Там, где ангелы теряют ноты
Желание разжечь удобный переносной сорокадолларовый камин в середине озера, где кончики пальцев согреваются лишь краем чайной кружки, изначально было, чуть ли не мечтой. Но все пошло как - то не по плану. Дрова я просто не донес несколько километров до координат с заветным красным флажком, началась обжигающая метель и сами съемки проходили под свист ветра и набегающие снежные тучи. Мучительного выбора между красивыми фотографиями для подписчиков и риском обморозиться, уже не было; - переход из двухдневного и так становился тревожно – трехдневным: снег по колено укорачивал шаг, а позади, в нем же вязли и тормозили экспедиционные санки.
И поутру еще было солнце, в чистейшем воздухе шаги приобретали такое стекольное эхо на редких льдинах, что даже казалось, что тут я и вовсе не один. Сама вода издавала насыщенное глобальное бульканье, всхлипывания с ударом, как послания далекого сонара, пробивались из трещин под снегом: подобные звуки я слышал только в действительно глубоких местах. Мне даже чудились голоса птиц, но в насыщенном синевой лазурном воздухе что – либо рассмотреть сложно, да и в таком холоде они должны были превращаться в ледышку прямо на лету, по определению. Это была последняя морозная неделя: днем минус 20, ночью – минус 30, с постоянно меняющимся ветром.
Отсюда, с центра, начались торосы и растрескивания полей, приходилось быть внимательным, ведь как говорят тертые китайские философы, если вы собираетесь перейти минное поле, то не забудьте заказать ногу на Алиэкспрессе.
Поэтому делал частые остановки перед надвигающейся непогодой, и, вращаясь против часовой стрелки, сквозь линзу прозрачной реальности, оглядывал исчезающий мир на берегу, наверняка уставший от величия, исключительности и неизлечимой медийности.
Но все – таки, что я оставил там, особо ценного?
Может, философию фиатного тестостерона, что вытесняет все звуки и заряды свободного электричества? Или виртуальные ландшафты, голубые огоньки телевизионных вышек, бетонных и кирпичных нор, деревянных дворцов с черными кошками в темных комнатах, с забытыми рецептами книг, погнутым винилом пластинок и где возможно все, а города и справедливость в гречневой изоляции готовятся к финальной схватке.
На западе от меня, первые утренние покупатели, адепты шашлычной демократии, как надежда сопротивления строгому режиму, посапывали в очередях, чтобы набедокурить и уже к обеду втянуть в бумажную волокиту участкового. Не дожидаясь поезда, сжимая двигателями к неохотному огню холодный озерный воздух, авто карабкались к Иркутску и Москве, а жисть равно опять, все так же течет меж дамских пальчиков; - здесь как нигде ощущаешь, что суеты слишком много.
На юге далее, совсем не свидетелем из эпицентра катастрофы, как например: предательства прохладного русского леса, воришек судьбы от гламура, лжи людей рекламы, лютых скидок от торгашей надеждой всех мастей, искажения истории, усталости от бьюти – блоггеров и пользователей вк, что заходят всплакнуть и умилиться одновременно. Жизнь как комедия, для живущих недолго, и печаль для мудрецов.
Даже удивительно, как граждане быстро отказались от самого главного удовольствия: достойно менять окружающую жизнь в настоящем, разменялись на неубиваемых отмороженных тиктокеров, которых даже погибель обходит стороной, объятия и поцелуи заявлены почтальонами смерти, а гроздья гнева и парады, по традиции вызревают лишь к осени. Закредитованность прокатилась дальше на восток, форматируя население и благополучно увязнув где - то в районе Читы, еще лет этак на пяток.
Будущее пришло так неожиданно, и отнюдь не в виде бутылки вина на длинной механической руке. А реальная жизнь требует фильмов черно - белой окраски, запастись спичками, лампами, книгами, лимоном, имбирем (как новой картофельной жилой) и собаками - проводниками в мир прогулок. А в ход пошли и особо ценные коты!
На юго - и северо – востоке, в ягодных столицах Кики, Култушной и Мысовой, некто в пыльных шлемах с маузерами еще мечтает, чтобы закрылись уже все эти кофейни и барбершопы.
Там же, в песчано – снежной безмобильности Безымянки, люди, ловцы сетей, еще удлиняют мачты, для просмотра таких искренних котиков и пчел, неудовольствие превратилось в товар, а потому и к непременной раздаче обидных кличек незнакомым людям, в боксе по переписке.
Архаичный мир пятиэтажек и поленниц, русалок и водяных, в окружении тюрем и бухла, где кризисы взбадривают людей к профессиям на свежем воздухе, и жизнь стоит так мало, что люди сами героически спешат продать свою смерть, пока за это, слава богу, еще приплачивают. Где убегающая по лезвию фантастика будущего - больше ремейк о лучших моментах утраченного прошлого.
Но, в полиэстровой палаточной темноте, фирменной байкальской мглы, вспоминая отдельные согревающие алмазы, вроде замерзших садов дельты Селенги или спящих медведей полуострова Святой Нос, наощупь, рукой из спальника, вращая ручку радиоэфира, мной улавливалась та верная волна 70-х на средних волнах, где расчудесные кружева голосов и бриллиантовые подголоски, заплетены в мелодическую косу естественно, без хайпа и нарочитых переживаний.
Здесь, в океане, где не видно берегов, все становилось полетом во сне и наяву. Явление огненно - рыжих женщин с изумрудными глазами из прошлых походов и смутная босоногая благодарность христу, за российское происхождение.
Капитализм превращает любое явление, в том числе то, что есть у человека внутри и зоне непосредственного контакта с реальностью, в осязаемую вещь. А потому, отключенный географически, вовсе не раб туризма, с отчуждением от мало изменяемой, собственно российской жизни, с предвкушением и явным удовольствием бесстрашного приема свободы, с наполнением смысла любого места, куда перемещено собственно и тело, разлитое солнечное время, сверкающая лень в обнимании спальника и обхвате, в прислушивании, к колебаниям эталонного времени, огромного глубинного камертона подо мной. Копаясь в кореязависимости, я догадался, почему многие остаются нелегалами и дело даже не в деньгах. Причина та же, почему я греюсь возле костра над самым глубоким местом Байкала. Возможность дышать полной грудью, додумать важное и, конечно же, свободное течение энергии. И если песчаную Селенгу можно сравнить с желудком, остров Ольхон – с рыбной костью для отдыхающих, а Святой Нос – с печенью, то здесь, сквозь тонкий пятисантиметровый лед, я прислушивался к биению, пока еще дремлющего голубого сердца.
Из - за глобального потепления, ходить приходится по тонкому льду, ещё несколько лет назад я предвидел это, и вот, это время пришло. Глубина здесь не ограничивается пресловутыми 1642 метрами, считается, что ниже, в осадочных донных породах можно поместить целый Эверест.
Прозрачные скрученные артерии вертикальных белых трещин до зеленой воды, ушли и разбежались далеко за горизонт. Как те объединяющие нас трещины музыки, сломанной в 80-х. Музыка той эпохи, случайно услышанная на улице или машине, заставляет вздрогнуть, сделать громче, и радоваться ей, как ничему другому, услышанному ранее. Возможно, она вообще имеет свойство удерживать на светлой стороне силы. И иногда не хватает той музыки, тех людей. Как, например, того клавишника из "Альянса" 1987-го года. Я знаю, уверен, что там, в плацкартной России, кого – то сейчас точно сопровождает «Машина времени».
И разница между человеком на берегу и в океане почти одна: на суше мир треснул и никогда уже не будет прежним, хотя бы потому, что не в силах посмотреть на себя честно. А в океане можно обойтись и без комментариев, ведь здесь судьба сама взвешивает сердца. То есть, разница такая же, как если бы вы разменяли удовольствие от реальной истории, на просмотр захватывающего фильма.
И уж, конечно, я точно знал, зачем возвращаться на берег, в весь этот поезднаюму, ну, или остаться, если изволите.
Золотым зерном второго дня пути, мог бы стать, конечно же, лагерь Романа Шалтагачева в известной географической точке. Того самого Романа, что обошел озеро с санками зимой, без захода на сушу, и с которым я разошелся при обходе Селенги. А как же иначе, обходчики Байкала пусть иногда, почти случайно, но все-таки должны встречаться!
Но ничего не оказалось. То ли не задалось, то ли лагерь поставили на той рыбной дороге, что тянется к горячим источникам Чивыркуя, соединяя берега.
Кстати, во время одной из экспедиций, недалеко от заимки Лыковых, геологи наткнулись ещё на одно поселение. Там в глухой тайге, абсолютно изолированно живут еще 3 семьи. Когда-нибудь и здесь, в точке наибольшей глубины будет много зимних людей, а пока – негромко, с шипением, жадная до воздуха для рыб, серая вода глотала снег из мельчайших трещин тонкого льда. Ветер крепчал, забивая микрофоны свистом пурги и мешая снимать видео, но все – таки я сделал остановку на 10 минут в точке равноудаления. Расслабился под медведевые балалаечные трели где - то на берегу. Наверняка в одной из тех оставленных избушек, сейчас, в непогоду, в воздухе самоварного блеска, переворачивается блин с лопаты, в стакане вежливое красное вино, разменянное в местном магазине за скрепные боливары, и ничто, никогда и никому, уже не в силах повредить. Еще Хэмингуэй писал, что праздник надо всегда носить с собой и мое пренебрежение к некоторым гастрономическим позициям при подготовке, позднее признал ошибочным.
Да и обитателей, теперь далекой земли, я не сужу строго, ведь на берегу только одна серьезная проблема: нет настоящей вселенской радости и веселья, почти по Чехову - со всеми, для всех и обозримо навсегда. Исчезновение людей, тех самых генераторов этого нескончаемого фейерверка.
В проталинах неба (далекие вершины за 20 километров, в метели океана растворились и вся надежда теперь на навигатор) сверкнул серебряный месяц, такой, как если бы Луну сделал человек и потом каждый день подвешивал на небо веревкой, как выразился один вьетнамский робинзон.
Мне повезло под вечер, с площадкой под палатку: ее п - образная форма из высоких треугольных льдин, надежно закрывала от изменчивого ветра. Молочный свет на потолочной ткани, напомнил о лимите моментов созерцания, замедлителей времени, и, провидению сюда, где ангелы теряют ноты, уже не пристало, бросать последний лучик света.