Какой-то злой рок завис над Двадцатой школой. Все, описанное выше, случилось с Василием и Галиной в субботу, а в понедельник – это уже начиналась страстная предпасхальная седмица – стало известно еще одно драматическое обстоятельство.
В школу из больницы позвонила трясущаяся от горя Ариша и попросила помощи. Там находилась ее дочь Гуля. У нее было заражение крови и понадобилось срочное ее переливание. И нужно было очень много крови…
И вот по первому звонку Кружелица собрала на перемене учителей. Было решено отменить занятия, и всем ехать сдавать кровь. Все поспешили в школьный автобус, который едва вместил почти всех учителей. Не поехали только те, у кого в этот день были «методические дни», и они следовательно отсутствовали на работе.
Удивительно, что поехала даже Кракова, несмотря на все «официальные запреты» «Свидетелей Иеговы» о переливании крови. Когда Василий по дороге к автобусу спросил ее об этом, она резко и недовольно дернулась и раздраженно сказала:
- Но это же не мне переливают!.. Да и вообще – всегда могут быть исключения…
Лица у всех сидящих в автобусе учителей были озабоченные, но с оттенком какой-то решительности. Среди них не было, пожалуй, ни одного, кто бы «любил» Гулю или просто «хорошо» к ней относился, но в такую минуту все - не просто были готовы ей помочь, но даже чувствовали, что этим искупают какую-то свою «вину»… Может быть, вину именно за то, что никогда ее не любили.
По дороге же выяснились и обстоятельства случившегося. О них рассказала Мостовая. Гуля действительно «залетела» и попыталась самостоятельно избавиться от беременности. У какого-то полуподпольного врача или какой-то «бабки» была произведена «операция», но не очень удачно – была занесена инфекции.
Дело осложнилось тем, что Гуля не сразу открыла свою «тайну», несколько дней даже не обращались к врачам, несмотря на все ухудшающееся самочувствие. В одну из городских больниц она уже была доставлена без сознания и в бреду.
Но в больнице, когда туда приехали учителя, все происходило - как словно специально для того, чтобы охладить «благородный» учительский порыв. Сначала на въезде так и не пустили автобус – пришлось всем пешком идти к отдаленному инфекционному корпусу. Там их встретила похудевшая растерянная Ариша в белом застиранном халатике – она уже второй день здесь дневала и ночевала.
Затем целый час все ждали лечащего врача – слегка сонного лысеющего мужчину. Стали возмущаться:
- Да что ж это такое – человек умирает, а мы не можем ему помочь!.. – возмущенно прокричала Ниловна, и все как-то сконфузились от ее «бестактности».
Но врач только развел руками, сказав, что – да, хорошо, что «есть доноры», но нет необходимого количества «индивидуальных пакетов» для забора крови…. Но тут же выяснилось, что такие пакеты есть в прибольничном магазинчике. Ариша тут же кинулась за деньгами, но ей не дали – учителя сами скинулись и купили эти пресловутые пакеты.
Но препятствия на этом не закончились. В кабинете, куда провели учителей, оказалось только одно «заборное» кресло. Василий попросился первым так как ему нужно было еще проведать Галку. То, что ее не было со всеми учителями, никто и не заметил, и только сейчас стали спрашивать, что случилось.
- Отравилась, похоже…. – ограничился упоминанием Василий.
- Да, что ж за наказание на нас всех обрушилось?.. Поделам, ты небось накаркал!?.. – полуозабоченно, полушутливо вновь воскликнула Ниловна, не заметив, что Василия от ее слов передернуло. Он отвернулся, пряча взгляд и кусая губы.
- Не понос, так золотуха…. Заражения, отравления…. За что же наказывает нас Боженька?.. – продолжила причитания Ниловна.
Василий первым сдал кровь, и поехал в другую больницу.
Галка уже пришла в себя, но по-прежнему находилась в реанимации. Она не могла принимать пищу – она тут же извергалась вон, поэтому ей ставили капельницы для вливания питательного раствора. Там, в больнице, рядом с ней дежурила ее мать и старшая сестра. Василий и им ограничился замечанием, что, «когда они зашли покушать», Галине неожиданно «стало плохо».
Мать – еще не очень старая, подвижная женщина – тут же связала это с постом, что ее «голодный Галчонок» перестала почти есть и вот – «довела себя до обморока». И потом еще долго сетовала на «религиозный фанатизм» своей «слишком доверчивой» дочери и при этом как-то подозрительно посматривала на Василия, видимо, его как раз и считая одним из источников этого «фанатизма».
Галка никогда напрямую ничего матери не рассказывала о Василии, но, видимо, какими-то «косвенными» источниками информации та все-таки обладала, тем более, что Василий в первый год работы в школе еще застал в ней ее старшую сестру.
Удивительно, насколько они с Галкой были похожи и непохожи. И прежде всего в плане красоты. Насколько некрасива была Галка, настолько красива – даже можно сказать, вызывающе красива, была ее старшая сестра Людмила. Василий смутно помнил ее со школы, и еще тогда обратил внимание на «симпатичную девочку», но сейчас по прошествии нескольких лет, когда эта красота развилась во все «максимальные формы», мог в полной мере оценить ее и сравнить двух сестер.
Ему опять невольно пришли на ум его же сентенции о «несправедливости»: казалось, вся возможная женская привлекательность и красота вместо того чтобы быть равномерно распределенной между двумя представительницами женского пола и к тому же родными сестрами, каким-то непонятным образом перетекла и сосредоточилась на одной из них. А второй в результате досталось все возможное и невозможное женское «безобразие».
Осталось только внешнее сходство. Те же «утопленные» вглубь и широко расставленные глаза, та же выдвинутая вперед верхняя губка, но если у Галки все это было доведено до какой-то карикатуры, какой-то нечеловеческой резкости и гротесковой преувеличенности, у «этой Людмилы» (как мысленно называл ее Василий) все «неправильности» находилось в какой-то удивительной гармонии и представляли ту особенную «женскую изюминку», которая притягивала к себе и завораживала сильнее любых классически строгих форм и выверенных пропорций.
И о коже – можно даже не говорить. У «этой» - матовая белизна и та особенная природная гладкость и «безволосость», которая не дается никакой искусственной «депиляцией». Хоть бы один прыщик или – ладно, там, – пятнышко на этой теплой, мягко обволакивающей все выступы лица гладкости и белизне, по которым хотелось, закрыв глаза, провести пальчиком и насладиться этой непередаваемой «сладкой шелковистостью»!..
Василий знал от Галки, что Людмила была замужем, что у нее уже был ребенок, с которым, к слову, часто приходилось сидеть той же Галке. Она была крестной матерью своей племяннице и ревностно относилась и к этим своим обязанностям, стараясь брать ее с собой в храм и как можно чаще причащать.
Сидя втроем в больничном коридоре, где над их головами оказались плакаты, призывающие остерегаться разного рода венерических болезней, и время от времени перебрасываясь незначительными дежурными фразами, Василий раз за разом ловил на себе «прилипчивые» взгляды «этой» Людмилы. И у него невольно замирало сердце.
Вот она как будто невзначай, раздвинув полы белого халата, чуть задрала на себе узкую юбочку и тут же поправила… Вот рукой чуть отвела в сторону пышные волосы и откинула их еще дальше движением головы… Вот как будто невзначай провела рукой по груди и слегка выгнула спинку….
Василий в душе был возмущен и злился на эти неприкрытые «заигрывания», в то время «как ее сестра лежала под капельницей», но помимо своей воли чувствовал «жуткую» притягательную силу всех этих уловок. «О женщины, о твари!..» - неожиданно пришло ему в голову, но он тут же затряс головой, словно вытрясая из нее «нечестивые и злые помыслы».
(продолжение следует...)
начало главы - здесь
начало романа - здесь