Ангел мой Хранитель,
В горней вышине
Смиренный проситель
Побудь обо мне.
Это четверостишие я придумал, когда бегал по стадиону летом по утрам. Тогда я завел обычай, бегая по кругу стадиона наговаривать утреннюю молитву. Однажды наступил момент, когда я почувствовал себя совсем уж недостойным обращаться к Богу. И я на ходу сочинил обращение к Ангелу. Потом я придумал второе четверостишие, но не записал его и забыл. Весь вечер просидел над этими строками, пытаясь найти продолжение, но тщетно. Я забыл идею, которая оживляла стих.
Примерно в то время я осознанно повернулся лицом к Господу и тогда стал придавать ритуальное содержание своим утренним пробежкам. Получал при этом неизъяснимое наслаждение. Уходил за трибуну, к турнику, и словно отдалялся от мира. Высокая стена трибуны была побелена в желтый цвет. Можно ли так выразиться? Почему нет? Если можно быть покрашенным в желтый цвет, то почему нельзя быть побеленным? Опорные полуколонны стены были выложены неровно, что придавало им сходство с древними (в моем понимании). Оконные проемы тоже были выполнены с безыскусностью. Неровная лепнина по верхнему краю словно бы была сделана древними ваятелями без применения каких-либо технических приспособлений.
Ничего, что выдавало бы связь с XX веком, вокруг не было. Прямоугольник турника казался мне вратами древнего храма, возможно, того самого… И я молился, благо, был один, укрытый со всех сторон оградами стадиона. Потом, когда я бежал вокруг ярко-зеленого поля, я думал, что похож на мусульманского паломника, совершающего ритуальный обход своей святыни. Да, церковь от стадиона не так уж и далеко, утром бывает слышно колокольный звон. Но я шел на стадион, а не в церковь. Задам себе вопрос: почему? Трудный ответ: я хотел быть одетым в спортивный костюм и удобные кроссовки; хотел двигаться; хотел быть один. При том, я хотел и в церковь, но понимал, что так нельзя.
Может быть, это объясняет тот факт, что однажды я признал себя недостойным молитвенного обращения к Богу. Хотя, это, конечно, заблуждение и ересь, короче, грех. И тогда я обратился к Ангелу-хранителю. Что же я хотел ему сказать? Чтобы он не беспокоил Господа глупыми просьбами типа мирских благ, здоровья, сил, откровения, очищения, чтоб только попросил прощения у Него за мои грехи, чтоб дал понять, что я Его признаю и почитаю, то есть, небезнадежен. Сказал бы и «люблю», но в моих устах это прозвучало бы фальшиво. Во-первых, любовь к Богу - это непосильная душевная работа, доступная далеко не всем, во-вторых, слово это неоднозначно, оно содержит излишний второй (и третий) смысл, в-третьих, дерзать, конечно, надо, но не в риторике, а в служении.
Потом я дописал стих. Но те, случайно возникшие и вскоре забытые слова были другими. Возможно, их помнит Ангел? А в этом варианте я акцентирую свое обещание высказать Благую Весть о существовании Бога и Его Ангела не только людям, но и всем существам, божьим тварям.
...Я ж Черноголовке,
Заячьей Губе
И Божьей Коровке
Скажу о Тебе.