Летняя тетрадь Ильи Гудкова, тушинского учителя русского языка и литературы (в то время Тушино — отдельный от Москвы городок) — это подробное повествование о его поездке в родное село в Малоярославецком районе Калужской области в августе 1943 года. Мосолово, где он родился в крестьянской семье, было оккупировано немцами сравнительно недолгое время — 4 месяца, но пережило несколько боев, как за саму деревню, так и за окрестности. В 6 километрах от Мосолово (140 километров от Москвы) располагались знаменитые Ильинские рубежи— места тяжёлых боёв на Старом Варшавском шоссе между наступающими со стороны Медыни немецкими бронетанковыми войсками и небольшим числом Подольских курсантов. Многократно упоминаемая в дневниках и стихах Гудкова река Лужа выступила тогда в роли одного из участков фронта. До сих пор здесь посреди лугов, картофельных полей стоят бетонные доты, побитые разнокалиберными снарядами.
Ценность этой тетради в одновременно личном и репортажном характере дневника, литературном стиле изложения: давая волю своим чувствам, описывая собственный быт и проведённое время, Гудков представляет хронику освобождённой деревни с упоминанием большого числа подробностей и фактов, давая слово местным жителями, очевидцам, сохраняя самобытный слог и подлинные эмоции односельчан в дни войны.
Структурно эти записи не типичны для дневников автора. В этих Гудков поясняет очевидные для него самого детали. Например, про окрестности деревни: «ближайший лес по горой — Борок». Это не характерно для дневника, который пишется только для себя. Возможно, Илья предполагал текст для публикации где-либо, а ещё более вероятно, что оттачивал литературный стиль, создавая из дневника рассказ, доступный широкому кругу. Как бы то ни было, «Мосаловские дни» раньше не публиковались, читателями тетради были лишь дочери, сыновья и внуки.
«Мосаловские дни»
Хроника 17 — 25 августа 1943 г.
День первый (17/VIII)
Киевский вокзал стал для меня лирикой студенческих и первоучительских лет. Не из под его ли прозрачной ниши вышел я впервые на московские улицы в суконном пиджаке, перешитом из бабушкиной поддевки?! Не отсюда ли выходил я ежегодно с билетом «Москва-Малоярославец», отправляясь на зимние и летние каникулы! Ни этот ли милый, как юность, вокзал был свидетелем цветоносных проводов учениками учителя. Не здесь ли, на вокзале, словно на жизненном перепутьи, каждый человек вспоминает и видит многое такое, что не вычитаешь ни в поэме, ни в дневнике. Заветный поезд на Малоярославец стоял уже под стеклянным сводом, когда я с недельным запасом хлеба и с… больной ногой вышел из метро и, прихрамывая, стал разыскивать вагон посвободнее. Таковым оказался вагон для раненых.
Проводник, посмотрев мои справки из больницы, пропустил, но военный комендант, узрев моё штатское и весьма «заштатное» одеяние, среди распростёртых на полках шинелий, неумолимо посоветовал переменить «жилплощадь». Пришлось распроститься с «удобствами» и втиснуться в соседний вагон, в крикливую «смесь одежд и лиц». Казалось, и встать будет негде… Но мне всё же повезло. На лавочке оказался провожающий. Я как-то сумел втиснуться на его место между дремлющим стариком и беременной женщиной. Это послужило мне надёжной защитой на всю дорогу. Нас, «три грации» — никто не пробовал попросить «потесниться».
Я бы мог даже заснуть (ехали ночью), если бы не больная нога и светлые несущиеся быстрее поезда к родным местам мысли. В темноте слышались названия близких (как и всё в этом пути) остановок, которые заставляли вздрагивать сердце:
— Апрелевка! Бекасово! Нара!
— Неужели еду! — вспыхивала зарницей мысль — как казалось это невыполнимо и как, в сущности, просто. Вот только беспокоит нога…
— Кому до Балабаново! Следующая! — слышится из «тьмы египитской» голос кондуктора. — Дальше будет 14-ый разъезд…
— Балабаново! 14-ый разъезд! — пробую что-либо увидеть в окно и ничего не вижу, но мысли, мысли видят неугасимый временем светлый облик «белой девушки», второступенки Лиды.
Куда-то в сторону, словно архимедовым рычагом отодвигается весь тяжкий ужас военных лет и в сердце вновь неопалимой купиной распускаются дни, которыми живешь до могилы.
— Протва! Скоро Малоярославец!
В темноте задвигались узлы, мешки и чемоданы. Я прячу дальше под лавку многострадальную ногу и терпеливо сношу последнюю тискотню, погруженный в светлые мысли в мрачном вагоне.
Пояснение: В разные годы и на разных географических картах это село в Малоярославецком (ранее Боровском уезде) районе Калужской области называлось по-разному: Масолово и Мосолово. Гудков также в разные годы использует различную орфографию, в конце ХХ века склонившись к ныне общепринятой: Мосолово.
Материал подготовил Андрей Бородулин
Другие части этой истории читайте здесь.
Посмотрите также другие материалы об Илье Гудкове:
"На моем письменной столе... целая аптека различных лекарств". Из дневника учителя Ильи Гудкова
#военное лето ильи гудкова