- Сколько вещей в чернильнице! - сказал кто-то, кто был в доме поэта. - Как красиво! Какая будет первая работа? Восхитительная работа, без сомнения.
- Это просто восхитительно, - ответил сразу голос чернильницы, - тем более восхитительно, - повторил он, взяв в качестве свидетеля перо и другие предметы, положенные на стол. - Сколько вещей во мне... трудно представить... Это правда, что я сам этого не знаю, и мне было бы очень стыдно говорить, что из этого выходит, когда в меня только что погрузили перо. Только одной моей капли хватит на полстраницы! От меня рождаются все работы мастера этих страниц. Именно от меня он рисует эти тонкие рассуждения, этих милых героев, эти соблазнительные пейзажи, которые заполняют столько книг. Я ничего о них не понимаю, и природа оставляет меня абсолютно равнодушным; но это не имеет значения: все, что все же имеет свой источник во мне, и этого достаточно для меня.
- Это доказывает, что вы не думаете, ибо если бы у вас был дар рефлексии, вы бы поняли, что ваша роль сильно отличается от того, что вы думаете. Вы предоставляете материал, который служит мне, чтобы сделать видимым то, что живет во мне; вы содержите только чернила, друг, ничего больше. Это я, перо, который пишет; нет человека, который бы оспаривал это, и все же многие люди ладят с поэзией, как и со старой чернильницей.
- У вас высокое слово для такого неопытного, потому что вам всего лишь неделя, моя дорогая, и вы уже в плачевном состоянии. Ты можешь себе представить, что мои работы - твои? О, какая прекрасная история! Перья гуся или перья стали, вы все одинаковые и ничем не лучше других. Тебе придется позаботиться о том, чтобы записать на бумаге то, что я сказал.
- Завершает перо!
Поэт был очень взволнован, когда вечером вернулся домой. Он был на концерте и испытал непреодолимое обаяние несравненной скрипачки. Под вдохновенной игрой артиста, инструмент ожил и выдохнул его душу в переполненных гармониях.
Поэту казалось, что он слышал пение собственного сердца, пение божественным голосом, как иногда поступают женщины. Как будто все вибрирует в этой скрипке, струны, смычок, тело, чтобы достичь большей интенсивности выражения. Несмотря на то, что игра виртуоза была экстремальной наукой, исполнение казалось ничем иным, как ребячеством: порой едва видно, как смычок касается струн; это было для того, чтобы дать всем желание сделать то же самое со скрипкой, которая, казалось бы, поет сама по себе, смычок, который, казалось бы, идет сам по себе. Художник был забыт, несмотря на то, что он сделал их такими, какими они были, пропустив через них кусочек своего гения. Но поэт вспомнил, и, сидя за столом, он взял ручку, чтобы записать то, что ему продиктовали его впечатления.
- Как глупо было бы смычку и скрипке хвастаться своими достоинствами! И все же у нас, поэтов, художников, изобретателей и ученых, есть это безумие. Мы поем свои хвалы, гордимся своими произведениями и забываем, что мы - инструменты, на которых играет Творец. Честь ему одному! Нам нечем гордиться.
На эту тему поэт разработал притчу, которую назвал "Рабочий и инструменты".
- Приветствую, моя дорогая, - сказало перо после отъезда хозяина. - Ты понял, что я написало и что он снова прочитал вслух?
- Естественно, с тех пор, как ты пришла забрать его у меня, красавица. Я советую вам извлечь максимум пользы из урока, так как обычно вы не грешите скромностью. Но ты даже не почувствовала, что мы веселимся за твой счет!
- Старая дура! - ответило перо.
- Старая метла! - ответила чернильница.
И каждый из них остался убежденным в том, что заставил своего противника замолчать по непомерным причинам. С подобной убежденностью человек имеет чистую совесть и хорошо спит, так что они оба засыпают от сна праведников.
Поэт, однако, не спал; в его голове, как ноты под смычком скрипача, мчались мысли, иногда свежие и кристально чистые, как жемчуг, обрушившийся на водопад, иногда стремительные, как порывы бури в лесу. Они вибрировали полностью под рукой Верховного Мастера. Честь ему одному!