Рассказ пятый
ИННОКЕНТИЙ
Мне девятнадцать лет и я вырвалась на свободу. А точнее — всяческими манипуляциями и беседами о тяжести ежедневного пути из Морозовки до Санкт-Петербурга и обратно, я добилась разрешения родителей снимать комнату с подружкой недалеко от педагогического института. Мы живём в трёхкомнатной коммуналке на улице Ефимова дом №3 рядышком с Сеной площадью и я наслаждаюсь новизной жизни. Мне нравится всё и даже то, что в квартире нет ванной комнаты и порой по утрам я вижу, как соседка, старая дева сорока семи лет, полощет в раковине свой голый бюст необъятного размера. А ежевечернее предложение шестидесятилетнего одинокого пузатого соседа о совместном распитии бутылочки коньячка меня только смешит и забавляет. Жизнь представляется мне теперь большим тазиком малинового варенья и я готова лопать её до умопомрачения.
Мне девятнадцать и я наивна до невероятной глупости. Я легко могу на улице одолжить незнакомцу денег, если он меня попросит. Ведь я же дала ему свой адрес и сказала, когда бываю дома. Но почему-то денег мне пока ещё никто не возвращал...Мне кажется, что ничто не может омрачить моего существования — ведь у меня есть папин совет, которому я следую с четырёхлетнего возраста: «Наташка, если кто-то тебя обижает, сожми кулаки покрепче и бей сразу в нос, а лучше — в глаз. Только со всей силы и без сомнений. И если противник намного сильнее тебя — убегай как можно скорее. А если слабак — дай ещё раз, чтобы запомнил на всю жизнь и даже не думал к тебе больше подходить». Так я и делала в детстве — кулаки и уверенность в своей правоте делали своё дело.
Теперь вечерами вместо электрички я гуляю по Невскому проспекту, по Садовой улице, по Михайловскому парку. Я дышу городом, о котором мечтала всё отрочество и легко иду на разговор с любым человеком, который ко мне подходит. Я ещё ничего не знаю о людях...
Майским вечером, прогуливаясь по площади Искусств, я присаживаюсь на скамейку и вижу, что ко мне медленно подходит мужчина на шатких ножках. Его немного покачивает из стороны в сторону. «Старик. Болеет, наверное, — думаю я, — вон сколько морщин... И мешки под глазами. Интересно, а почему он голову не моет? Волосы длинные такие, ниже плеч и седые наполовину. Старый дядька — лет пятьдесят, наверное... И плащик у него старенький, заляпанный. Художник, наверное. А чего он так на меня пялится? Наверное, я ему нравлюсь...»
Старик подходит к скамейке, присаживается совсем рядом на самый краешек, вполоборота ко мне и начинает дребезжащим и чуть квакающим голосом выражать восхищение моей нездешней красотой и умом, написанным на моём прекрасном юном лице, которое он готов увековечить в своей новой поэме. Через пятнадцать минут извержения дифирамбов мы отправляемся к поэту домой на чашечку чая — «всего на полчасика, не больше». Я помню папин завет и по дороге думаю о том, что слабее у поэта — нос или глаз...
Мы идём по Садовой улице, заходим в тёмную воняющую мочой парадную, поднимаемся на третий этаж. Поэт не сразу попадает ключом в замочную скважину. Входим в тёмную квартиру, пахнущую плесенью. Поэт пытается запереть дверь, но я запрещаю, хмуря брови и говорю, что немедленно уйду, если закроет. Оробевший поэт соглашается, и я, не снимая ботинок, прохожу за ним в комнату.
«Алкаш», — понимаю я, видя пустые винные и водочные бутылки, валяющиеся где ни попадя. «Иннокентий», — представляется поэт и предлагает мне жахнуть по стаканчику за знакомство. Получив отказ, Иннокентий теряется, начинает искать что-то в буфете, оправдываясь, что не ждал сегодня гостей и не припас никаких деликатесов. В буфете не было ничего. Совсем ничего. Пус-то-та. «Ну я вам всё-таки налью — вдруг вы захотите... Как вас зовут? Простите, я помню, что вы мне говорили... Наташа... Натали... Боже, как же это поэтично. Как у Александра Сергеевича... Пушкина. Садитесь, Натали, садитесь на диван, а я налью и себе — чтобы у нас образовалась, так сказать, интимная обстановка», — и Иннокентий, налив полстакана водки, тут же выпил всё словно воду и налил ещё столько же.
После второй порции водки Иннокентий снял плащ, швырнул его на пол, встал к буфету спиной, пытаясь выпятить грудь, достал из кармана брюк сигареты, спички и закурил. Взгляд его вдруг засиял, улыбка озарила рот, в котором не было половины зубов и я подумала: «Нет. Не старик. Не пятьдесят. Сорок, наверное...»
Иннокентий приосанился, поднял левую руку — будто собирался дирижировать симфоническим оркестром, медленно вдохнул и заговорил так, будто в нём включили отрывок из радиоспектакля. Между мыслями в паузах Иннокентий подливал себе водки. К концу речи бутылка была пуста, а я почему-то запомнила почти всё слово в слово: «Натали! Если бы вы знали, Натали, что такое быть женщиной! Нет. Не так... Я хочу, мадемуазель, чтобы для вас открылась большая тайна. Я открою её для вас. Я расскажу вам огромный секрет — секрет женской власти над мужчинами. Вы думаете, чтобы очаровать мужчину, надо быть красавицей? Нет! Нет... Красивое лицо — это, конечно, хорошо, но не это главное, Натали, не это... Глаза... Глаза! Сияние женских глаз — живое, настоящее, животворящее! Вот что так цепляет нас. Пустые глаза — это страшно, Натали. Это — ад. Наполняйте ваши глаза жизнью, мечтайте, смотрите в небо, а не под ноги. И бога ради, не сжимайте губ! Пусть ваши губы всегда будут чуть-чуть приоткрыты — будто они готовы к поцелую. Спина... Держите спину, Натали! Не сгибайтесь ни при каких жизненных невзгодах. Держите её в тонусе — по выражению спины мы всё понимаем о женщине. Руки... Пусть ваши руки будут в покое и движение их будет плавным — так вы загипнотизируете любого мужчину. Ноги...Им совершенно необязательно быть длинными. Они должны быть лёгкими. Слышите, Натали, лёгкими! Ходите так, будто вы летаете над землёй. Парите, Натали, парите над землёй как птица. Каждый захочет поймать в клетку вольную птичку с сияющими глазами... И... Натали... О, Натали!
Самое манкое... Самое нежное... Самое трепетное... Ваше тело... Натали, подарите мне вашу любовь!»
Тут Иннокентий попытался пылко броситься к моему трепетному нежному телу, струной восседающему на диване. Водка поэта подвела. Пока он перемещался от буфета к дивану, я раздумывала: «В нос? Или в глаз? Наверное, лучше в глаз... Но можно и в нос. Нет. Сначала в глаз, а потом — в нос. И бежать».
Расправа с Иннокентием была быстрой. В глаз. В нос. И бежать. Бежать быстро-быстро — как учил меня папа.
Катя Шатон