Бессонные письма Эдуарда Шестопятова
от 16 января 1974 года. Пете Калинчекову
"Петюня, держи мой крепкий дружеский привет! Как ты там поживаешь, Кюхельбекер доморощенный? Совесть тебя ещё не задавила? Тебе ли не помнить, каких сто рублёв ты мне должен остался с прошлого месяца! Смотри, жадность фраера сгубила, а нем более такого "другана" как ты. С наилучшими пожеланиями не кашлять, твой д.р. Эдичка".
от 27 января 1974 года. Тому же адресату
"Петюня, держи мой самый наикрепчайший приятельский привет! Как ты там, на казахской целине, какие песни ещё у вас поют, все ли комсомольцы живы и всё так же здравствуют? Деньгу твою имел совесть получить, но изрядно промучился в очереди на нашей центрально-городской почте, едрён батон. Может меня и объявят врагом народа, но с таким отношением к русскому народу у нашей совдепии дела дальше пойдут не по маслу, а по костям. С наилучшими пожеланиями держать хвост пистолетом, твой д.р. Эдичка".
от 2 февраля 1974. Томе Лабунёвой
"Тома, здравствуй, дорогая! Ты всё так же сидишь на печи и печёшь калачи? А мне не спиться, хоть убей и зареж. Отвратительно себя чувствую, будто ампутировали нечто жизненно необходимое. Ты бы сошла с ума, увидав, какая у меня морда. Хотел перейти на работу вахтёром в МГУ, но боюсь, выгонят взашей, как того самого... Целую тебя самым братским целовальником. Адью".
от 14 февраля 1974 года. Сергею Иннокентьевичу Романову
"Сергей Иннокентьевич, доброго вам здравия. На ваш телефонный звонок под самое утро не смог ответить своим самым наглым сном после самой отвратительной бессонной ночи, в которой виню попеременно то Коран, то Библию, то самого себя, ибо не смог справиться с потопом своих слёз, затопившего меня всего целиком и полностью. Столько боли в иных откровениях человеческой цивилизации мной не было замечено, и может быть от этого я не справился со своими чувствами, превратившись в нечто среднее между бабой и малолетним. Но вы меня не жалейте, вы себя пожалейте, слышал, вы то же не в самых благоприятных обстоятельствах оказались, говорят, зарезали вашу книгу в бог весть в каком издательстве столичном. Держитесь, мой хороший, это ещё не самая ярая беда при нашем таланте находить одни печали да горести".
от 28 марта 1974 года. Томе Лабунёвой
"Тома, что же ты, козочка наша мордовская, молчишь как в рот воды набрала? Жду, жду твоих весточек, а ты словно на меня как на врага народа молчишь! Негоже так на Человека всех собак вешать, ох негоже! Gaudeamus igitur — Так давайте веселиться. Вы будите со мной веселиться, дорогая моя Томочка, или вы на мне поставили самый жирный атеистический крест? Неужели вы при самом серьёзе решили, что от меня так возможно самым что ни на есть наглым способом избавиться?! Отвечая на ваш вопрос про МГУ, хочу добавить, что вахтёры и уборщицы там собрались самый одиозные и не по моим зубам, так что я ничего не потерял, не взвалив на себя бурлацкую лямку Вахтёра МГУ".
от 5 апреля 1974 года. Тому же адресату, но по новому адресу
"Томочка-морковочка, получил сразу твои четыре письма, но по неожиданным курьёзам не смог тебя моментально ответить как подобает. Надеюсь на твоё сестринское милосердие к моей не пунктуальной душонке. 15 рублей от тебя тоже получил, отчего кланяюсь и благодарю с самым всехвальным славословием. Век тебя не забуду и всегда буду помнить твоё щедрое сердце".
от 7 апреля 1974 года. Тому же адресату
"Драгоценный ты же мой алмаз, атласная ты моя подруга, как там у тебя жизнь-житие? Не бросила ли ты читать "Воскресение"? Ты всё ещё любишь не диетические книги, и у меня дух захватывает, когда подумываю о тебе и том, какая ты несовременная, но драгоценная этим. Сергей Иннокентьевич грозился отправить тебе свой 5 том из Ленинградского издательства, но у него есть один несусветный изъян - он иногда и очень часто предпочитает приносить своих друзей и приятелей в жертву Морфею. Что говорить, если человек родился в Греции и впитал воздух, которым дышали великие незабвенные греческие боги и богини! Тебе ли мне говорить, что значат для всякого русского гражданина оные боги-олимпийцы. А кто мы, как не незаконнорожденные сыны и дочери Зевса! Пиши, но не говори ни слова о погоде: я имею свойство воплощать каждое твоё случайное словечко в жизнь".
от 8 апреля 1974 года. Пете Калинчекову
" Пётр, я заболел и нынче нахожусь в Свердловске, по направлению друга моей тёти профессора О. Х. Ненашева. Я позвоню тебе вскорости, так что не теряй бодрости и радостного задора. Твой друг, Эдуард Второй, король без королевства".
от 10 апреля 1974 года. Тому же адресату
"Петя, к сожалению, на по правку не иду, а состояние моего анамнеза с каждым часом приходит в полный упадок сопротивления неизвестной миру болезни. Тома привезла мне нарзана, сетку яблок и три пачки папирос. Я здесь начал писать кое-что среднее между рассказом и повестью, зачитал вчера между ночью и утром медсестричке Веронике, она много и щедро улыбалась, а в конце концов "подарила" мне изрядное кол-во анальгина. Которым я и спасаюсь. А Тамара нынче превратилась в нечто божественное и небесное, а у нас едва не случилась близость, но я успел почувствовать спелость её набухших губ, жаль дальше ничего не случилось вопреки нашим обоюдным желаниям, так как заявился штатный хирург Е., и разнёс меня в пух и в прах. В конце наших "дебатов" я отсалютовал своим очень одним резким словцом, на что он протявкал ещё большую нецензурщину в духе воронежских апачей. И всё это почти что в присутствие моей Тамары (у нас с ней хватило ума спрятать её в шкафе для халатов и прочей ветоши). Красавица моя вылезла от туда вся как рак, и даже мои поползновения к желанию слиться с ней телом и душой близко не имели на неё такого бурного влияния".
от 11 апреля 1974 года. Тому же адресату
"Пишу как дополнение к вчерашнему посланию. Жаль, для человека очень мало отпущено на этой прекрасной Земле, и какие-то 49 лет, это как капля виски в озере Байкал. Но мне бы только хотелось докончить свой мемуарный шедевр да подарить Томочке незабвенной девочку или пацана, а об остальной не смею и мечтать. Мне не хватает шума берёзовой рощи, запаха сена, или просто вида чего-то обширного, пространственного, не забитого бездушной бетонной коробкой. Тянет в народ, но во двор нет сил уже выйти, ужасные головные боли выводят себя всех в этих белых как аравийская соль больничных стенах, в том числе и мою названную супругу. Я пока что не замечаю на её лице и фигуре каких-то существенных изменений, но она стала значительно немногословнее, почти по часу-полтора всё перекладывает из руки в руку мою рукопись, а мне это ужасно противно, но я стоически молчу, лишь иногда, глядя в потолок, что-то бормочу, а смысла не имею. Эх, кто бы дал в руки мои худые и жёлтые что-то вроде Корана или Нового Завета, но таких шедевров поэтической мировой мысли в здешней библиотеке вряд ли отыщется".
от 12 апреля 1974 года. Тому же адресату
"Продолжаю свои сумбурализмы. А как ты там поживаешь, Пётр? Ездишь ли ты на рыбалку, давно не слышал от тебя как пахнет хороший добрый сельский карась! Да, кто из СССР не мечтал о двойной ухе и в городе-миллионике, со свежим укропом, лучком и жгучим перцем! От такого яства сразу чувствуешь себя причастным к великой могучей российской природе-матушке:
Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
От Москвы до самых до окpаин,
С южных гоp до севеpных моpей,
Человек пpоходит как хозяин
Hеобъятной Pодины своей.
Всюду жизнь пpивольно и шиpоко,
Точно Волга полная, течет.
Молодым везде у нас доpога,
Стаpикам везде у нас почет.
Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Hад стpаной весенний ветеp веет,
С каждым днем все pадостнее жить,
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить.
Hо суpово бpови мы насупим
Если вpаг захочет нас сломать,
Как невесту, Pодину мы любим,
Беpежем, как ласковую мать.
Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Шиpока стpана моя pодная,
Много в ней лесов полей и pек.
Я дpугой такой стpаны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Томочка очень любит нашу Рось, очень и очень любит, а я люблю ныне теперича с какой-то непутёвой обидой, а на что обижен и на кого конкретно - и сам не пойму; тоска "зелёная" по несбывшемуся, по ошибкам свои может, а может и из-за чего иного, чему и названия с первого ходу не подберёшь. Бессонные ночи разрушили мои серые клеточки похлеще всякой иной заразы, самые невыносимые страдания - ночью, самые утешительные мечтания и миражи - ночью; а Томочка этого и не знает, раз спит и посапывает счастьем младенца. Ну да Бог с ней, жизнь её продолжиться и после меня, и она больше достойна жизни, нежели я, и лучшие мгновения её ещё впереди. А мы, Петя, в иные пределы пойдём, в края заповедные, в град Китеж, где этой смерти нет, а есть другая, но от той противоядие имеется, и Боги там Живые, и Огонь Живой, и Вода Живая, а Жизнь - Отец Предвечный, и нет там снов таких, каковых и понять невозможно".
Отрывок из книги Алексея Суслова" 100 мыслей о сновидениях "
© Copyright: Алексей Суслов, 2020
Свидетельство о публикации №220010800379
Алексей Суслов" 100 мыслей о сновидениях "