(о романе Виктора Плотникова «Когда мы будем вместе»)
Помню, как читал, вторую часть этого романа, опубликованную в журнале «Слово», в вагончике на берегу Кубенского озера, в деревне Пески, у храма Антония Великого (я работал там сторожем в православном детском лагере)…Была ночь. В приоткрытую дверь слышалось дыхание большой воды, жужжали и лезли в глаза комары… Я читал и сразу делал какие-то пометки и записи в тетради… Потом, ещё через несколько лет, Виктор Плотников подарил книгу и я написал этот отзыв…
Первая часть романа под названием «Татьянин крест» публиковалась в 2000-м году в журнале «Слово». В этом же журнале в 2004-м году появилась вторая часть под авторским уже названием «Когда мы будем вместе». Публиковался роман и в журнале «Лад вологодский». Кстати, в обоих журналах он публиковался, как повесть. Но вот теперь, изданный книгой, он видится и читается именно, как роман.
Так («Когда мы будем вместе») называлась и первая книга рассказов Виктора Плотникова, формально не связанных с романом. Хотя, конечно, внутренняя, связь между рассказами из сборника «Когда мы будем вместе» и одноимённым романом есть. Эта связь – энергетика автора. Она чувствуется, эта энергетика, в прозе Плотникова, и это уже выделяет его прозу из массы мастеровито (а иногда и мастерски) сделанных «текстов».
И в романе эта энергетика наиболее ощутима. Рискну сказать, что именно после написания и публикации второй части романа и появился на самом деле писатель Виктор Плотников, хотя членом Союза он стал задолго до этого. Именно в романе ярко и убедительно проявилась его авторская индивидуальность – язык, стиль, философия, построение произведения. Можно соглашаться или не соглашаться с какими-то выводами, могут не нравиться отдельные моменты или даже роман в целом, но то, что он интересен, своеобычен, самостоятелен – бесспорно.
Главный герой романа Михаил Белов – человек странный, хотя, вроде бы, обычный работяга. Странность его в способности совершать невозможное – ну, например, ходить по воде… «Не давая телу расслабиться, он рывком поднялся над водой, застыл на мгновение и тут же, вскинув голову, устремился навстречу поднимающемуся солнцу. Его ноги погружались в воду по щиколотки. Иногда он останавливался, слегка покачиваясь из стороны в сторону, держал равновесие и тихо смеялся от пронизывающего всё тело восторга».
Но «странности» Белова – не игра авторской фантазии, не заманка для читателя. Чувствуется, что сам Виктор Плотников абсолютно верит в возможность таких странностей в реальной (или не реальной?) жизни. Читаешь, и думаешь – да не сам ли автор ходил по воде или вдруг становился невидимым для окружающих? (Но вот тут и опасность, духовная, по воде-то, а пишешь (и живёшь!) так, как будто ходил…)
Но, вообще-то, все эти «странные» способности Белова – не главное в романе, на них не акцентируется внимание и рассказывается о них как бы походя – но зримо, чувственно.
Фактура романа, его плоть – самая обычная с виду, крепкая реалистическая проза: пейзажи, портреты героев, обыденная человеческая жизнь. Иногда вспоминаются даже образцы так называемой «производственной прозы». Вот, например: «Каждый пролёт встречал своим шумом. В пропарочном отбивали цемент с камеры: мужик азартно вскидывал кувалду и с неслышным кряканьем, видно было только вздрагивающий рот, бросал на железный борт. Камера сотрясалась от ударов, но цемент осыпался неохотно. От звона сразу заложило уши. В соседнем пролёте сварщик рубил листовое железо. Нож гильотины не спеша поднимался и с хрустом падал вниз. Отсечённые куски железа бились о бетонный пол и рикошетом отлетали к боковым станинам». Со знанием дела, очень зримо описано «производство»…
Но главный сюжет романа, совершается, проживается героями не на материальном, пусть и «чудесном», «странном» уровне, или на уровне житейском, «производственном», а на уровне духовном. Белов, и не обладай он способностью ходить по воде, всё равно человек необычный. Многие ли из нас могут позволить себе, даже имея такую возможность, просто лечь в траву, в небо взглянуть. И хочется, да не позволяешь себе. А вот Мишка Белов «вольготно раскинулся среди цветов. Земля не остыла, и было приятно лежать и смотреть на чернеющее небо. Представлять, как в огромном космосе несётся маленькая планета, и он, Мишка Белов, лежит в ней, как в люльке, и несётся вместе с ней в бескрайнюю пустоту, а вокруг кружатся в затейливом вихре звёзды, увлекая за собой, словно дорожную пыль, шлейфы сияющих комет… Белов в эти мгновения вобрал в себя всё сущее и мчался навстречу неведомому, что с нетерпением ждёт, когда он сможет выйти из люльки и выполнить то, что ему предназначено». Не просто человек живёт, а с чувством предназначенности – многие ли так-то чувствуют? И ещё – душа у него болит, и жалеет он всякого – и старого пьяницу Фёдорыча, и жену Татьяну, и дочь Настёну… А к себе – безжалостен. Но в этой безжалостности к себе, становится он безжалостен и к самым близким, к тем, кого по заповеди Божией возлюбил, как самого себя. Запустил змей искуситель в образе антипода Белова – Малышева, в душу Мишке ревность беспричинную. И мается мужик. И жена его, Татьяна, мается, совсем уж ни за что. И жалея её, бросает Мишка свою Татьяну с маленькой дочкой, уезжает неведомо куда. Чтобы в себе разобраться. А Татьяна – жена и мать – одна остаётся, с любовью и болью своей. Остаётся, чтобы ждать возвращения мужа и растить дочь, остаётся, чтобы сохранить очаг, к которому должен же вернуться Михаил Белов. Таков уж её, Татьянин, крест.
События первой части романа происходят в маленьком посёлке, но страсти кипят не шуточные, какие уж тут шутки – Добро и Зло столкнулись. Белов и Малышев. Сперва, они только присматриваются друг к другу, даже приятельствуют. Не сразу понимает Белов мертвенную, вернее, омертвляющую сущность Малышева. Но понимает. А поняв, однажды и вступает в открытую схватку с ним:
« – Ты же не человек, не человек!
- Кто же я?
- Мутант ты, Гена! Обыкновенный мутант…
В зрачках Малышева мелькнул злобный огонёк. Он схватил Белова за плечи и несколько раз встряхнул. Так же брезгливо откинул в сторону и пошёл, размашисто взмахивая левой рукой. Развернулся и уже с плохо скрываемым бешенством погрозил пальцем, как напроказившему мальчишке:
- Смотри у меня…
Белов, взлохмаченный, раскрасневшийся поправил куртку… развёл руками: мол, рад бы, да не сладить».
То есть первую, прямую, физическую схватку с Малышевым Белов проигрывает и сам признаёт вроде бы своё поражение.
Но нет, не может Добро уступить Злу. И Белов уходит на поиск силы, способной одолеть Малышева. А сила эта – любовь. Любит Михаил свою Татьяну, конечно, любит. Но не может простить ей вину, которой и нет за ней. Значит, это ещё не та всёпобеждающая любовь, которой боится, но без которой и страдает даже Малышев.
Что же это за Малышев такой?
Нет – это не мелкий пакостник, спаивающий для своего удовольствия мужиков. Временами, он даже может вызвать симпатию – хозяйственный, за огородом ухаживает. Но симпатия эта, если и возникнет, то быстро пройдёт.
Вот Малышев поливает свой огород: «Ему нравилось следить, как земля жадно впитывала воду, и он мог пролить любое место до пресыщения, пока земля не начнёт захлёбываться, а мог только сбрызнуть, подразнить, нутром чуя томительное ожидание растений очередной порции влаги». Вот так он и мужиков самогоном поит…
Но есть у Малышева ещё и «кабинет»: «Геннадия пьянило пребывание в своём «кабинете». Но не от самогонки, которую гнал, а от чтения книг. Ему также хотелось, не выходя из «кабинета», управлять чужими судьбами…» Пусть пока он управляет лишь посредством самогона мужиками из своей бригады, но верит он в возможность управления всем миром посредством «неведомых сил, ещё необузданных, но уже ожидающих будущего хозяина». А «силы» эти он пытался познать через некие таинственные книги, среди которых «попадались и такие, которые приводили в дрожь. Геннадий упивался ими, высасывал заключённую в словах силу до капельки. Он не умел управлять этой мощью, но хорошо её чувствовал. Она возбуждала, обещая в будущем силу и власть»… Да, совсем не прост мирный огородник и работник завода железо-бетонных изделий Геннадий Малышев.
В «Дневнике писателя» за 1876-й год Достоевский писал: «О, дурные людишки успевают и у нас обделывать свои дела… но зато эти дрянные людишки никогда у нас не владеют мнением и не предводительствуют, а, напротив, даже будучи наверху честей, бывали не раз принуждаемы подлаживаться под тон людей идеальных… и никогда даже самый подлец в народе не говорил: «Так и надо делать, как я делаю», а, напротив, всегда верил и воздыхал, что делает он скверно». «Я как-то слепо убеждён, что нет такого подлеца и мерзавца в русском народе, который бы не знал, что он подл и мерзок, тогда как у других бывает так, что делает мерзость, да ещё сам себя за неё похваливает, в принцип свою мерзость возводит…» Так писал Достоевский сто тридцать лет назад. Так и было. И нужно признать, что за прошедшие сто тридцать лет в России сформировался тип «сознательного мерзавца». Мерзавца сознающего «правильность» своей мерзости. Малышев, показанный в романе Виктора Плотникова, и есть воплощение этого типа.
Не прост, конечно же, в своей внешней простоте и Белов. И конечно, они не могли не столкнуться – обладающий живительным даром любви Белов, и мертвящий всё окружающее Малышев…
Вот выпивают они, мирно вроде бы, приятельски (Малышев-то свою стопку, конечно, лишь пригубил, а уж Белов-то полную опрокинул): «Малышев хохотнул…
- Молодец! За это и уважаю… за то, что живой… реагируешь… Вот твой сосед – Подосёнов. Для него главное – напиться. Ты не такой, тебе понять нужно то, о чём другие не задумываются. Объять необъятное хочешь.
- Хочу. Чтобы я во всех, и все во мне…»
Вот оно – главное в Белове – чтобы я во всех, и все во мне. И для Виктора Плотникова, знаю, это – главное. Трудно так, даже трудно понять, как это так…
Есть и ещё один «герой» романа – Вселенная, мироздание, Божий мир. И герои романа живут в этом мире, и этот мир живёт в них, и объемлет их, и был до них, и будет после них, и в нём-то они навечно – вместе.
«Тёплый вечер упруго торкнулся в спину, объял плечи и тихо соскользнул в траву. Бабочка-капустница взмахнула крыльями и тут же сложила, плоско замерла, успокоившись. Пчела перелетела с цветка на цветок. Мгновение ничего не изменило в мире, но вместило в себя и шорох крыльев бабочки, и слабый вздох Михаила, а где-то на другой стороне планеты в это же самое мгновение так же вздохнул человек, и вздрогнули крылья другой бабочки, и тысячи других звуков наполнили поднебесную и неслышимым гудом прорвались во Вселенную – вздохнула Земля, и покатилось эхо, обрастая, как снежный ком, Вечностью».
Есть и ещё два героя, вроде бы второстепенные: старый рабочий, спившийся, кажется, уже окончательно Фёдорыч, и его жена – терпеливая Александровна.
Они будто бы показывают, кем могут стать и Мишка Белов с Татьяной.
Да ещё сосед Подосёнов – лежебока и увалень, тайно влюблённый, кажется, в Татьяну Белову.
И Белов, и Малышев, и Фёдорыч с Александровной, и вялый Подосёнов, и его бойка жена, и Татьяна – всё узнаваемые русские типы. И жизнь узнаваемая. Но узнаваемая через видение и показ Виктора Плотникова.
«Странное ощущение водоворота, который пытается вырвать его из этой жизни, не первый раз охватывало Белова. Он желал быть неразрывной частью окружающего мира и того, что лежит за пределами сознания, он хотел соединить в себе реальное и нереальное, но не перемещаться из одной части разорванного мира в другую…
Он был готов объединить расколотый мир, но пока не знал, как это сделать».
Малышеву же, как раз, и нужно углублять раскол, чтобы властвовать. Он и пытается создать тот "водоворот", который бы вырвал Белова, и всякого ещё живущего живой жизнью, из мира ещё хранящего или хотя бы помнящего л а д.
И Белов уходит. От ревности своей беспричинной, на поиск Любви – той силы, что одолеет зло.
Во второй части читатель видит областной город. Время – «победа демократии». И тут Виктор Плотников зримо (может, несколько публицистично) показывает те, уже подзабытые нами дни.
« – ГКЧП, наконец-то дождались…
… Беспокойное предчувствие беды витало над городом. Асфальтовый дух теснил дыхание…
… Территорию вокруг церкви облагораживали, трамбовали, пытаясь выровнять и придать благообразный вид…
… Погромыхивая, из-за домов выкатил бронетранспортёр. На нём цепко держались крепкие ребята: размахивали голубым стягом, воинственно кричали о защите демократии, об опасности отечеству…
… Всё распадалось на части: бронетранспортёр, церковь, люди… Только что единое целое дробилось и начинало существовать само по себе. Необузданная сила раздирала пространство, оставляя за собой безвременье: ни прошлого, ни будущего – одно настоящее…» «Он (Белов) вошёл в новую жизнь, где никому не был нужен…» «Все жили сиюминутным, с готовностью отдавая бесконечное на радость в нынешнем дне».
Вот в каком мире оказался Михаил Белов. И в этом-то мире предстояло ему понять и обрести ту силу, что одолеет «малышевых». А «малышевых» здесь много. Там был один Малышев, но сознающий себя «малышевым», «сознательный малышев». Здесь, в большом городе, Белов видит «малышевых» едва ли не на каждом шагу, но большинство из них – «малышевы» неосознанные. Конечно, были такие и в посёлке, из которого уехал Белов, они везде есть, но там они не так видны, как в городе.
Город для Виктора Плотникова и для его героя Михаила Белова – сила мертвящая. И символично, что не поддаётся этой силе человек и в городе напрямую, физически с землёй связанный – бригадир бригады землекопов Ворсков, в которой начал трудиться Михаил Белов.
Вернее, всё же не землекопов, а строителей, но бросили этих строителей на работу бессмысленную – рытьё траншеи зимой по промёрзшей земле. Работа, которую весной экскаватор за день сделает. Но люди трудятся, отогревают землю костром, долбят её ломами. И эта бессмысленность извела бы мужиков, если б не бригадир Ворсков, вот как на сомнения Белова, например, ответивший:
«- Всё сделаем, Миша. За две недели под фундамент подведём, а в феврале трубы уложат. И тепло дадут. А на восьмое марта заселять будут». То есть Ворсков обозначает перед людьми высокую благую цель. Это символ, конечно, ведь в 90-е годы всю страну, весь народ попытались высокой цели лишить, в бессмысленное существование-выживание опрокинуть. «Прав Фёдорыч, ох, прав. Кто-то берёт нас за горло, и крепко берёт», - это уже сам Белов вспоминает слова своего поселкового приятеля, всматриваясь в новую «демократическую» жизнь.
Ворсков, показывает автор, - вот тот богатырь, который сможет (сможет ли?) посрубать головы проснувшемуся на Русской земле древнему змею.
«Шапка, сдвинутая на затылок, освободила взмокшую прядь волос, и тёплый воздух курчавился вокруг головы, придавая фигуре схожесть с чем-то былинным, делая похожим на сказочного героя, пришедшего на помощь одинокой заставе, на глазах которой рушилась крестьянская Русь. Исчезало слово и дело. Живородный родник перекрыли умелой рукой, и народ задыхался. Не понимая причины, тянулся иссыхающей струйкой с родовых мест, пытаясь выжить в городах и сёлах, превращался в безликую массу, аморфно плодящуюся, не знающую ни начала, ни прошлого, ни будущего.
Ворсков нутром чуял опасность, обволакивающую его инородность, чужой дух, пропитывающий родной воздух, и руки чесались по хорошей дубине; как бывало расчищали дикие дубравы под поля и селенья – освобождали место под жизнь, так и сейчас хотелось потеснить наседающую со всех сторон беду; помахать бы палицей, да враг не виден…»
На Ворскова обращает взгляд, надежду свою и Мишка Белов, и автор - Виктор Плотников. Тут только вот какая опасность, на мой взгляд – хоть враг и не виден, он найдётся. Плотников же и показывает его. Да не забыть бы о враге внутреннем, о том, что в душе каждого из нас тоже сидит. А то, в себе-то врага не изжив, начнёшь дубиной махать, да и своих ненароком зашибёшь – такое не раз бывало на Руси, своим больше-то и доставалось…
Вот ещё важные моменты, приоткрывающие мировозрение автора – смотрят мужики на огонь:
« – У нас в деревне на огонь гадали. Никто не верил, а гадали. Видимо, есть в этом что-то…
Лицо Ворскова порозовело… Он подмигнул Белову и по-ухарски:
- А жги ты сила могучая, её кровь горючую, её сердце кипучее на любовь к полюбовному молодцу! Красиво? Во многое верили, всё вокруг живым было, не то что нынче.
- Сейчас в Бога верить можно, пожалуйста…
- Бог всегда был. Дело в том, что живое всё… Земля, огонь, деревья, вода…»
«Раздвинулся мир. Дышится глубоко и привольно. Всё окрест вобралось в Михаила, растворило в себе…
Всё видимое и невидимое вместилось в душе. И оба мира не потеснили друг друга – всему хватило места. И стало светло, и свет духовный слился со светом мирским, и провалился Белов в сиянье гармонии сфер («сиянье гармонии сфер» – какое неудачное, «красивое», словосочетание.- Д.Е.), и услышал слаженный хор Нави и Яви (это уж совсем неудачно, потому что придумано, а скорее вычитано В. Плотниковым из множества нынешних книжек «по язычеству»), и взмахнул руками, овладевая мелодией.
Он был дирижёром, а создателем музыки – Бог».
Что это? Язычество. А точнее – «неоязычество», довольно популярная нынче в некоторых кругах оккультная практика. И если к язычеству можно и нужно относиться как к детству из которого мы, русские, выросли, став православными христианами, но которое, разумеется, остаётся в нас, то к «нео» («ново») язычеству отношение может быть одно – это сатанизм. За каждым из нас, слава Богу, как минимум, сорок поколений православных людей, наши предки сделали выбор, и их выбор определил судьбу народа и страны, и не нам этот исторический выбор пересматривать.
А вот ещё Ворсков: «Билось, играло пламя в зрачках – с таким настроем тать громили… Дрожит от напряжения Ворсков. Весь он оружие, и нет супротивника такому состоянию. Но меркнет пламя, тускнеют зрачки. Чужим духом несёт над диким полем. И взревел бригадир, вскинул голову, и понеслось протяжно-горделивое:
-Ого-го-гоу-у-ау-м…»
Тут уж что-то нечеловеческое. Звериное.
По-мне дак – зверя-то надо в себе изживать. Людьми (а ведь в каждом человеке – Образ Божий!) становиться. Только человек, в высшем значении этого слова, сможет сознательно пойти за други своя на любую нечисть.
А что за «нечисть» можно понять из следующего эпизода – Белов наблюдает «лягушачью свадьбу», болотистый пруд кишащий лягушками: «Осмотревшись более внимательно, Михаил заметил самцов, занимающихся перехватом ослабевших, не способных к сопротивлению сородичей… Угрюмое просматривалось в их вздутых глазах. Они разбрасывали семя, будучи уверенными, что часть икринок будет оплодотворена и вскоре на свет появятся такие же, равнодушно-презрительные к миру особи. Эти самцы по природе своей были чужие, и они стремились заразить собою как можно больше самок… Одна из лягушек… лениво переминалась на похрустывающем ложе. В её позе прорисовывались знакомые черты, так Малышев любил ворочаться… Вспомнилась и кличка, раз оброненная Татьяной – лягушастый».
И если следовать логике В. Плотникова (может, я не прав, но это вытекает из текста), противостояние-то вот на каком уровне получается: Ворсков-волк – Малышев-лягушка. И это, конечно, упрощение конфликта. Ворсков, чувствующий в себе языческую «волчью» силу, является, между прочим, прихожанином православного храма. А Малышев – слишком силён, хитёр и опасен.
Но Белов-то, что обнадёживает, во всех своих метаниях остаётся человеком. И смотрит он на Ворскова, скорее, не с надеждой, а с невольным уважением к звериной силе. Ну, а на «малышевых» – с гадливостью. И не за Ворсковым, в конце концов, он идёт, а к Татьяне своей, которая, точно, увидь Ворскова, волчью суть бы его разглядела (точнее – «опасность волка» в Ворскове), как разглядела «лягушастого» Малышева.
Белов возвращается к родным людям, но не дано ему пока встречи с женой. И что ждёт Михаила Белова и его жену Татьяну, читатели, возможно, узнают из третьей, пока не написанной части романа.
Медленно, кажется нам, читателям, пишет Виктор Плотников. Но он не писатель-сочинитель. Виктор Плотников – писатель, проживающий судьбы своих героев. И значит, Михаил Белов, вместе с Виктором Плотниковым: живёт, думает, страдает, ищет, любит… Ну, и – дай Бог ему…
Когда мы будем вместе? Когда, изжив зверя в себе, обретём любовь человеческую.