Внезапно я ощутил слабость и понял, что глаза неумолимо стали слипаться от навалившегося сна.
Через пару минут я, с удовольствием упав на кровать и наконец почувствовав неподвижность, лежал в дрёме среди рассеянного тумана на границе видений. Дымка тумана тянулась вдоль зимнего леса, я медленно шел мимо выплывавших из белого молока ужасных чёрных деревьев и мёртвых кустов, как вдруг услышал испуганные невнятные голоса в чаще. Мне показалось, что из леса движется какое-то чудовище. И я развернулся от леса, чтобы убежать. Но не тут-то было! Ноги плохо двигались, и сил мне не хватало, и я упал под куст, рядом с истлевшим поваленным деревом, и зажмурил глаза, чтобы не видеть надвигающийся ужас. Сквозь темноту внутреннего зрения передо мной проступил знакомый лик Федора Михайловича: он заглядывал прямо в сердце и повелительным жестом указывал: «Иди и смотри!» В нерешительности и страхе я посмел открыть глаза: на поляне, из тумана, проявилось возвышение, похожее на сцену. Казалось, роль занавеса исполнял туман. Из лесу, на опушку, перед сценой, вместо зверя, вышел задыхаясь бородатый мужик, в разорванной одежде и босой. Он остановился, — видимо, ему было уже совсем невмоготу — и оглядывался в тоске. На его холщовой рубахе было выведено чёрными буквами «Марей»[1]. На кротком, добром лице его блуждала виноватая материнская улыбка. Рядом с ним был Федор Михайлович, настаивавший молча: «Смотри!» Он был в белом балахоне и в руках держал глухой колпак для надевания на голову при казни[2]. Фёдор Михайлович надел колпак, на котором проступило «Быть посему»[3]. Голоса других людей, шедших из леса, становились всё ближе. Почему-то я понял, что это охотники и что преследуют они Марея как зверя. Охотники были пьяны, но в их движениях чувствовалась недюжинная сила и наглость. Присмотревшись, в них я узнал Первого и Второго, пойманных ловушкой замка и отпущенных дедом. Охотники заметили Фёдора Михайловича и, дико захохотав, посмотрели друг на друга.
— Ёкарный бабай[4]! Достал ты нас уже, великий писатель земли Русской! Пулю тебе в лоб! Всё мечтаешь, смешной человек[5], чтобы мы на тебя поохотились? За чтение письма Белинского Гоголю?[6] — спросил, почернев от злости, Первый.
— Это он за Марея собой жертвовать возжаждал! Страдание принять решил! Молись, букашка, за нас и греми кандалами! Ступай в одиночный пикет! — неистово заорал Второй, подступая к Фёдору Михайловичу вплотную и толкая его дулом ружья.
Фёдор Михайлович снял колпак, поднялся в воздух и повис невдалеке от меня, указывая на шевелящуюся землю поляны: перед нами поползли смутные тени одна за другой, я смог узнать лишь некоторых. Пушкин, Лермонтов, Гумилёв, Мандельштам, Цветаева. Первый и Второй с удовольствием смотрели на процессию, многозначительно подмигивая и кивая друг другу.
— А всё почему? — спросил с гордостью Первый.
— Потому что не должно быть в России своеволия, — продолжил Второй.
— Мы держимся державной властью! — заявил Первый.
— Иначе смута! — воскликнул Второй.
— Зачем соблазнять холопов человечностью и свободой? — вопрошал Первый.
— Власть всегда права! Она от Бога! — отозвался Второй, щелкая затвором ружья.
— Что немцу хорошо, то русскому смерть! — утвердительно бормотал Первый.
— Воля ваша, а Польша наша! — вторил Второй.
— Воля и доброго мужика портит! Правда, Марей? Впрягайся, безмолвное животное! — закричал Первый.
Откуда ни возьмись явилась повозка, и Марей привычными движениями, послушно надел на себя сбрую — охотники уселись в повозку, схватили кнуты и стали стегать Марея плётками не щадя, с криками «Пошёл, скотина!»
Марей вскрикивал от боли, старался увернуться от ударов, но тщетно. Повозка быстро унеслась обратно в чащу.
— Марей не сдохнет! Живуч, гад! — доносилось издали. — Он любит боль и унижение! С каждым ударом уважает нас ещё хлеще!
Поляна стала наполняться мёртвыми, застреленными зайцами. Они падали откуда-то сверху, глухо шлёпались и укладывались ровными рядами до горизонта. У зайцев были детские лица. Словно дети уснули мёртвым сном. Мне стало тошно и противно.
Я повернулся к Фёдору Михайловичу, надеясь на то, что он разделит со мной чувства. Но он закрыл глаза, его лицо было неподвижно. Я хотел что-то сказать, но губы мои были бессильны что-либо произнести. Я снова посмотрел на поляну и внезапно увидел что-то тёмное над лесом. Это тёмное росло и двигалось в мою сторону. Убежать было невозможно. Послышался глухой рокот. Огромная волна вошла в лес, превращая его в щепки. Федор Михайлович исчез. Я утону, погибну через нещадный миг, равный вдоху. Спасения нет! Вот оно! Закрываю навсегда глаза, сжимаюсь, останавливаю дыхание.
И просыпаюсь! Какое невероятное счастье! Это всего лишь сон.
[1] У Фёдора Достоевского есть небольшой рассказ – «Мужик Марей» (1876).
[2] Именно так подготавливали Достоевского к «смертной казни расстрелянием» 22 декабря 1849 года.
[3] Эти слова начертал на приговоре петрашевцам государь император Николай Первый (1796-1855).
[4] «Бабай» из тюркского, в значении «старик». Фраза «Ёкарный бабай», возможно, имеет значение «тебе конец, дедушка».
[5] «Смешной человек» - название рассказа Фёдора Достоевского.
[6] За чтение и «за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского» Достоевский был приговорён к смертной казни. Казнь в последний момент была остановлена и заменена каторгой с последующей ссылкой.
Из книги "Странные события в Сухаревой башне".
