Александр КАРАБЧИЕВСКИЙ
Замечательная уфимская газета «Истоки» очень редко попадает в Израиль в бумажном варианте. Но Интернет позволяет следить за ситуацией в мире, не выходя из тель-авивской квартиры. И благодаря мировой сети я прочитал в «Истоках» удивительно точные воспоминания Иосифа Гальперина «ЛИТО-графия» и дня три ошарашенный ходил. Все думал: «Вмешаться? Промолчать? Написать? Какое мне дело? Или все-таки написать?!» Ну так вот…
Очень хочется побывать на заседании какого-нибудь уфимского литобъединения. Придут юные прозаики с блестящими глазами, очаровательные страстные поэтессы разного возраста, опытные спорщики и критики. Я постараюсь им понравиться. Похожие ЛИТО были повсеместно: и в Киеве, где я жил в прошлом, и в Воронеже, и в Тамбове, и в Алма-Ате, и в Новосибирске… На заседаниях бывал, опыт есть. Выслушаю стихи, расскажу забавное. Не в этот раз? Ладно, в следующий.
Форма литобъединения была единственным удобным способом тиражирования своего текста для заинтересованных слушателей. В советское время дефицит существовал практически во всех сферах потребления, а стало быть, и в литературе. Достать интересную книгу было нелегко, а увидеть свою фамилию в печати – просто недоступное удовольствие. И литобъединение, кроме общения, предоставляло возможность знакомства с новым текстом, созданным таким же бедолагой, как ты сам. Доступ к множительной технике был строго ограничен.
В ювелирно выверенных воспоминаниях Иосифа Гальперина говорится: «Он (Юрий – А. К.) работал редактором государственного Башкнигоиздата и, временами морщась, был вынужден придерживаться официальных идеологических вкусов. Я его не осуждал, поскольку тоже готовил к публикациям не всегда то, что сам бы прочитал с удовольствием. Например, один публицист написал о своей малой родине объемный безграмотный труд, я вырезал из него, как лобзиком аккуратно выпилил, десяток страниц и злорадно оставил авторское название: “Круглый дуб”... Однако когда Юра, после долгих обязательных обсуждений на русской секции СП, стал редактором кассеты первых книжек членов нашего ЛИТО, открылась новая его грань. По крайней мере для меня. Он оставил от моей рукописи (рекомендованной СП!) столько строк, что даже на самостоятельную книжечку не хватило…».
Вот ведь где мое потрясение! Юрий «как лобзиком аккуратно выпилил» то, что ему не понравилось, поступив с Иосифом так же, как Иосиф поступил с «одним публицистом». И пока это происходило за государственный счет – все оставались на своих местах, утирались и терпели. Но в литературу пришла коммерция – и потеснила художественный вкус редактора, заменив его интересами издателей и вкусом читателей. И если на малой родине живет хотя бы десять тысяч человек, к примеру, и хотя бы в каждой третьей семье купят книгу об этой самой своей «малой родине», то издатель, человек коммерческий, смело может выпустить экземпляров триста книжки о ней – и не прогадает. И тогда издатель потребует от редактора и корректора не вырезать и урезать, а дописывать и кропотливо исправлять безграмотный труд, превратив его в грамотный. Потому что книжку из десяти страниц смешно продавать.
Вот что пишет по такому поводу в Интернете Игорь Виноградов, бывший сотрудник «Нового мира», преподаватель Литературного института: «Тема эта – о той школе редактуры, которая была в “Новом мире”, – заслуживает отдельного разговора. Это то, чего сейчас нет совершенно. То, что делали редакторы в “Новом мире”, было просто настоящим подвигом, великой подвижнической работой. Это была редактура, которая действительно помогала писателям. Редактура не в смысле вычеркивания и поиска в тексте чего-то крамольного, а чисто художественная, творческая работа. Я могу сослаться, скажем, на Юрия Домбровского. Великий писатель, человек великого дарования. Но у него были свои слабости. Он с трудом выстраивал композицию. И это помогала ему делать Ася Берзер, старший редактор отдела прозы. Она вообще была превосходным редактором. Так возникали его знаменитые романы – “Хранитель древностей”, “Факультет ненужных вещей”… Я помню, что так же и я работал с Федором Абрамовым, с его романом “Две зимы и три лета”, – мы выстраивали его конструкцию, и Абрамов был очень доволен этой совместной работой. У меня в архиве до сих пор (потому что, когда разогнали “Новый мир”, мы, освобождая кабинеты, взяли какие-то архивы с собой) лежит рукопись “Прощай, Гюльсары!” Чингиза Айтматова. Знаменитый писатель, с мировой известностью… Но вы бы посмотрели на эту рукопись: от того, что было там в первоначальном варианте, осталось максимум половина. Там было очень много невероятно слабых сцен, фрагментов, описаний и т. д. Айтматов был человеком несомненно очень значительного художественного таланта, обладал даром яркого образного мышления, но он не владел по-настоящему умением лепки созданного его воображением образа через слово. Да и русское слово знал не очень хорошо. Повесть была практически переписана – сначала Евгением Герасимовым, потом Сацем, даже я потом немножко приложил к ней руку… В результате – знаменитая вещь, одна из лучших у Айтматова».
Что же существенно отличает один вид редактирования от другого? В первом случае авторы остаются недовольными, а во втором – довольными. Издатель есть предприниматель, и удовольствие клиента – его выгода. Написанный опус, автор которого желает его обнародовать, не попадает в печать по четырем причинам: есть запрет людей, от которых это зависит; нет бумаги; нет соответствующего типографского оборудования; нет средств на оплату участников процесса издания. Пожалуйста, подскажите еще какой-нибудь вариант! Если запрета нет, а деньги, бумага и оборудование есть – подготовленная к печати книга может быть издана в течение суток. Книгу способен подготовить к печати и сам автор, располагающий компьютером. И это прекрасно! В Израиле я не раз видел этот процесс своими глазами. А дополнительная польза и прелесть литобъединения еще и в том, что оно не только позволяет читающему текст почувствовать себя писателем без особых трудозатрат, но и обсуждающим его – почувствовать себя редакторами, причем совершенно без производственных обязательств.
При советской власти редактор был чиновником от государства, распределителем благ и повелителем авторов. После отмены коммунистической идеологии редактор стал организатором текста, представителем издателя перед автором. При дальнейшей стабилизации жизни редактор становится платным помощником автора и наемным другом читателя.
В качестве примера приведу эпизод из книги английской писательницы Сью Таусенд «Тайный дневник Адриана Моула». Это веселая и добрая книжка о парне, которому четырнадцать лет, о его семейке и окружающих людях. Получилось так умно и смешно, что ей пришлось написать продолжения, в которых Моулу и двадцать лет, и тридцать, и даже сорок. Так вот, в первой книге есть такой эпизод: Адриан пишет стихи; так поступают многие подростки, осваивающие тонкости языка и половые гормоны. И вдруг ему приходит письмо из незнакомого издательства: мол, уважаемый Адриан, мы прочитали ваши стихи и удивились, насколько они хороши, и восхитились, и всё такое прочее. И мы бы хотели ваши стихи издать. Отдельной книжкой. И мы даже готовы вложить в это свои деньги. Но так как мы – издательство маленькое, а все нынче дорожает, то давайте вложим деньги пополам: половину – вы, а половину – мы.
Вот такое стимулирование писательской деятельности в Великобритании. Надо ли объяснять, что в ту «половину», которую предлагали оплатить парню, были заложены и зарплаты сотрудников издательства, и прибыль? Но без фанатизма, а то можно клиента спугнуть.
Мы – уж простите, что объединяю себя с другими безвестными авторами моего поколения, – пострадавшие от советской литературы и советского языка люди, не научились писать много, быстро, увлекательно и полезно, но научились ценить напечатанное слово и уважать статус писателя. Мы дожили до времени, когда исчезает необходимость «резать» тексты по каким-либо соображениям, кроме издательских. И все чаще писатели вместо визитной карточки дарят новым знакомым свои книжки. С коммерческой точки зрения это, пожалуй, невыгодно, зато с художественной – очень хорошо.