Нина Дашевская читает новый рассказ
23 мая был день рождения Нины Дашевской, нашей любимой писательницы. У нас вышло несколько книг Нины - «Я не тормоз» , «День числа Пи» , «Тео, театральный капитан» , и вот совсем недавно - «Тимофей: блокнот. Ирка: скетчбук». И все они - про нас, про все, что у нас в головах, как пишут наши читатели - "как, как она знает, что мы думаем, что мы чувствуем"?
И вот мы делимся её новым рассказом - опять про всех, прямо сейчас. И от него и тепло, и смешно, и хорошо, и хочется обнять тех, кто рядом (даже надоевших в коллективном заключении по домам).
Рассказ называется "Нужно записать". И мы да, попросили Нину его записать, да. Нужно же, ну.
- Я не понимаю: тебе сложно, что ли? Все записывают!
Ну да, все записывают и присылают. Такая теперь у нас музыкальная школа. Потому что карантин и в школу ходить нельзя. Записал дома – прислал учителю, а он тебе потом шлёт ценные указания.
Я из-за этого уже четыре урока прогулял. Потому что когда урок в школе, то деваться неуда – идёшь и играешь. А тут... записать. Я это не могу!
Да и когда? То у мамы конференция, то папа работает. Да я вообще не могу играть при людях, а они дома всё время! Ну, не все время, да. Но вот, скажем, они выходят. И я тут, конечно, сразу бросаюсь к виолончели, да? Прямо вот родители за дверь – а я уже смычок канифолю, они так себе это представляют, да?!
Я, кстати говоря, один раз совсем уже было собрался, но тут вспомнил, что мне по общему фортепиано тоже надо заниматься. Фортепиано – второй инструмент, это как бы не так обязательно... и я открыл крышку и просидел за ним целый час. Ну и не так чтобы я программу играл – так, просто. Сочинял. Потому что когда ещё, если все дома? На виолончели хоть как-то можно при них, это вроде бы дело. А на пианино точно дурака не поваляешь.
Вчера я совсем уже собрался позаниматься, даже открыл футляр и шпиль в виолончель вставил. И мама такая:
– Лёня, а я блинчиков напекла. Будешь?
– Потом!
– Потом остынут!
...я даже знаю, откуда у нас блинчики вдруг на ровном месте. Это маме тоже надо было что-то по работе записать. Поэтому она всю кухню вымыла, прошла десять уроков в итальянском – я-то вижу, мы с ней в одной программе языки в телефоне учим, и у меня ее прогресс отражается. И вот блинчики. Мы и так едим каждые пятнадцать секунд!
...В общем, я не занимался совсем. Но дело не в этом. Это же не математика – когда сразу видно, что уроки не сделаны. Если музыка, то можно заниматься, заниматься – и всё равно будет плохо, у меня так сколько раз было. А потом неделю вообще не открывал, пришёл на специальность, а она – вот видишь! Сразу видно, что хорошо поработал!
Ничего там не видно. Мне просто нужно записать, как я играю, и всё. И отправить. И сказать – я занимался! Но у меня не получается!
Можно было бы. Даже прямо сейчас можно, но нельзя. Я не могу. Играть могу, записывать – нет.
Я просто не могу смотреть на себя. Даже когда уроки в зуме – мне хочется выключить камеру. Потому что у меня там такое лицо идиотское – я что, виноват?
Да, я знаю – мне сто раз говорили, что это такой возраст. Когда сам себе не нравишься, это у всех так, и это пройдёт. Но при этом все без конца себя записывают, выкладывают и в Тик-Ток, и в Ютуб. Вот объясните мне – если Аня, например, говорит, что у неё лицо всегда как у пришибленного сурриката, что она поэтому себя в зеркале видеть не может. Как она при этом себя записывает и выкладывает? И потом ещё следит, сколько просмотров. Нормально, нет? Как это вообще?
И Матвей себя выкладывает, и Кирилл. И девочки. Да все!
Я не могу. Я ни одного селфи в жизни не сделал. Зачем?! Я на фотографиях ещё хуже получаюсь, чем в жизни.
Я и по телефону не могу говорить, мне проще словами написать. Вот мама и говорит – позвони Надежде Александровне, объясни, что у тебя не получается. Она же ждёт! Скажи, когда ты пришлёшь запись. Я – хорошо. Она – что хорошо, ты ей позвонил? Я написал. Ну. Написал, что скоро пришлю запись. Чего звонить, зачем?
И тут – стихотворение. По литературе. Я как услышал... Даже зубы заболели. Я все письменные сдаю вовремя, мне вообще нравится это – удаленное обучение. Главное – можно лежать. Слушаешь лёжа, учишь лёжа, пишешь лёжа. Я в горизонтальном положении вообще лучше соображаю. Но стихотворение! Надо выучить наизусть, записать и отправить видео. Видео!!
Ужас какой-то.
Главное, Матвей говорит - элементарно все. Он просто поставил телефон к компьютеру, стихотворение на экране. И записывал на телефон, и не видно было, что на самом деле он читает. И не надо никакого наизусть – кто проверит? Никто! Он даже один раз запнулся специально, чтобы было натурально. Я бы, кстати, все равно не поверил. Видно же, как глаза двигаются. И вообще – видно, читает человек наизусть или так. Но Ольга Павловна поверила!
А Аня говорит, что она честно выучила. Потому что стихи красивые. И читала на улице, вся в одуванчиках – она сейчас на даче живет. Ну и выложила сразу, чего добру пропадать: не только же для урока. И я посмотрел, конечно. Ни на какого сурриката она не похожа. Красиво там у неё все; деревянный дом, небо. Ну и Аня тоже соответствует. Если бы я был Аней - я бы такое тоже выложил.
В общем, я решил просто не сдать. Могу же я просто не сделать задание, чего я всю жизнь как псих?.. А мне Ольга пишет в личку – Лёня! Ты так хорошо всегда в классе читаешь! Как жалко... если не сдашь – у тебя три будет в четверти.
Я - какое три, ну как!
А она - ну так. Задания надо сдавать.
В общем, я решил, что надо сделать, как Матвей. Как зуб вырвать – записать и забыть. Ну не в ютуб же мне, не в вечность, просто - записать и забыть. Взял себя в руки, выдохнул. Взял листочек со стихами, сверху телефон. Несложно было бы, конечно, выучить наизусть, но зачем время тратить? Так прочитаю, не видно же. Включил камеру на телефоне. Выключил. Не могу.
Опять включил.
«Осип Мандельштам», – говорю.
Ну, нет. Голос какой-то осипший. Не могу. Как будто за горло кто-то держит.
Не могуууу!
Пошёл на кухню.
Сделал себе бутерброд.
Нет, ну надо записать. Ну как!
Надо телефон поставить, а не из рук записывать. К книжкам его приставил... так... вот, вроде держится. Запись.
– Мандельштам..
Ну нет. Надо же было, наверное, сначала имя, Осип? Или какая разница, важны же сами стихи.
Стихи хорошие. Они мне нравятся, очень. Это было стихотворение на выбор, и я сам выбрал этого Мандельштама. И что?
Ладно. Хватит ерундой заниматься. Я сейчас запишу видео, которое никуда не отправлю. Просто, как пробный вариант. Для себя.
Камера... листочек за телефоном упал, а все слова вылетели из головы. Вообще все!
Тогда я решил честно записать, как я читаю по листочку. Взял его в руки. Для тренировки. Только для себя.
Включил камеру. И прочитал, как в воду нырнул. Сразу.
Фу. Ну вот. Надо теперь посмотреть, что там...
Смотрю. Там в телефоне какой-то придурок, он шепелявит, дёргает лицо рукой, бубнит себе под нос – ничего не понятно. И ещё на полу мои носки лежат.
Швырнул телефон на диван.
Да ну их, эти стихи. Лучше я виолончель сейчас запишу.
Достал, настроил. Мама сразу заглянула дверь – ты заниматься? Ты смело играй, я в наушниках! Вот. Понимает, как надо. Мне гораздо проще знать, что она меня не слышит. Папе-то все равно, как я играю, а маме нет.
Вот прямо сейчас и сыграю, как есть. С первого раза. И пусть отстанут.
Я правда взял телефон, поставил его на те же книжки. Носки с пола убрал, сел на фоне книжных полок – это самый приличный фон в моей комнате. Телефон поехал и стал записывать потолок.
Ладно. Сделаю сейчас ему подставку из Лего. Никуда не денется.
И сделал. И нормально. Чтобы ещё такое из Лего... хватит! Это никогда не кончится!
Включил телефон на запись, взял виолончель и сыграл. Прямо холодными руками, как есть... сначала был ужас, а потом я уже понял, что эту запись сотру. И стало легче: хотя бы не остановился, доиграл до конца.
Взять бы теперь вот так и отправить. И всё!
Но это невозможно. Я же на самом деле гораздо лучше могу. И... всё-таки взял, послушал, что вышло.
Ужас какой. Во-первых, телефон довольно плохо записывает виолончель. Шумит что-то; и потом я против света сижу. И это если не говорить о том, что первая же нота очень фальшивая, и смены смычка ужасные. И вообще. Если такое отправить – у Надежды Александровны сразу инфаркт будет. Ну и что она про меня подумает? Что я издеваюсь.
Попробовал телефон переставить. О, вот тут, на стуле, получше берет. А так?
Играю начало, пробую. Послушал. Этот парень на записи в моем телефоне – вот этот, с красным глупым лицом – ещё и ужасно неритмично играет. Прямо непонятно – как он так может, не слышит, что ли! А ещё говорили, способный...
Сейчас я получше смогу. Точно.
Послушал ещё раз. И... и правда стало лучше. А в начале второй страницы так вообще вдруг даже красиво... одна нота получилась очень красиво, правда. А все остальные – некрасиво. Но я ведь лучше могу?
Записывал и кусками, и целиком. И пошёл ещё выпил чаю, и ещё выпил чаю, жаль, блинчиков со вчера не осталось. Хотя после них пришлось бы руки мыть, а на виолончели потом такими руками, которые только что мыл, очень неудобно.
Но у меня всё равно получилось гораздо хуже, чем я бы мог. Потому что руки ужасно стали мокрые. Я бы лучше концерт сыграл, чем вот это одно видео несчастное записать!
И я всё-таки пошёл мыть руки, потому что такими все равно играть невозможно. А потом ещё сделал сделал себе ирокез водой. Ну, так. Просто. Совсем дурацки вышло; разлохматил волосы - и они у меня стали такие растрёпанные, и это даже как-то круто выглядит. Мне даже нравится.
Пошёл опять записывать. И все было бы хорошо, только на предпоследнюю ноту я не попал! Совсем!
...Когда музыканты делают запись – они пишут кусками, а потом склеивают. Если бы я был в студии, я бы попросил вот эту одну ноту переписать. А так – придётся всё сначала.
На стотысячный раз у меня получилось нормально. Прямо вот совсем нормально. Только знаете что?
Ну, догадываетесь, наверное. Я забыл нажать кнопку «запись».
Тогда я разозлился. И решил, что лучше вместо виолончели я сейчас это стихотворение запишу.
– Осип Мандельштам!
И записал бы.
Если бы не зашла мама:
– Лёня, что ты кричишь?
Я не кричу. Я выразительно читаю.
Ладно.
Я лёг на пол и выучил это стихотворение наизусть. Потому что оказалось, что я его давно знаю. Оно как будто уже было в моей голове.
...Играть на виолончели можно до десяти. В очень крайнем случае – до одиннадцати. Потому что соседи живые люди. Хотя и добрые, не стучат мне. Таких соседей нужно беречь.
Поэтому в 23:15 я сдался. Вытащил шпиль, ослабил волос на смычке. Не получается, ну что ты будешь делать!
Потом лёг на пол и переслушал всё то, что получилось. И оказалось, что из всех записей есть две, которые даже и ничего. Ну, не блеск. Но не так чтобы очень стыдно. Всё равно уже лучше мне не сделать.
Взял одну из них и отправил. Всё.
Пошёл на кухню, а там мама тесто какое-то замешивает. Хлеб она собралась печь. Хлеб! Дома!
– У тебя много работы, да? – спрашиваю.
– Ага. Всё равно до утра буду сидеть... А ты так хорошо стал играть, а я и не знала.
– Ты же обещала – в наушниках будешь!
– Да, но не четыре же часа подряд!
Четыре?... никогда в жизни я столько не занимался.
Ладно. Спать пора, ночь уже. Если мама засела на кухне – значит, я там уже один не посижу, лучше спать.
Я лёг. И пытался уснуть, но руки всё как будто играли и играли, и мне захотелось ещё завтра переписать, я же могу лучше! А лицо – нормальное у меня лицо, я уже к нему как-то привык.
И тут за окном пошёл снег. Снег! В мае! Откуда он взялся?
А красиво. Падает и падает в свете фонаря. Кстати, зарядится ли телефон? Да, немножко.
Я сфотографировал снег. Потому что очень красиво. А потом заглянул к маме на кухню – сидит за компьютером в наушниках, чего-то пишет. И – правда пахнет хлебом. Надеюсь, не сгорит там у неё.
Я неслышно вернулся к себе в комнату, поплотнее закрыл дверь. Если бы можно было сейчас виолончель – достал бы виолончель, потому что в ушах что-то такое звучит. Кажется, я бы сейчас просто поиграл, не для записи, вообще не для школы. Но все же для музыки слишком поздно. А для стихов в самый раз. Если мама все равно в наушниках.
Сел на подоконник, лицом к фонарю. Взял телефон, включил камеру. Вдруг отчетливо понял, что никакого объявления – «Осип Мандельштам» – не нужно. Сейчас не нужно, не обязательно.
– Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочёл до половины.
...Я потом понял, что надо было «до середины», но не стал переписывать, исправлять. Потому что второй раз так уже не получится.
То есть, конечно, можно было и как-то получше сделать.... корабликов бумажных на подоконник, например, поставить... и звук моря. Вот бы звук моря ещё наложить...
Ну, нет! Я ничего такого не буду – мне только литературу сдать, и я сдал! Все!
***
Утром мама меня еле разбудила – Лёнька, вставай! У тебя урок через десять минут!
Я потащился умываться, там и папа на кухню пришёл:
– Вы тут вообще не спите, что ли?
На столе лежал хлеб. С подпеченой коркой. Красивый, даже резать жалко.
– Я уже ложусь, – сказала мама.
Ну да. Я тоже сейчас лягу... учится. Только кофе себе налью.
...Уже началась география, а я открыл телефон и сразу увидел сообщение от Надежды Александровны. Она уже послушала мою виолончель!
«Как хорошо, Лёня, не ожидала от тебя! Думала – ты совсем не занимаешься, а ты просто молодец!»
Терпеть не могу это «молодец». Особенно потому, что она ещё дальше пишет, как у меня и одно, и другое, и фа-диез низкий, как будто я сам не слышу! Он обычно нормальный, просто именно на этой записи так получилось!
Ну... Ладно, понятно же – на любой записи что-то лучше, что-то хуже. Вот она и попросила маленькими кусочками что-то записать, а потом позвонить...
Я позвоню. Вернее, напишу.
И не уверен, что я вообще что-то когда-то ещё запишу, даже маленький кусочек. Потому что после вчерашнего записывания у меня сегодня такое чувство, будто я вагоны разгружал.
– Лёня! - ой, я и забыл, что у меня в школе урок идёт! – включи камеру!
Ну конечно... я слегка переполз в более приличное положение, чтобы на географии не совсем уж прямо лежать.
И ещё вижу – сообщение от Ольги Павловны, которая у нас по литературе. Когда она успела посмотреть мою запись, ночью, что ли? Тоже хлеб печёт?
«Лёня! Это очень хорошо. Просто прекрасно! И знаешь что? Решила вас с Аней отправить на конкурс чтецов. Там надо будет еще два стихотворения записать»...