Читайте начало истории здесь.
Мы продолжаем публиковать отрывки из дневника учителя русского языка и литературы Ильи Гудкова, который он вёл во время поездки в родную деревню Мосолово (Калужская область) в августе 1943 года.
«Мосаловские дни»
Хроника 17 — 25 августа 1943 г.
День восьмой (24/VIII).
На колхозном гумне, у гороха. Сенино пепелище. Через яровое поле. Осинница. Последние боровики. В Лужском, у старой тетки. С грибами и огурцами. Сушка и солка грибов. У засохшей дедовской яблони.
Солнце! Родное мосаловское солнце! Неужели последний день в щедрых лучах твоих буду беззаботно ходить по заветным окрестностям, полям и перелескам. Завтра уже надо уезжать. Но все же это завтра, а сегодня весь день мой.
Чтобы не потерять из него мосаловских остатков, встал пораньше и пошел к задним сараям, навстречу солнцу.
Дорожка, когда-то проторявшаяся матерью, отцом и их родителями подвела к колхозному гумну, на гладкой середине коего сидели женщины перебирая копну пожелтевшего гороха.
— Зайдите к нам посидеть, — обратились они ко мне, — расскажите, как в Москве-то пережили всё это...
Подсаживаюсь, выбираю по их примеру стручки позеленей, помягче и начинаю сжато делиться с ними впечатлениями о налётах, тревогах и неугасимой вере москвичей в победу.
Даже самые внимательные ученики, кажется, не слушали меня так как эти старые односельчанки, сопровождавшие наиболее тронувшие их события восклицаниями и вздохами.
К гумну подъезжали дородные украинские волы, запряженные в наши игрушечные для них телеги, наполненные снопами.
— Какие! — восхищаюсь я. — Откуда?
— Эвакуированные! — довольно поясняют колхозницы. — Без них бы сейчас как без рук. Лошадей мало, да и плохи они... А эти — гору своротят.
— А не слыхали Вы что произошло у нас после немцев-то — переходит Иванова Авдотья к деревенским новостям.
— Что такое?
— Шурка-то Косякова... двойню родила. Надо прямо сказать — осрамилась... И главное, сама незнает от кого... Прослушав ещё несколько "новостей" и наевшись сдобного черствеющего гороху, отправился дальше по задам останавливаясь около сгоревших домов и вспоминая, кому они принадлежали.
Вот стоит небольшая, но веселенькая рябинка, украшенная яркими кистями. Здесь был небольшой домик Василия Савина, большого любителя чтения библии. И домик, и его фанатичный обитатель сгорели. Когда немецкие поджигатели запалили этот дом, хозяин его не вышел. Захотел, как объясняли крестьяне, пострадать за весь мир, то есть за всё село. После отыскали его кости и похоронили.
А вот, через сгоревший дом Ильи Савельева, угнанного в Германию, и пепелище дома моего друга Сени. Долго стоял здесь, созерцая оставшиеся кусты малины и жасминника. Здесь мы когда-то вешали гамак, качали наших ребятишек, играли в волейбол. Здесь в первый приезд после женитьбы колхозницы нас «величали».
И вот словно у развалин мельницы из пушкинской "Русалки" стоял я, мыслями ухватясь за строфы арии
«Здесь все мне на память приводит былое
И юности красной заветные дни».
На яровое поле приходил председатель нашего колхоза и остановился со мной.
— Что? Глядите на следы немцев?
— Да, «наследили» много... Не скоро забудешь их даже после уничтожения...
— Сейчас всё-таки заросли, как-то заровнялось... А вот первые дни смотреть на это было... Ну прямо жутко. Стояла целая слобода, и вдруг одни чёрные кирпичи.
Так разговаривая, идем по яровому полю. Солнце как в море искрится в золоте поспевающего овса, чередующегося с темно-зелеными островами картофеля. Тепло. Так привычны фигуры колхозников у ржаных крестцов. Но больше, чем трактор удивляет взгляд тянущиеся от задних сараев эвакуированные украинские волы.
Зеленью, тишиной встречает старая осинница, свидетельница моих воинственных детских походов на шмелей в кругу деревенских сверстников.
«Мне вспомнились лица товарищей милых.
Куда вы девались, друзья?!
Иные далеко, а те уж в могилах —
Рассеялась наша семья!»
Памятное с первых школьных лет это четверостишие, бликое как осинница, недаром особенно сильно вспоминалось сейчас: Один из лучших «милых товарищей моих» далеко — в Монголии, на Дальневосточной границе, а другой с тяжкого 1941-го года — в могиле.
Сколько раз возвращались с ними отсюда с лесными «трофеями», украшенные пышными шмелиными «укусами».
И на этот раз не обманула осинница. Какие сдобные, хотя и редкие попадались боровики! Пока прошёл все «грибные места» и повернул на Клюквенное болото, корзина словно подрумяненными булками и тёмно-шоколадными круглыми цукатами наполнилась белыми грибами. С этой благодатью решил зайти проведать старую тетку, жившую в деревне Болынь, недалеко от Мосалова. Чем-то умиротворяющим тургеневским повеяло от околиц теткиной деревни. В траве, свернувшись пёстрым ковриком лежали привязанные к колышкам телята. Пахло подсыхающим сеном, полынью, овсом. Две девочки с васильками в косичках скатывались с крыши овина, спуская за собой потемневшую солому и оставляя позади золотистый след от остатков свежей соломы, не пробитой дождями.
Вошёл на улицу. И здесь, словно черные облака на светлом небе, чернели пепелища.
У колодца с большим колесом гнулась, трудилась, повязанная синим платком старушка. Опустив бадью, она силилась поднять её. Взявшись за колесо, я спросил: Не знаешь ли, мать, где тут живет Пелагея Безногова?
— Кто, милый, безногая?!
— Не безногая, а фамилия такая. Без-но-го-ва Пелагея. Где живет,
— А не знаю, сынок. Не знаю может и живой... Давно нет слуху... Да...
— Да что Вы с нею говорите. Она ничего не слышит... Да и тронутая... раздался голос проходившей мимо женщины с вилами.
Узнав от ней, что тетка живая и дом ее уцелел я направился за овраг.
— Так ты Илюша... Господи! Батюшка ты мой... А и Марьин сын. Зашел навестить старуху... Не забыл — восклицала тётка, суетясь по кухне и смахивая с лавок какие-то тряпки, ботву от свеклы и очистки огурцов, — Садись, садись вот сюда.
Ах милый... Вот спасибо-то... Слава богу, что жив-то... Ну дай я погляжу, погляжу... Господи-и...
И слёзы побежали из впавших когда-то черных глаз и намочили мне щеку.
На стол передо мной она поклала огурцов, яйца, хлеба, испеченного из картофеля. Переходя от успокоения, оживления к слезам старушка много рассказывала, о поджигателях-немцах, столкнувших её в снег и смеявшихся при этом в «ту страшную ночь», с блеском в глазах говорила о своем внуке-летчике, не раз делавшим приветственные круги над её домом.
— Бывало, когда фронт был близко часто прилетал. Заслышу, выбегаю, а уже бабы кричат: Бабка смотри твой внук-то опять здесь кружится! Я смотрю, но где ж его увидеть. А вот самолет хорошо видно. Пролетит низко, низко и крыльями покачает... А один раз сбросил письмо, мне читали... Пишет... Милая бабушка. Дожидайся меня... Не умирай... Ещё пишет. Почему, бабушка, из твоего дома выбегает так много ребятишек?... А это у меня в доме школа была, после того как в вашей деревне сожгли немцы.
Как ни отказывался, а тетка все-же поклала мне в корзинку огурцов, яиц и даже кочан капусты. Я, чтоб не остаться в долгу, предложил денег, грибов, но это так обидело её, что лучше б и не предлагал.
Проводив меня за околицу, она тихо побрела обратно, поминутно оглядываясь и повторяя: «А и пришел... Не забыл Илюша... Господи-и! Навестил».
Уже далеко отошел я, а она все разводила руками и покачивала головой.
— Что это?! — никак на последок-то в лесу не только грибы попадались — встретила меня «тётя Лиза».
— Да нашёл куриное гнездо — пошутил я и добавил, видя, что она готова принять чуть-ли не всерьёз мою шутку — заходил к тетке в Болынь.
— Вот это хорошо, что проведали тётку-то. Она часто спрашивала про Вас, приходя в сельсовет. Ну а с грибами-то что будем делать?
— Как что, есть!
— Да нет... я не про жареные. Куда девать будете солёные-то: целый большой чугун, да и сушёных на печке много.
Повозившись с грибами, вечером после «чаепития» парным колхозным молоком, я вышел на волю.
Усевшись на засохшем свалившемся стволе дедовской яблонки, долго пробыл так. Всё, казалось, задумалось со мной: и посаженная отцом черемуха, и уцелевший чудом дом, и поднимающийся над ним к Большой медведице вяз, и силуэт церкви. Все изменилось и всё это казалось неизменным, как неистребимая любовь к родным местам.
Материал подготовил Андрей Бородулин
Другие части этой истории читайте здесь.
Посмотрите также другие материалы об Илье Гудкове:
"На моем письменной столе... целая аптека различных лекарств". Из дневника учителя Ильи Гудкова
#военное лето ильи гудкова