Парадоксы времени, дорогие друзья. Живём в век нечитающих. А между тем, мудрецы говорят, будто Книга в высших мирах имеет высокий корень. И когда человек читает её, книга как бы своими буквами вносит свет в его душу, и душа человека светлеет. Правда оно или нет, не знаю. Но у меня появился повод вспомнить и вам рассказать, почему я стала писателем.
Итак, возвращаюсь в детство и родительский дом.
В средней комнате – тёмной, без окон – у нас стоял шкафчик с полками. И дети книги-игрушки держали каждый на личной полке. Мне досталось дно шкафчика и нижняя полка. На дне размещалась квартира куклы, а на полке – книги, тетради, блокноты и множество самых разнокалиберных огрызков бумаги.
Я с детства была бумажная скупердяйка.
Я и сейчас такая. И, например, свою последнюю книгу «В поисках мира…» писала на бумажной макулатуре: на пожелтевших черновиках моих повестей, пьес, романов и другой чепухи… И даже не смейте подумать, милосердный читатель, что нет у меня приличной бумаги. Стопки нераспечатанных блоков громоздятся в шкафу, и мне эти залежи не исписать за несколько жизней.
Но – берегу, берегу, берегу!
Впрочем, любовь к бумаге – присуща многим писателям. И каждый писатель чувствует белый лист по-своему. Как что-то живое. Сам Лев Толстой болел бумажной болезнью. Как-то ему за обедом пришла редкая мысль, и он попросил листочек её записать. Услужливый секретарь тут же ему протянул, но Лев Николаевич, придирчиво повертев в руке, хмуро сказал, что нет, на таком красивом листе надо писать что-то художественное-высокое, а ему сейчас нужна бумага попроще, для простенькой мысли.
Вообще-то с годами я обратила внимание, что все писатели похожи между собой отдельными свойствами. Например, я всегда – и сегодня – пишу ручкой. Ощущая тайную связь между рукой и листом. То же самое чувствовал Иван Бунин Похожа на Куприна, который любил писать по ночам. Бальзак, как раскопала любознательная наука, пока писал «Человеческую комедию», выхлестал 15 тысяч чашек кофе. Я тоже, пиша роман «Развод» по ночам, держалась энергией кофе.
У меня подозрение, будто Природа не очень-то уважает писательскую профессию. И писателей создаёт по единому трафарету. Но, как великая комбинаторша, она похожие качества так ловко-оригинально может дозировать, что каждый писатель ощущает себя эксклюзивом. Вот почему писатели – величайшие себялюбцы. Их прямо-таки раздувает чувство собственной уникальности. И часто, слушая упоённые дифирамбы, какие коллега средней руки воспевает себе самому, я от стыда хочу провалиться сквозь землю. Но сама я точно такая же. И, хотя восхваляться не буду, не тот характер, но так верю в истинность собственных взглядов на всё на свете – в том числе и на мир, в котором живу – что нет силы, способной сдвинуть меня с моей точки зрения.
Словом, писатели те ещё штучки.
Однако.
Есть и хорошая новость. Похожие между собой или нет, трагики или сатирики, гении или злодеи царапать бумагу их гонит одно общее-редкое чувство – жгучая личная боль о судьбе человечества. Будто всем этим Гоголям и Шекспирам сама Природа подсунула некий таинственный орган, ещё не разгаданный нашей земной наукой. Назовём его органом со-страдания. И они в результате криком готовы кричать то о метаниях принца Гамлета, не сумевшего жить по законам Датского королевства, то о какой-то шинели какого-то жалкого писаря из какой-то зачуханной канцелярии, то вообще о страданиях всего человечества, не способного протоптать дорогу к какому-то никому непонятному всеобщему счастью. А по моим прикидкам, литература сама придумала эту мечту о счастье, внедрила её в сознание человечества, чтоб потом, ощущая недосягаемость этого неуловимо-туманного счастья, надрывать своё сердце и проливать океаны слёз.
Конечно, в наш сегодняшний странный день, когда всё вокруг рушится, океаны заметно иссякли, а сами книги сброшены – на помойку. Грянул век нечитающих. Обнажаемся, разлагаемся, в экстазе движемся к одичанию. Трясёмся от вируса. И на этом фоне моя болезнь писать и писать – да ещё такую ненужную книгу, как книга о поиске мира, в котором живём – кажется мне смешной. Действительно, сколько можно спасать человечество и гудеть о любви одного человека к другому?! Какая любовь в наше время, если семья рассыпается как песочная пасочка, слепленная ребёнком, а друзья превратились в кидал, а подружки одна другую ласково именуют стервами, а люди и целые страны звереют, а вирус COVID бесстрашно гуляет по белому свету, загоняя планету в горе и хаос…
И, казалось бы, в нормальной семье общее горе – объединяет. И если в доме вспыхнул пожар, то даже дети хватаются за ведёрко с водой. А что делаем мы, поражённые вирусом? Грызёмся. Будто цепные псы. И, ощерясь клыками, затеваем всякие международные склоки да размахиваем друг перед другом новейшим-страшнейшим сверхзвуковым оружием, будто лучшим спасением от всех вирусов и проблем у нас единственное лекарство – война! Но, если – спаси и помилуй нас, Господи!! – если эта война разразится, она – в чудовищных муках – сметёт миллиарды жизней и разнесёт всю планету. И как сказал когда-то насмешник Эйнштейн: «Не знаю, чем воевать будут в Третьей мировой войне, но в Четвёртой воевать будут палками и камнями». Вот и всё, что останется от нашей злобной цивилизации: камни и палки, голод и мор да жалкая кучка людских огрызков. Мудрецы говорят, миллионов десять-пятнадцать – не больше.
Вот о чём болит моё сердце.
Но о боли – ни слова.
Я вообще считаю, что о боли кричать – не стоит.
Кричать надо о том, как – выйти из боли!
Или, как говорят мудрецы своими простыми словами, кричать надо о том, как «плохое – сделать хорошим».
И вот можно верить или не верить, но именно это желание – плохое сделать хорошим – даже скажу не желание – страсть, нелепая-непонятная страсть распылалась во мне в раннем далёком детстве, когда я ещё не рассталась с куклами, домик которых расположился в шкафчике в комнате без окна.
Как всякая страсть, она разгоралась во мне – беспощадно.
Всё началось с небольших записок. Взяв огрызок бумаги, я записывала своё наблюдение о каком-нибудь недостатке в окружающей жизни и своё предложение, как недостаток исправить. Записки прятала в книгу. Именно прятала, будто это было интимная тайна в моих отношениях с миром.
Время шло, мир не спешил исправляться, записочки становились пространными и занимали уже не огрызки бумаг, а листы. Книга от них распухла и для сейфа уже не годилась. И, подумав-подумав, я купила штук тридцать конвертов – без марок, по 5 копеек за штуку – и каждый новый проект по переустройству мира запечатывала в конверт, а на конверте писала: «Вскрыть через восемь лет!», «Вскрыть через год!», «Вскрыть через двадцать лет!». Всё зависело от сложности критических наблюдений и тех усилий, какие я собиралась вложить, чтобы «плохое сделать хорошим».
Время бежало.
Число конвертов росло. И мне пришлось призадуматься о надёжном убежище для моих посланий в будущий мир. И, хорошенько пошевелив мозгами, я сложила конверты в кукольном домике – конверт на конверт – получилось что-то вроде кушеточки; для конспирации я накрыла её тряпочкой-ковриком, в изголовье примостила подушечку и уложила на эту кушеточку свою небольшую куколку.
Новый сейф меня успокоил. А мысли, как переделать действительность, увлекали и углублялись, и всё чаще под коврик я совала очередной конверт, и с большими надеждами дожидалась, когда подрасту и начну совершенствовать мир.
Но миру крупно не повезло.
Однажды я разогналась сунуть под коврик очередной конверт, а кушеточки – нет! На уложенном аккуратно коврике – как привычно – лежала подушечка, на подушечке куколка, а конвертов под ковриком – нет!
Ни одного!
Я глазам своим не поверила! Сдёрнула куколку, коврик, подушечку, но писем действительно – нет! Я перерыла весь кукольный дом, перелистала все книги – конвертов нет! Испарились! Меня бросало то в холод, то в жар. Что случилось?! Куда я могла перепрятать свой драгоценный клад: под кровать?! под матрас?! В духовку?! за шкафчик? под шкафчик?! в кастрюлю на кухне?!.. Куда ещё можно спрятать пару десятков конвертов в этом по существу пустом доме?!..
Вечером я разразилась истерикой.
В ярости и слезах бросалась на всех: на брата, сестричку, маму, отца, кричала, рыдала, дёргала дверцы шкафчика, колотила в пол кулаками, требуя, чтоб немедленно – беспрекословно и сию же минуту! – письма – вернулись на место!..
Весь дом от ужаса встал на дыбы!
Бедный брат перепугано пересыпал перед моими глазами свои железки, сестричка вскрывала коробочки, матушка веником выметала из-под кроватей, но она содержала дом в такой чистоте, что под кроватями не было даже пыли, а отец – всегда весело-ироничный – на этот раз дрожащими пальцами прикуривал от одной папиросы другую.
Но всё было зря – конверты пропали!
Конечно, с годами я догадалась, что их уничтожила матушка. Только она одна и могла заметить мои пируэты вокруг конвертов в кукольном домике. И, видно, тайком ознакомившись с моими проектами, благоразумно решила – так как реальность знала получше меня, и уж тем более знала, что в наше грозное послевоенное время доносов-ябед и «чёрного воронка» переделывать мир – не самое безопасное из занятий. Надёжней – держать язык за зубами. Но эта догадка меня осенит гораздо-гораздо потом. А после пропажи посланий я долго и трудно переживала свою утрату. И больше уже не писала, как перестроить жизнь и плохое сделать хорошим. Подобные мысли я стала молча копить в себе, наивно предполагая, что уж оттуда украсть их не сможет никто.
Но вот побежало время, я росла и заделалась журналистом, а потом и писателем, и мысли мои потихонечку выползали наружу и… Как я уже отмечала, писатель – странное существо. Жить для себя одного ему – скучно и мало. Он всеми своими клетками повёрнут – наружу. Таков феномен – со-страдания. Поэтому все мои книги оказались о том, как человеку трудно быть Человеком и как легко его соблазнить всяким пошлым житейским мусором, и как смертельно нам не хватает чего-то самим непонятного, каких-то улыбок, гармонии и добра…
А в этой детской истории, в этом стремлении усовершенствовать мир меня удивляет, как рано Природа заложила во мне желание не какого-то личного счастья, а счастья для всех.
И с каким постоянством я тащу эту ношу по сегодняшний день, призывая тебя, читатель – пусть через восемь, пусть через десять, пусть через двадцать лет, как писала я на конвертах – а лучше сейчас и сегодня, так как время не ждёт, и нам надо ужасно-ужасно спешить – «плохое сделать хорошим»!
