Читайте начало истории здесь.
Мы продолжаем публиковать отрывки из дневника учителя русского языка и литературы Ильи Гудкова, который он вёл во время поездки в родную деревню Мосолово (Калужская область) в августе 1943 года. В этой части односельчане вспоминают, как немцы подожгли Мосолово.
«Мосаловские дни»
Хроника 17 — 25 августа 1943 г.
День четвертый (20/VIII).
Дождливый день. На чердаке. За письмами. Угощение колхозников. В «Борке» перед вечером. Сельские сумерки.
С утра зарядивший дождь заставил пока отложить лес и вспомнить о письмах и вчерашних приглашениях колхозников. Прежде всего принялся за грибы. Мне их нажарили, наварили и даже на сушку осталась добрая половина.
— Ну и грибки! — подхваливал председатель сельсовета, пришедший мокрый от молотильного сарая и отчаянно ругающий дождь. Вот навалился… Хуже немца… Льёт и льёт. Что теперь скажу о семенах в районе?
— Перестанет, — успокаиваю его я, нанизывая шляпки боровиков на рогульки — Обязательно должен скоро перестать…
— Это почему же?
— А как же иначе — шучу в ответ. — Я-то зачем приехал… Ведь не дома сидеть и смотреть на дождь. Эту неделю, пока пробуду, будет солнце!
— Ну если так, то тогда дождь перестанет — смеётся председатель, — значит, надо секретарю сказать, чтоб передал в район — семена будут.
А дождь между тем продолжал мыть стекла. Я решил осмотреть дом, раненый, но чудом переживший немецкое нашествие. Осмотрев пыльные «рожки да ножки» от библиотеки полез на чердак, где у меня когда-то хранился второступенческий архив.
Какое живописное запустение смутно выступило перед глазами, постепенно привыкавшей к чердачной полутьме.
По размытой дождем трубе тихо стекали свежие струи и лились в специально подставленный круглый котелок. Рядом валялся такой же. Когда рассмотрел поближе — это оказались… немецкие каски со свастикой, покрытой желчью ржавчины.
В темно-бурой дубовой листве, посыпанной для тепла, валялись пыльные листы из дедушкиных старо-славянских книг и из дядиных революционных в перемежку с остатками моих второступенческих тетрадей. В слуховом окне вместо разбитого стекла прилажена была… икона Казанской божей матери, старого письма — венчальное благословение моей матери. Около остатков слесарного инструмента отца валялась груда вспоротых консервных банок с немецкими надписями. Тут же стоптанные ботинки брата Миши, моя смятая в блин, когда то белая фуражка — гордость летних каникул в пору студенчества.
Какой хлам! И как дорог он сейчас мне для путешествия в прошлое. Сколько лет и десятилетий покоится во всем этом, вызывающем чиханье. Каждая отживщая, ненужная теперь вещь — говорила о жизни, призывала к жизни.
Под впечатлением этого, спустившись вниз, сел у туманного окна за письма. Сене даже зарисовал двойной «счастливый» гриб, Вале, беспокоившейся, что я буду есть в деревне, описал густое колхозное молоко и жареные грибы. Пускай поглотает слюнки!
Дождь немного перестал, когда пришедшие в сельсовет колхозники напомнили мне о вчерашнем приглашении.
Прежде всего пошёл к подруге, куме и тёзке моей матери.
— Ждали, ждали вчера, — начинает она, приводя меня в комнату, где около приготовленного стола сидел красноармеец с нашивками жёлтого и красного цвета. — Ну, наконец вспомнили. А это вот мой зять, ранен…
Мы знакомимся… А на столе, между тем уже заставленном, появляются всё новые пополнение: яйца, деревенские лисички, молоко, чай и даже водка. Старушка и её дочь суетятся и тут же вспоминают давно прошедшее и недавние «немецкие» дни.
— А что это у Вас с руками? — замечаю я у Анны рубцы сильных ожогов
— Спасала дом… Тут всё не расскажешь, не хватит время… Мы вот давайте выпьем за Ваше здоровье и благополучное прибытие… Вот так. А теперь деревенских закусочек… Не побрезгуйте… Огурчиков… яичек.
Вот Вы заметили руки.
Слава богу, зажили, но умирать будешь — не забудешь этих дней…Страшные сны и то так не сняться. Как почувствовали они, что не Москве капут, а им — озверели. В нашем-то доме стоял их как бы главный доктор, что ли, шут их разберёт. Все заставлял подметать бывало… А тут вдруг ночью и про чистоту забыли… Мечутся… кричат по-своему.
Нас стали выгонять… На улице метель… страшное зарево за Клюквенным болотом. Уже подожгли Анновку. Снег на поле, как в крови… И видно по снегу, как они идут, идут к нашей деревне. А от осинницы уже стреляли наши. Вот тут в Ваш дом-то и попало в стену… А нас всех сгоняют в церковь… Думали убьют… Что было, плач подняли ребятишки… Бабы воют. Вдруг запылали задние сараи у нас. Ну сожгут деревню, — подумала я, да, как стали переходить овраг к церкви взяла, да и убежала. Некоторые также ухитрились, пока было темновато… Этим и спасли свои избы…
Бегу обратно, падаю… а уже деревня загорается со всех сторон… Вспыхнул колхозный двор… Школа около церкви… Бегу домой. Подбегаю. Сердце так и упало. Окна все как кровью налились. Зажгли! Не помню себя, как очутилась в избе. Пол и обои полыхают и никого из них нет. Я и давай срывать бумагу-то и топтать ногами…
Потом почувствовала боль, руки дерут. Мне бы обернуть их сначала одеялом, а я в горячах… Ну кое-как затушила, сунула руки в снег, а боль такая, хоть кричи… Болели долго…
— А мы-то что натерпелись в церкви — подхватила её старушка-мать. Загнали нас туда: темно, теснота холодно.. Не выпускают. Дрожим… плачем. Кто Богу молится, а кто дошёл до того, что даже в церкви ругается. А тут выстрелы. Зарево в окнах. Крик поднялся! Батюшки! Погибаем! Деревню зажгли! Вот, Илюша, дорогой, что тут было — не расскажешь. Ад! Хуже аду! Чтобы дожила до такой страсти кума Марья — твоя мать… Ой не приведи-то, Господи!
Разговорился и красноармеец, вспомнил как был в окружении, жил больше месяца в лесу, как был ранен.
К вечеру только выбрался от гостеприимных хозяев, дав обещание поправляющемуся от ранений зайти завтра утром и вместе идти за грибами.
А меня уже и сегодня тянуло в лес. Дождь унялся и солнце перед закатом выглянуло, предвещая хороший день завтра. Взяв корзину, быстро пошел в ближайший лес под горой — Борок. Как хорош был вечереющий полутёмный лес! Даже в нём, любимом месте самых маленьких сельских детей, было много красных и черных грибов. Под задумчивыми густыми соснами белели желтоватыми блюдцами грузди. В полутьме, словно крупные цветы золотились зонтики лисичек. Какая тишина! Только слышно, как срывались дождевые капли с листьев и хвои, да шуршала мокрая трава под ногами.
Ещё не совсем стемнело, как моя корзина наполнилась верхом, а я, промокший, но довольный всё еще готов был бродить в лесных летних сумерках.
Материал подготовил Андрей Бородулин
Другие части этой истории читайте здесь.
Посмотрите также другие материалы об Илье Гудкове:
"На моем письменной столе... целая аптека различных лекарств". Из дневника учителя Ильи Гудкова
#военное лето ильи гудкова