В новую жизнь старики ушли, в чём были. Они не хотели мозолить глаза новой власти, боясь навлечь гнев на свою дочь. Алексей Данилов, шестидесяти шести лет от роду, и его семидесятилетняя жена Марфа поселились в соседней деревушке Светловке, в баньке беглого сына Савелия.
Долгими бессонными ночами стражник[1] перебирал в памяти свою жизнь. Беспокойно ворочаясь на соломенном матрасе, он в очередной раз вспоминал тот мартовский день, когда их выставили на всеобщий позор и посмешище. Отлежав все бока на деревянном топчане, он тихо вставал, присаживался к маленькому оконцу бани, подолгу оглядывая заснеженный двор, освещённый холодной луной. Он никак не мог принять новый порядок и с ним смириться. С горечью говорил Марфе: «Никогда не думал, что доживу до такого. Лодыри стали начальниками! Голодранцы теперь герои!»
Рядовые уездной полиции назывались «стражники». «Желающий служить в полиции должен был иметь благообразную наружность, крепкое телосложение, хорошую дикцию, рост не ниже 171 сантиметров, не моложе 25 лет, состоять в запасе армии и быть беспорочным в поведении. Они проходили специальное обучение, продолжавшееся от двух недель до месяца. Летом стражники надевали светлую коломенковую гимнастерку без карманов, подпоясанную затяжным ремнем, штаны-суженки серовато-голубые, такие же, как у солдат-кавалеристов, и высокие юфтевые сапоги со шпорами. Зимой ходили в суконных гимнастерках. Оружием служили шашки того же типа, как у городовых, и наган в черной кобуре. Стражники были вооружены еще и драгунскими винтовками или карабинами»[1].
– Скажи мне, Марфа, разве я нарушал заповеди божьи?! Разве жил не по людским законам?! Я не воровал! Не убивал! Не предавал! Работал, не покладая рук, а эти бездельники записали меня в кулаки. И на сына нашего объявили охоту! Врагом народа сделали!
– Да разве ж это люди?! Акулинушку-то нашу выставили из дома вместе с малыми детьми! Не поглядели, что на сносях! – печально кивала Марфа.
После всех потрясений она совершенно утратила интерес к жизни. Разуверилась в людях и потеряла веру в справедливость. Ладно, они с Алексеем жизнь прожили, а как же Альтук и Савелий?
– Это всё Кураков. Честного человека по миру пустил. Наш Савелий работы не боялся. Отстроил конюшню своими руками, завёл скакунов орловских.
– Ладно, хоть Микки додумался в колхоз вступить. Фамилию поменять. Сберег свою семью. Перехитрил этих горлодёров. Теперь не подкопаешься.
– Они могут отнять у меня и дом, и скакунов, но не смогут отобрать честь и достоинство! Ради плошки каши из колхозного котелка Алексей Данилов не склонит голову перед вчерашними лоботрясами, лентяями и пьяницами! Даже перед страхом смерти он не будет кланяться этим Кураковым и Потёмкиным, которые в своей жизни ничего путного своими руками и своим умишком не сделали! Только горлопанить горазды!
Да, этим новым выскочкам и не снилось, какими деньгами он ворочал, какими делами заправлял! Жили они справно. Амбары ломились от зерна. Конюшня была полна лошадей. В город на базар выезжали на тарантасе, а зимой – на кошёвке. Запрягали тройку выездных орловских скакунов.
Данилов, стражник Оренбургского уезда, имел коммерческую жилку: он выгодно покупал и продавал семенную пшеницу и сейку – муку высшего качества. Его семья не знала горя, он ловко управлялся с куплей-продажей. Пшеничку для него выращивали в Оренбургском уезде. Здесь, на башкирской земле, она не родилась, хорошо удавалась только рожь. Ранней весной стражник загружал семенное зерно и увозил в Оренбургский уезд, где нанимал работников, которые пахали и сеяли. Алексей щедро платил им за труды, а осенью привозил в подарок пышные караваи белого хлеба и жирного барана. Муку-сейку он продавал в Белебее, домочадцам привозил городские товары. А Марфушка пекла в такие дни большущие пироги.
Он не мог нарадоваться на свою необыкновенную женушку: хоть та и не сидела долгими вечерами за вышивкой и вязанием, но зато с мужскими занятиями успешно справлялась сама. Так как муж был постоянно в отъезде, она управляла домом и хозяйством, смотрела за детьми и плотничала, пахала и сеяла. Все у неё получалось споро, ловко и быстро. Как-то раз Марфа возила снопы. А запряженные в пару лошади вдруг понесли и сломали рыдванку. Женщина сама всю ночь чинила повозку. На следующее утро всё было в полном порядке, и Марфа продолжила работу.
В иные дни стражник с удовольствием предавался приятным воспоминаниям. Он возвращался в те далёкие счастливые времена, когда бравый унтер-офицер Алексей Данилов только что вернулся из царской армии, где отслужил государю-батюшке пятнадцать лет. На Троицу он впервые увидел свою Марфушку: статная наездница с толстыми косами прискакала на скачках в числе первых. Незнакомка победоносно, как лихой гусар, спешилась с коня прямо перед ним. Она оценивающе глянула на него и улыбнулась. Марфе сразу понравился высокий офицер с Георгиевскими крестами на груди и щеголевато закрученными светлыми усами.
Алексей немедля послал сватов в Кош-Елгу. Анфиса, матушка Марфы, слыла личностью легендарной. В этом густонаселенном селе пахотной земли не хватало, а соседняя деревня Мало-Менеуз славилась богатыми земельными угодьями. Боевая и своенравная Анфиса, задумала расширить границы пашни: забрать землю силой. Отважная женщина собрала самых крепких мужиков и повела их за собой в Мало-Менеуз. Крестьяне с обеих сторон дрались жестоко, до крови, но кош-елгинские превосходили числом и подготовленностью, а главное – внезапностью. В результате «воевода» отобрала у соседей треть пахотных земель. В народе за это прозвали ее «Тянук карчăк[2]», по этой кличке она впоследствии и получила свою фамилию Чиникова.
После революции Алексея Данилова, как человека грамотного, назначили уполномоченным, и весь Бижбулякский район был в его введении. Он ездил по деревням Слакбаш, Кайраклы и раздавал пенсию вдовам погибших. Алексей помогал бедным семьям, пока новые хозяева жизни не учинили над ним произвол. В двадцать восьмом году его раскулачили и лишили избирательных прав. Забрали коров, лошадей, другую животину и всё хозяйство. Оставили только дом, один амбаришко, одну корову и лошадь.
В тридцатые годы начались массовые раскулачивания. Осенью 1932 года местные правдолюбцы занесли его сына, Савелия Данилова в список кулаков, подлежащих выселению в Сибирь. Показания против своего двоюродного брата и дяди дала Улька, дочь Илюки Данилова. Та самая сирота, которую из жалости приютил у себя Алексей, когда её отец Илюка замёрз в голодном 1921 году. Она жила в семье Даниловых на правах родственницы. Её показаний оказалось достаточно, чтобы подмахнуть решение о высылке Данилова-младшего в Сибирь.
До 1928 года Савелий работал ямщиком, возил пассажиров от Аксаково до Белебея. Выездные жеребцы в его конюшне стояли отдельно от рабочих лошадей. Пару для выезда он подбирал строго: запрягал или только чёрной или красной масти. Украшал кошевку колокольчиками, а сбрую лентами. На Троицу, на лошадиных скачках, Савелию не было равных: страстный наездник знал норов каждой лошади и легко всех обгонял.
Исполнители из Кош-Елги заявились арестовывать Савелия прямо домой, в Светловку. В это время его жена, Акулина, пекла хлеб. Будущий арестант, корчась от боли, попросил разрешения у представителей власти:
– Мне бы надо по нужде выйти. Чего-то живот скрутило.
– Пошли, но чтобы без фокусов, – встал у плетёного сарая исполнитель Данилов Матвей с ружьём в руках.
Матвей долго ждал, когда арестованный справит нужду, но тот всё не возвращался. Почуяв неладное, караульщик понёсся бегом в нужник, а Савелия и след простыл. Матвей залетел в избу и объявил тревогу:
– Убёг, зараза!
– Далеко не уйдёт!
Деревенские активисты-исполнители быстренько оседлали хозяйских выездных коней и поскакали за беглецом в погоню. Дом Савелия со всех сторон окружали хвойные посадки. Долго преследователи прочесывали посадку вдоль и поперек, конфискованные лошадки раза три проскакивали по свежевспаханному дерну, но арестант как сквозь землю провалился.
Савелий, как только Матвей довел его до сарая, не мешкая, выскочил в заднее окно и побежал в лесопосадку. Целина там была вся перепахана. В его голову пришла сумасшедшая идея: спрятаться «под землю». Он поднял дёрн, руками выгреб землю и улёгся в образовавшуюся яму вниз лицом, накрыл себя дёрном и затих. Беглец пролежал в этом укрытии весь день, боясь шевельнуться, слыша топот копыт и крики исполнителей прямо над головой. Скакуны, чуя запах хозяина, громко ржали, когда близко к нему подходили. Долго охранники кружили около этого места, но к ночи угомонились и убрались из деревушки.
Савелий дождался темноты и ушёл из родной Светловки. Пешком добрался до татарской деревни Брикалгу и незаметно прокрался во двор старого знакомого отца, дяди Ахтяма:
– Я в бегах. Меня ищут исполнители. Хотят в Сибирь отправить. Спрячь меня подальше от людских глаз. На тебя никто не подумает, - Савелий свободно изъяснялся по-татарски. Хозяин рисковал оказаться в списках пособников кулаков, но всё-таки спрятал беглеца под копну соломы в своём дворе. Ахтям дал знать Алексею Данилову, что его сын прячется у него. Когда все утихло, Акулина тайно проведала мужа, снабдила его деньгами и вещами. Она исправно носила мужу еду по ночам. Ахтям выправил Савелию новые документы. Первым делом, чтобы запутать следы, в бумагах изменили год рождения с 1902 на 1914 год, и записали другое отчество. Теперь он звался Даниловым Савелием Тимофеевичем. Через неделю Акулина отвезла мужа на станцию Глуховская и посадила на поезд.
Беглец тайно добрался до Уфы, чтобы быстрее затеряться в большом городе. Поддерживал связь с Микки. Тот по работе часто ездил в Уфу на переподготовку. В последний раз Микки приехал в Уфу на указанную «явочную» квартиру и постучался в дверь. Ему открыла немногословная женщина.
Савелий, услышав родной голос, вышел навстречу и обнял шурина. Он не мог сдержать горьких слез, осознавая, что вряд ли когда-нибудь ещё увидит родных. Плача, расспрашивал о сыновьях, о дочке, которая родилась на свет без него, и которую он никогда не видел, о красавице- жене.
– Как там Акулина?
– Бог миловал, не тронули беременную бабу. Ты за неё не думай, я её не оставлю без помощи, и сыновей твоих поможем поднять.
– Кого родила?
– Дочь. Дарьей назвали. Крепенькая такая, глазастая, голосистая.
– На кого похожа?
– На сестру твою, Альтук.
– Не преследуют мою жену?
– Акулина бежала вместе в детьми в Андриановку. Там её не достанут. Кураков ей не давал прохода. Хотел отправить её на лесозаготовки, а детей в детдом.
– Вот доля мне досталась: прятаться от честных людей и бегать, как преступнику. Хотел бы я знать, кому же я дорогу перешёл!?
– Волкова Порфишу тоже раскулачили. Всю семью отправили в Белорецк.
– Как мои старики там?
– Карабкаются потихоньку.
– А правда, Савелий, всё равно на свет выйдет. Узнаем, кто у нас в деревне Иудушка, своих людей на погибель отправляет!
Мужчины проговорили всю ночь. На прощанье Савелий передал в подарок два платка жене и дочери Дарье, и по пятнадцать рублей денег каждой. Обратная дорога домой была для него навеки отрезана: он считался врагом народа. А таким предписана только одна дорога – в Сибирь, в лагеря, на рудники или шахты. Савелий с Микки прощались друг с другом навсегда. Савелий тайком покинул Уфу и уехал в Ленинград, где устроился работать на патронный завод.
С новой властью его отец, Алексей Данилов, так и не примирился. В колхоз не вступил. Потихоньку поставил себе домишко, завёл овец, купил корову. Косил для них сено, где серпом, где косой. Заготавливал дрова на зиму. Как бы не гнули к земле стражника, он так и не преклонил голову перед новыми хозяевами жизни
[1] - данные из интернетных ресурсов
[2] -старуха Тянукова (чув.,)
Продолжение