И вновь в мой расчудесный нос ударила наша суровая зима: ощущения покалывания, свежести и чистоты сразу напомнили свободу. А ноги всё бежали и бежали, а легкие наполнялись холодным кислородом, испуская тепловатую углекислоту наружу в виде небольшого облачка. Никогда не думал, что я могу столько бежать, наверное, это потому, что я никогда, до этого момента, не испытывал себя в роли марафонца, а тут я ухватил свободу за хвост, и она меня потащила за собой, а я болтался сзади, как прилипший к кошачьему хвосту скотч. Даже и о еде как-то не приходилось думать, и о глубоком по щиколотку снеге, только бы не упустить из виду впереди бежавший луч той самой пожилой надежды, хотя кому сейчас приходится надеяться, разве что дуракам. Остановился я у какого-то сельского большака. Глаза мои посмотрели то в одну сторону, то в другую. Темень. Я закрыл глаза, покрутился вокруг своей оси и побрёл. Пусть случай решает. А воображение рисовало идиллию: раскатистые поля, пасущиеся коровки, весенние краски, лучистое солнце и пение птичек, и во всей этой красоте лежащий я, облокотившись спиной о ствол березки с дымящийся трубкой в зубах, объятый тёплой беззаботностью. Мысли уходят куда-то прочь, остается только действительность, такая непринужденная и спокойная, за рамками городской какофонии и суеты. Весь во всепоглощающем человеческом одиночестве. Только ты и природа, которая защищает тебя от коварств сегодняшнего мира: от смеха толстосумов, от слёз бедняков, от раздавленной машиной собаке. Словно всего этого нет сейчас. А остатки, те воспоминания, можно отразить в каком-то манускрипте и бережно поставить его на полку, чтобы рассказывать потомству как когда-то было.
Я шел уже довольно долго, пришла пора взглянуть, что уготовила мне судьба. Темень. Черт бы её за ногу. Но я продолжал всматриваться в черную пучину безнадежности, как усмотрел не то избушку, не то холм, не то зимовье. Думать нечего, нужно проверить. И я похрустел к загадочному объекту. Оказалось — чей-то домик. Ухоженный, видно, что давеча тут кто-то был, но сейчас пусто. Эх, тут и живот затрещал. Ну, делать нечего, нужно воспользоваться молчаливым гостеприимством. Сначала подумал, что охотник здесь обитает, ан нет, не похоже. На кухне нашел картофель, твёрдый хлеб и, кто бы мог подумать, молоко. Мой скудные кулинарные навыки решили сообразить картофельное пюре.
— Ну, дом, щедро ты приветствуешь путника, — сказал я. Нужно, это, хозяину оставить благодарственную записку. И оставил. А сам облокотился о спинку стула. Приморило. Тело напомнило, что ты всего лишь обычный человек, и усталость со всей внезапностью накинулась, коварно схватив своими тощими пальцами, потрепала и бросила в объятия Морфея.
Сон мой терял очертания, его как будто тёрли ластиком, всему виной шипящее масло на сковороде. Я хотел было вытянуть ноги, но не смог, руки тоже не слушались, а когда я открыл глаза, то подумал, что все еще витаю где-то в сонных грёзах. Какая-то дамочка ловко управлялась со сковородкой на плите и угловым зрением наблюдала за моими неловкими попытками определить себя в пространстве. По прошествии некоторых мгновений я понял, что связан. Ох, сколько ж я проспать-то умудрился, вероятно, уже вечер.
— А, проснулся.
— Я мирный, сударыня, мирный. Вот набрёл на ваше жилище и решил, что хозяин не откажет в гостеприимстве, а коль будет зол, то всё в записочке — извинения и благодарность.
Эх, вид у неё был строгий, связала крепко. Не успел я почесать свободу за ухом, услышать, как она замурлыкает, завиляет хвостом, как она меня укусила, да так, что теперь шрам останется. Барышня дожарила еду, поставила на стол две тарелки и поровну разделила приготовленное. А запах, у, жареная картошка с салом и чесноком — один из лучших возбудителей трескотни в желудке. Даже вилку положила. Но развязывать не стала, а просто села на противоположной стороне стола и стала кушать.
— Приятного аппетита, сударыня. Она что-то с полным ртом пробормотала, наверное, благодарность и продолжила трапезу. Когда последний кусочек с её тарелки исчез, она её отставила и посмотрела на меня весьма вопросительно.
— Коль, сударь, вы есть не желаете, то, я думаю, вы не будете против. Она протянула руку к моей тарелке и взяла её, после чего стала нанизывать вилкой кусочки жаренного картофеля и отправлять их себе в рот. Мой живот продолжал басисто возникать, казалось, что её это не особо волнует. Она взяла со стола графин и налила себе компоту, а после собрала всю посуду в горку, поставила в раковину и начала мыть.
— Я это, милейшая, может вам помочь убраться?
— Ну что вы, чувствуйте себя гостем.
По окончании они вышла с кухни и выключила свет, оставив меня в темноте, а сама переместилась в другую комнату. Дикая кошка, гибкая, соблазнительная, но ершистая и кусючая. Не так я себе представлял возвращение в уже родные пенаты. Вероятней было, что псы сцапают или на патруль какой набреду, но что б дикая кошка волка изловила, не, этого даже и помыслить нельзя было. Завтра буду уже под праздные трели держать путь в свою каменную избушку, но на этот раз я там останусь надолго, покуда не пнут меня, по окончании срока, в гузно и не скажут идти на все четыре стороны. Я уже к этому времени поседею, буду разваливаться, рецепторы атрофируются и сладкий вкус жизни превратится для меня в постную массу, без вкуса и запаха, а её вид будет источать уныние. И вот побреду я в неизвестном направлении, отдавшись случаю с головой. Но я уверен, что и случаю я не буду уже нежен, он просто ехидно посмеется.
День выдался ломким и болезненным. Хотелось почесать затылок, вытянуть ноги, пошевелить руками, походить, попрыгать, словом, как-то подвигаться. Но я все еще был связан. Дамочка сидела напротив меня и что-то читала, она не видела, что я уже проснулся. На столе стояла тарелка с яичницей, я грустно посмотрел на неё и у меня заурчало. Кошка отложила книгу и тем же вопросительным взглядом посмотрела на меня.
— Хозяин-барин, — пожав плечами, сказала она и взяла тарелку с блюдом.
Строптивая и свободная, шипит, когда тянешь руку, чтобы погладить, и мурлыкает, когда наблюдаешь издалека. Хочет показать, кто в доме хозяин. Оно-то и верно, я — пришелец, а она — хозяйка. Сомневаюсь, что она хочет уморить меня голодом, и эскорт я не наблюдаю, а дело уже идёт к вечеру. Скорее просто хочет расставить все точки над i.
Утро выдалось хорошим, хоть и морозным. Ноги теперь свободно болтались, а руками можно было рисовать узоры, рассекая воздух. Напротив меня сидела всё та же дамочка, но уже с оружием в руках, хм, никак сайга мне улыбалась своей смертельной улыбкой. Я невольно задрал руки вверх и сказал:
— Сдаюсь, мадемуазель! В нос ударила свежепожаренная яичница, живот не заставил себя ждать. Я медленно опустил руки, взял вилку и стал размеренно поглощать блюдо. По окончании трапезы, я собрал посуду в горку и хотел было поставить её в раковину, как дамочка просигналила дулом карабина, чтобы я сидел ровно. Она откинула на ремень оружие и поставила горку посуды в раковину. После чего взяла топор и кинула его мне на колени.
— Прошло то время, когда ты был обычным гостем. Теперь можешь чувствовать себя как дома. Кивком головы она указала на топор, а потом и на улицу, где лежали дрова.
Всё то время, пока я колол дрова, мне в спину улыбался черный карабин, а сама девушка мерно покачивалась в кресле-качалке. Наколов дрова, часть я отнёс в дом, чтобы растопить печку, а часть сложил под навесом. Она предложила сесть в кресло, сама села напротив меня — на диван.
— Ну.
— Так получилось, сударыня, это, клаустрофобия… Вышел подышать свежим воздухом, да и потерялся…
— Эво оно как, милейший, как вам удалось потеряться, прогуливаясь по небольшому дворику, размером с теннисный корт?
— Это я в нужник отошел, а там меня что-то такое поманило, что я вот у вас, госпожа, и оказался. Э, как бывает.
Вечерний закат стучался в окно, а даме нужно было сделать выбор, что со мной делать. Навряд ли она успела сообщить кому, да и не собиралась она, судя по всему, иначе я б уже чухал обратно, но и новость, что кто-то из мест не столь отдаленных сидит в её гостиной с развязанными руками, что кость в горле. Глаза у неё серьезные, оружие держит уверенно, должно быть и стреляет метко. Просто так она меня не отпустит, слишком много уже показала; она должна предполагать, что мне понадобится новая одежда, дабы не щеголять в полосатом тулупе, запасы еды, её оружие и снегоход, на котором она перемещается в лоно цивилизации, этим делиться она не собирается. А так у меня будет возможность ретироваться и напасть. Оно, конечно, верно, так бы и поступил преступник. Ох, как она сверлила меня своими зелеными глазами, если бы взглядом можно было бы лишать жизни, то я был бы уже труп.
— Ляжешь здесь, услышу шорох — сам знаешь, что будет.
Я кивнул.
Следующим утром я помогал ей по дому и выполнял прочие поручения. Нужно было в любом случаи отсидеться, а это лучшее место, лишенное головокружительного круговорота мегаполисов, если б не мерно покачивающаяся сайга на плече у дамочки, то только руку протяни — идиллия, не хватало только мычащих коров. Желания покуситься на девушку у меня не возникало, да и не по этим я делам, но она может предполагать всякое, поэтому бдит, не ослабляя хватки.
— Скажите, дражайшая, как это вас в эдакую глушь занесло?
— Глушь?
— Вдалеке от, эм, цивилизации.
— Это ты про ту цивилизацию, от которой ты убежал прямиком в клетку?
Чертовка была привлекательна своей естественностью. Нет той павлиньей цветастости, она яркая и выразительная от природы, гибкая и крепкая от физических упражнений и, в каком-то роде, независимая. Есть женщины, которых ты знал вечером, а утром тебя будит совершенно другой человек, не похожий на вчерашнего, это можно назвать своего рода игрой в шарики с неизвестным вкладышем, никогда не знаешь, что тебя ждёт внутри, да, никогда не знаешь, кто тебя разбудит утром.
— Глазам своим не верю, никак электрофон.
— Аккорд 201, пластинки в том шкафу, — она указала на небольшой резной шкафчик.
Открывая ящик Пандоры, ожидал всякого, внутри обнаружил классиков, минималистов, импрессионистов, глаза скакали от пластинок Эрика Сати, к пластинкам Брамса, к королю вальса — Штраусу, конечно же второму (сын Штрауса первого). Сзади подошла леди, уверенно протянула руку и взяла какую-то пластинку.
— Мне нравится композиции барокко, они как никогда кстати будут в этой ситуации. — Она установила пластинку, то был Ремо Джадзотто, Адажио Альбинони. — Это реконструкция фрагмента Томазо Альбинони, — добавила она.
И в этом размеренном бытии можно найти свою прелесть: холодный ветер за бортом, глубокий снег, отдаленные звуки хищных животных, а ты весь в пелене кресел, с горячим чаем со вкусом хвойного, а уши услаждает Альбинони, а взор — уют и противоположный пол. Кошка тоже наслаждалась всем этим, право, весьма эффектно и естественно, с некоторой простотой, конечно, не лишенной изыска, потягивала тот же чай, но зоркий мой глаз всё равно улавливал в этом осторожность, напади я сейчас, через мгновение уже был бы с простреленным брюхом. Но я наслаждался мгновением, давно я не слушал такой музыки, побуждающей к рассуждениям, своего рода топливо, чтобы заправить самолёт и улететь куда-то ввысь, остаться там наедине с самим собой и погрузиться в пространные свои думы, в тех местах, которые были успешно мной покинуты, крутили какой-то ширпотреб, а ценителей чего-то возвышенного можно было по пальцам однорукого пирата пересчитать. Заключить весь смысл жизни в попеременно нигилистических порывах, есть ли в этом истина. Вопрос душещипательный, казалось бы, убежать от реалий сегодняшних — дело нехитрое, читай потребность, но вот куда. Многие убегают туда, где всякая гнусь и мерзость, кто-то в свои фантазии, а кто-то в одиночество. Но что делать с авантюристами, хм, они могут мимолётно мотивировать домохозяек и так называемых couch potato; а революционеры, они будут уважаемы теми, за кого они сражаются, мы живём сегодня, буржуа — враг революционера. Остаются люди, пребывающие в прострации и лентяи, им и убегать не нужно, они как солипсисты, закрывают глаза и внешний мир стремительно таит, как весенний снег. Я взглянул на девушку, она краем глаза поглядывала на меня, бдит, её рука, лежащая на крышке ствольной коробки, начала легко скользить по опасному направлению; миг, когда ты принимаешь свою судьбу, можно сказать, что почесать свободу за ухом мне удалось, но шрам, эх, шрам остался, оставил ли его сегодняшний потребительский мир с его деньгами или одинокая хищная кошка… э, как завернул; композиция подходила к концу.
Рассказ написал в апреле 2019 года.