- Мы из прошлого.
Лёха Погонюк попал к нам во взвод после контузии, его батальон после больших потерь переформировали и, волею фронтовых, непредвиденных судеб, он оказался на жёстких палатях нашего неказистого маленького блиндажа рядом со мной, на месте погибшего на прошлой неделе Ефимыча. Ефимыча жалко, я к нему успел привыкнуть за те три месяца, что мы вместе делили окопную жизнь и делали редкие попытки контратак, бросая своё непослушное тело на бруствер окопа под зычную звериную команду нашего взводного лейтенанта Сухарева.
Ефимыч годился мне в отцы и по-отечески меня опекал. С Лёхой оказалось легко, даже время на притирку не потребовалось. Наверное, потому, что мы ровесники - нам по девятнадцать. И он, по своей хохлятской натуре, парень открытый и весёлый. Несмотря на то, что я деревенский, немногословный, вырос в Забайкальских степях, где сызмальства больше ценится дело, чем слово, а Лёха городской, из Житомира, нам по молодости, неуёмной жажде жизни, недопущении мысли о возможной гибели, было интересно и психологически комфортно воевать и, вообще, сосуществовать рядом друг с другом. Заметил - каша, которую нам мастерски накладывал в котелки равными порциями старшина Михалыч, умудрившийся с начала войны не получить даже царапины, стала вдруг почему-то вкуснее.
Усталые, сумрачные, более старшие бойцы нередко покрикивали на нас, недоумевая по поводу нашей бесшабашности и весёлости. А нам что, о жёнах и детях не переживать, как они там - то ли под аккупантом, то ли в тылу выживают и как будут жить без своих довоенных кормильцев, если кормилец их поляжет здесь в степях или на холмах Украины. В этом смысле мы с Лёхой парни, по большому счёту, даже не целованные, вернее, с мужской точки зрения - не целовавшие.
Да мы и не заморачивались, в глубине души зная, что всё это от нас никуда не денется. Мы знали, что такие молодые и цветущие, не погибнем. Без девчонок не останемся, парни боевые, хоть куда - при медалях, у Лёхи - "За отвагу", у меня - "За боевые заслуги".
Что касается родичей, то из тех, кто на фронте, ни из моих, ни из его, слава Богу, пока никто не погиб. Остальные же - у меня непосредственно от войны достаточно далеко, за Байкалом, у Лёхи - под немцем. Он надеялся, веря, что с ними всё в порядке, в ближайшие недели их увидеть - шла подготовка к форсированию Днепра.
Мой новый товарищ, практически сразу же ставший другом, ещё не совсем отошёл от контузии и я не раз на этом ловился. Чаще, что-то рассказывал про свою довоенную городскую жизнь и шутил он и делал это громко и эмоционально. Но иногда, когда я ему что-нибудь говорил, Лёха внимательно, как мне казалось, слушал, не перебивая, с лукавинкой в глазах, а когда я заканчивал, он подходил поближе и, наклоняясь к моему уху, спрашивал - шо, Миха, ты щас шо-таки говорил, повтори, умне интересно у чём там дило?!
До того очертело сидеть в окопах, боясь высунуть голову над бруствером и, ещё больше, боясь свиста летящей шальной мины, что форсирования мы ждали с нетерпением. Ждали, несмотря на то, что там будет в тысячу раз опаснее и страшнее, да к тому же, если чо, мы оба не умели плавать. Нас укомплектовали боекомплектом с большим запасом. Сапёры в ближнем тылу готовили оснастку для плотов, с тем, чтобы в нужный час по-быстрому их собрать и спустить на воду.
Нас же, золотой (и как каждый в глубине души считающий, но боящийся говорить вслух, не жалеемый) запас войны - матушку пехоту, политрук Изотов кропотливо, упорно вставляя в якобы дословные напутствия Сталина свои (в общем-то, не свои, а русские народные непечатные) трёхэтажгые крепкие выражения, настраивал на предстоящее форсирование.
Смысл же сводился к одному - если не зацепитесь за плацдарм на правом берегу Днепра, если не вгрызётесь в землю под шквальным огнём противника, мокрые - живые и раненные, то грош вам цена, потому как, если не зацепитесь, потребуются ещё большие силы и большие потери.
Час икс наступил на раннем рассвете, после показавшейся такой короткой артподготовки. Уж "песню"-то наших артиллеристов мы готовы были слушать часами, лишь бы они там всё проутюжили, всё уничтожили, всё огневые точки подавили и некому было бы нас убивать, когда мы поплывём на тот берег.
Мощной была наша артподготовка, мощной, но короткой, короткой. Рай тишины и покоя - этакой прогулки на плотах длился счастливое мгновение, потом начался ад, даже не ад, АДИЩЕ. Всё смешалось: доски, брёвна, люди, части досок, брёвен, людей, гари, копоти, воды - всё это летело а гуле артиллерийских и миномётных разрывов и пулемётных очередей, и размеренно, фонтанируя, шмяколось в воду.
Мы с Лёхой и другими бойцами сначала стреляли непонятно куда, в сторону этого исчадия ада, но потом, не видя смысла, больше налегли на подручные вёсла с надеждой скорее добраться до берега, который хоть и медленно, но всё же приближался.
Мина разорвалась рядом с плотом, я успел осознать, как истошно заорал Костян, сидевший с той стороны плота. Заорал, летя параллельно воде и глядя на улетавшую от него косо вверх его руку. Плот подняло, перевернуло, рассыпало. Мы с Лёхой (целёхонькие!!!) барахтаясь, пытались добраться до бревна, но быстро намокшее обмундирование сковывало наши не умеющие плавать тела. Уж лучше бы тот ад. Беспомощность, бессилие, безнадёга - это страшнее самого страшного страха!
Мы всё поняли, всё прочитали в глазах, в которых была вся жизнь, была неиспитая годами - славянская тоска, но, но, клянусь, не было ужаса. Сейчас, несмотря на грохот боя переправы, для нас было тихо как никогда. Успев встретиться взглядом, в мгновение она увидели друг у друга в глазах - несостоявшихся будущих любимых жён и детей, внуков - всю сложную, но счастливую послевоенную победную жизнь! Мы утонули, успев, ещё раз, увидеть друг друга под мутной кровяной водой, и чуть-чуть не успев дотянуться друг до друга рукой.
х х х
Как я здесь оказался - не пойму? И вообще, долго привыкал ко всему, особенно, к этим малюсеньким телефонам без проводов, по которым можно разговаривать хоть где. Воевать, особо привыкать не пришлось - дело привычное. Вот автомат, это да! Нам бы с Лёхой по такому. Над формой подшучивали недолго - ты чо, Миха в игры по реконструкции боя Великой Отечественной участвовал?! Когда мне сказали о том, какой год идёт, я, естественно, не поверил. Подумал, что попал в параллельный мир, ведь я помнил, что утонул при формировании Днепра.
Но ещё больше я не поверил, что по нам стреляют наши. Наши же советские люди, братья украинцы и что они не любят русских, называют их москалями и колорадами. А защитников Донбасса и Луганщины, доселе мне неведомым словом - террористы. Идиотство какое-то. Что помимо украинской армии, есть добровольческие подразделения профашистского толка. Про-фа-шистс-ко-го!!!??? Не веря про мою историю, думая, что у меня отшибло память, где-то там, откуда я приблудился к ним, мне всё же рассказали вкратце историю Отечества и политические события после формирования Днепра. Чтобы не сойти с ума я стискивал виски ладонями и тупо сидел, закрыв глаза - идиотство, идиотство, идиотство!!!
Как бойца меня ценили, хотя смурно косились на настоящую "За боевые заслуги" - чего ради инсценировки не добудешь. Брали в дозоры и разведку, говорили - ты хоть и пришибленный, чудной, но боец отменный.
"Укропа" отошли и в этот дом на краю Дебальцево, опасаясь - держа автомат наизготовку, я вошёл в одиночестве. На полу, на позиции у окна лежал контуженный боец... соперник... противник..., он очнулся, почуяв меня, тихо повернул голову, приподнял слабые веки. Наши взгляды встретились.
Счастье и несчастье отразилось и в тех и в тех зрачках. Нам по девятнадцать, но нет весёлости и бесшабашности в глазах. Есть прошлое и такая непонятная жизнь после... После чего?!
- Лёха...
- Миха...
Такая звенящая стояла тишина... .
Март 2015 года. Нерчинск.