеры лгут бессовестно, описывая Францию земным раем. Спору нет, что много в ней доброго; но не знаю, не больше ли худого. По крайней мере, я с женою до сих пор той веры, что в Петербурге жить несравненно лучше».
Даже не зная автора путевых заметок, можно догадаться, что писал их Фонвизин — во всём чувствуется его стиль, соединение высокого слога просветителей с сатирой и народными речениями. «Я думал сперва, что Франция, по рассказам, земной рай, но ошибся жестоко. Все люди, и славны бубны за горами! Удивиться должно, друг мой сестрица, какие здесь невежды. Дворянство, особливо, ни уха ни рыла не знает. Многие в первый раз слышат, что есть на свете Россия и что мы говорим в России языком особенным, нежели они. Человеческое воображение постигнуть не может, как при таком множестве способов к просвещению здешняя земля полнехонька невеждами. Со мною вседневно случаются такие сцены, что мы катаемся со смеху. Можно сказать, что в России дворяне по провинциям несказанно лучше здешних, кроме того, что здешние пустомели имеют наружность лучше. Остается нам видеть Париж, и если мы и в нем так же ошибемся, как во мнении о Франции, то, повторяю тебе, что из России в другой раз за семь верст киселя есть не поеду».
Фонвизина неприятно удивила экономия французов: они носят рубашки из дерюги, ведь их не видно под одеждой, зато к рукавам пришиты тонкие кружевные манжеты, которые у всех на виду (надо же пустить пыль в глаза!); дыры на белых салфетках зашиты голубыми нитками, а сами салфетки сшиты из грубой толстой материи; на столы не ставят бутылки с вином, чтобы гости меньше пили, и вместо одной бутылки на человека расходуют бутылку на пятерых. Богатая маркиза, знакомая Фонвизина, пока нет гостей, обедает «на поварне», то есть в кухне, так как дрова, по её мнению, очень дороги и она не хочет разводить огонь в камине столовой комнаты. И так из всякой безделицы «делается экономия».
Интересны замечания писателя о разных нациях. Он пишет о французах: «Я думаю, нет в свете нации легковернее и безрассуднее. Мне случалось на смех рассказывать совсем несбыточные дела и физически невозможные; ни одна душа, однако ж, не усомнилась; только что дивятся». Знаете, какой комплимент делали Фонвизину французы? Они говорили, что он не походит на чужестранного! «Надобно описать глупое заражение всех французов вообще. Они считают себя за первую в свете нацию <...> Англичан здесь терпеть не могут и хотя в глаза очень обходятся с ними учтиво, однако за глаза бранят их и смеются над ними. <...> У нас, в России, любят вести, а здесь можно их назвать пищею французов. Они б дня не прожили, если б запретили им выдумывать и лгать. Поистине сказать, немцы простее французов, но несравненно почтеннее, и я тысячу раз предпочел бы жить с немцами, нежели с ними». Некоторые замечания Дениса Ивановича кажутся весьма злободневными и применимыми не только к французам: «Все в прах изломаны, и у кого ноги хотя и не кривы (что редко встречается), однако кривит их нарочно для того, что король имеет кривые ноги; следственно, прямые ноги не в моде». А вот мнение Фонвизина об англичанах: «...Хороши и англичане. Заехав в чужую землю, потому что в своей холодно, презирают жителей в глаза и на все их учтивости отвечают грубостью».
Очень любопытны зарисовки из жизни французов, сделанные автором путевых записок, например такая: театральный сезон в Монпелье был открыт фарсом Мольера, после комедии начался балет, но из партера закричали, чтобы вместо балета танцевали английский танец; крик был необычайный, и распорядитель («комедиянт») стал спрашивать у зрителей, кого из танцовщиков они хотят видеть; тогда представитель королевской особы, граф Перигор, рассердился на своеволие толпы и велел закрыть занавес; партер был в бешенстве. Фонвизин пишет сестре: «Чем же кончился бунт? Вдруг, по повелению графа, вбежали в партер человек с пятнадцать гренадер с обнаженными палашами и закричали, чтоб в один момент все шли из партера, или рубить будут. Тут-то сделалась давка. Вся храбрая сволочь, которая за минуту пред тем грозила театр поставить вверх ногами, бежала сломя голову вон: один давил другого, и в четверть часа все выбежали вон, чем дело и кончилось». Прелестно, не правда ли?