Евгений ЖАРИНОВ
Сегодня день смерти Венедикта Ерофеева.
Это великий писатель. Сейчас в великие тащут кого угодно. Слово великий девальвировало и сейчас употребляется наравне со словом талантливый, или, лучше сказать, бойкий, хамоватый.
Нынешние борзописцы соответствуют формуле Щедрина:
«Писатель пописывает — читатель почитывает».
Венедикт Ерофеев, не путать с ныне здравствующим «попугайчиком», — это совсем другое дело.
Слово у него тягучее какое-то, оно буквально растекается по разным смысловым просторам. Да и не слово это в обычном понимании.
Это особая субстанция. Это чьё-то лёгкое дыхание с небольшим перегаром, правда, с табачком, но всё равно лёгкое.
Веня дышит в своём романе, и дыхание это прерывистое. Читая «Петушки», ты попадаешь в этот ритм, ты удивляешься его бессвязной речи и всё время хочешь его переспросить: «Что-что?».
А он уже обложил тебя, глухую тетерю, матом, и дальше о чём-то щебечет, что птичка небесная, серенькая такая, незаметная, но с крылышками, с крылышками, которых у тебя, грешного, никогда не будет. И читаешь ты его «Петушки», словно с лучшим другом разговариваешь во сне, а просыпаешься и понимаешь, что друг-то давно умер, и подушка как есть вся в слезах...
Ах, Веня, что ты с сердцами-то нашими изношенными делаешь!
Тебе и слов не надо. Ты без них до самой души доезжаешь на той самой зассаной, облёванной электричке, которая слезами моими и слезами других, таких, как я, давно омыта и сияет на ярком солнце твоего, Веня, Венечка, бессмертия.