Было совсем мало вещей, которые Рената ненавидела больше, чем чёрный агрегат под окном. Разве что голосистых женщин, сухое печенье и рекламу по телевизору.
Рената рассыпала на подоконнике корм для птиц и затянула сигарету так, что дым пробрал изнутри. Открыв рот, девушка постаралась выдохнуть вместе с ним всю свою злобу, но та решила остаться. Наверное, она сидела где-то в животе, а не в пустых мешках лёгких. Или это голод так мучил Ренату? Она не ела со вчерашнего дня, а старые бабушкины часы вот-вот пробьют полдень. Они были ещё той мечтой историка — деревянные, с маятником и трелью кукушки, бьющей по мозгам в самые неподходящие моменты.
Вообще, у бабушки в квартире было очень много старых вещей, и некоторые из них даже интересные. Именно поэтому Рената любила балкон — бабушка складывала все свои «ценности» сюда, чтобы не мешались в зале. Сувениры, которые навезли бабулины друзья за годы путешествий, были свалены в одну большую сумку, подпиравшей швабру. Старая посуда с позолоченной каймой томилась в коробках и тратила впустую своё «царское благородие». Гамак завешивал первую половину окон, высохшие капли дождя вторую, и создавалась достаточно уютная атмосфера. Рената ещё отыскала для себя старенький томик Чехова, самиздатовских «Мастера и Маргариту» и целую кучу папиных университетских газет, где он раньше публиковал шуточную поэзию.
Ренате нравилось проводить здесь свои ленивые июльские дни. Забитый балкон был чем-то похож на её голову: просто хлам мыслей, присыпанный пылью лет. На потолке подтёки, между оконных рам дохлые мухи, зато половик новый и цвета морской волны. Почти что рай! Даже на мир можно глядеть свысока, если второй этаж считается за «свысока».
Всё портил лишь чёрный седан под окном, -- одна большая клякса на прекрасной картине двора. Лучистая крона тополей и детские качели, умиротворяющие, как маятник, уже не казались столь приятными. Да и не только в Ренатином удовольствие было дело. Теперь все бабушкины подружки, которые и так ходили с тросточками или перекачиваясь из стороны в сторону как неваляшки, были вынуждены его обходить.
Вообще, с тех пор, как Рената выросла, машин, мягко говоря, прибавилось. Идёшь с сумками из магазина домой, не знаешь, какой рукой почесать себе вспотевший лоб, а эти гады паркуются с десятой попытки. Детская площадка теперь была обгорожена машинами как забором, хотя в детстве Рената с друзьями чертили мелом классики на асфальте и гоняли велосипеды с пригорка, которого они звали «бугрыжкой» (это как бугор, только маленький). Сейчас уже никто не катался, а малышня играла в наперегонки, только когда бежала до качелей.
Эти машины заметно портили жизнь всем, кто машинами не пользовался, или имел средства на собственный гараж. Можно даже сказать, что это был какой-то вражеский налет, атака на ценности двора и вообще капиталистическая насмешка. Поэтому Рената изобрела гениальный план по борьбе с несправедливостью: приманить как можно больше птиц района, подкормить их… а там уже за дело возьмётся природа.
Целую неделю она рассыпала на внешнем подоконнике зёрнышки, которые ей посоветовала продавщица в отделе с попугайчиками. Голуби - птицы не глупые, они быстро сообразили, где можно насытиться, и каждый раз приводили с собой всё больше друзей на завтрак, обед и ужин. К следующему воскресению Рената уже собрала целый отряд пернатых, чему довольно улыбалась. Месть при помощи птиц казалось Ренате очень поэтичной. В стиле Горького даже, и чуть-чуть по-хичкоковски.
— Назовём это «битвой на Бугрыжке», — рассказывала она кудахтавшему голубю с подоконника. —Не, нескладно звучит...
— Ты там перегрелась, что ли, — ответила на её бормотания сестра из зала. С Ренатиного ракурса было видно только то, как вентилятор поднимал рыжие волосы. И ещё яркий экран телефона, где Тина листала какие-то новости.
— Нет, это — звуки справедливости! — ответила Рената. Сестра не совсем поняла, что она хотела этим сказать, но вышла на балкон всё равно. День уже пошёл на убыль, и его теплота стала нежной. Рената вытряхнула ещё одну сигарету и предложила Тине. Та приняла её, как и небольшое объяснение касательно того, что Рената назвала справедливостью. Правда, последнее вызвало в ней меньше благодарности.
Тина саркастически выкатила глаза:
— Или можно его попросить подвинуть машину.
Потом она прижала ладони к двум своим круглым щёкам, как картина Мунка «Крик». И прямо-таки сочилась иронией, будто краска потекла с холста.
— Пацифистка, — фыркнула Рената и забрала сигарету, — ничего ты не понимаешь!
«Пацифистка» подошла к столу, достала ручку из стаканчика и стала что-то писать. Она оторвала лист, сложила его вдвое и помахала прямо перед Ренатой. Даже не читая, она поняла, что там было что-то вроде “подвиньте машину”.
— Что ты делаешь, бросая подсказки врагу?
— Это не подсказка, а прямая просьба!
— Не надо облегчать ему наказание. Это его вина, в конце концов.
— Я не ему пытаюсь что-либо облегчить, — пожала плечами сестра, уже надевая тапки. — А старушкам, про которых ты сама говорила.
Рената ещё раз фыркнула и продолжила кормить птиц. Через минуту открылась дверь подъезда, оттуда вышла Тина в тапках и со своей злосчастной запиской. Рената же вытянула из пачки ещё одну сигарету, подложила голубям новую горсточку корма и начала вспоминать стихотворение Пушкина. То, которое про орла: "сижу за решёткой в темнице сырой…"
А под её балконом, через своё окно высунулся Игорь Федотьич, сосед из пятой квартиры. Хороший такой дяденька, он им в детстве ещё печеньки-зверюшки из кулёчка давал, когда на лавочке с супругой сидел. Поглядел он на все окурки, брошенные правой защитницей, покачал головой, что нет в мире управы на молодёжь, и закрыл окно обратно.