Тартт, Донна. Щегол: роман / Донна Тартт; пер. с англ. А. Завозовой. – Москва: Издательство ACT: CORPUS, 2016. – 827 c.
Все-таки бестселлеры надо читать в тот момент, когда новая книга таковою становится. Иначе на волне всеобщего возбуждения и восхищения, интенсивных продаж, а также постоянных пересудов по данному книжному поводу, очень трудно сохранить холодный разум и непредвзятость к познаваемому читателем тексту. Именно подобная история и случилась с отношениями автора этих строк к романом американской писательницы Донны Тартт «Щегол».
В 2014 году автор получила за сей текст Пулитцеровскую премию по литературе. Далее последовал еще ряд наград. Правда, российские издатели проявили некоторую осторожность и познакомили свою публику с популярным текстом лишь три года спустя. Сегодня многие считают роман «Щегол» едва ли не самой заметной книгой первых двух десятков лет нынешнего столетия. В конце концов, пала и моя настороженность по отношению к «премиальным» книгам. Пухлый том оказался в руках и началось погружение в историю о некоем Тео Декере, подростке, оказавшемся в эпицентре террористического акта в одном из нью-йоркских музеев. Погибает мать главного героя, и он совершенно случайно становится свидетелем того, как рядом с ним уходит из жизни пожилой мужчина, буквально умаляющий Тео перед своей смертью вынести из музея кольцо и картину. Мальчик выполняет волю умирающего, и этот поступок становится поворотным моментом его судьбы.
С этого мини-шедевра кисти Карела Фабрициуса «Щегол» и начинается история блужданий Тео по жизни и Америке. О самой картине он до поры до времени и не вспоминает, мучаясь главным образом собственным одиночеством, гибелью матери и неразделенной любовью к некой девушке по имени Пиппа. В общем, вполне традиционный сюжет о том, как нелегко бывает юноше, обдумывающему житье-бытье. Госпожа Тартт не экономит ни время, ни пространство, принуждая читателя романа погружаться в долгие и тоскливые размышления-воспоминания главного героя о том, о сем, о детстве, и о родителях. Такое ощущение, что ей нравятся подобные «размышлизмы», наполненные претензиями на критическое отношение Тео к окружающей его реальности. При этом, сам герой – фигура абсолютно не идеальная. С ним происходит то самое превращение, которое гарантирует читателю знакомство с тем, что герой становится откровенным наркоманом и мошенником.
Донна Тартт не очень интересуется тем, КАК это происходит с Тео. Она просто-напросто констатирует сам факт подобной нравственной трансформации, заставляя, тем не менее, сочувствовать бедняжке Тео ввиду того, что он по ходу сюжета становится окончательным сиротой и обаятельным авантюристом, у которого совесть присутствует только в фантазии автора, наделяющим Тео страданиями по поводу и без.
Понятно, что судьба сироты в нынешнем мире очевидно безрадостна. Тартт даже выписывает Тео некоторую фабульную индульгенцию, выводя на страницы романа некоего выходца из России (или Украины – до конца так и непонятно) по имени Борис. Именно этот персонаж и превращается в некоего демона-искусителя и учителем Тео всему плохому, забывая обо всем хорошем. Пожалуй, эти фрагменты романа наиболее яркие и очевидные очерки нравов нынешней американской и эмигрантской молодежи. Сочность текста порою такова, что Сорокин с Пелевиным нервно потягивают дорогие сигары в стороне. Тартт не стыдится воспроизводить безо всяких многоточий матерные русские слова. Что есть для американцев, как легко догадаться, лингвистическая характеристика «those Russians». Русская мафия (или скажем осторожнее – «восточнославянская») вступает в свои фабульные права. И это уже отдает некими стереотипами об этническом характере мафиозных структур, как в США, так и на территории Евросоюза. Гангстерская развязка сюжета, как говорится, уже из другой оперы.
Роман из жанра «романа воспитания» переходит в более низкий, маргинальный формат «похождений современного плута». Правда, с некоторой долей навязанной ему женщиной-автором рефлексии. Недаром каждая часть романа сопровождается многозначительными цитатами популярных авторов. Но и это не спасает текст от деградации в восприятии. Авантюрно-детективный шарм, которым пытается Донна Тартт наделить Тео и его дружка Бориса, не работает. И даже резкие повороты в отношении похищенной главным героем картины воспринимаешь вполне спокойно. Понимая, что тот фантастический допуск по части ее странствий по Америке, а далее – в Европу, должен закончится так, чтобы соответствовать реальности. Картину Карела Фабрициуса «Щегол» никто никогда не крал. Она, как висела, так и висит себе в одном из залов художественного музея в Гааге.
Вот и получается, что восемьсот с лишним страниц текста (в русском переводе), есть просто фантазия Донны Тартт. Стало быть, перед нами – фантастика (но не научная) с явными чертами авантюрного романа. Однако свой культурно-просветительский пафос книга все-таки не теряет. Хотя бы потому что каждый, кто прочитает ее до конца, может заинтересоваться судьбой автора. Но не текста. У Донны Тартт все в порядке со славой. А судьбой Карела Фабрициуса, трагически погибшего в 32 года. Миру осталось только с десяток его полотен. «Щегол» - самое известное из них. И оно достойно того, чтобы познакомится с ним поближе.
Сергей Ильченко
Профессор, доктор филологических наук, кандидат искусствоведения
https://jf.spbu.ru