В казарме в субботу объявили генеральную уборку. Вовке, Максу и Славику досталось мытьё окон. Служивые получили тряпки, губки, тазики и приступили.
Вовка, задумчиво протирая стекло, вдруг что-то вспомнив, повернулся к сослуживцам:
- У меня бабуля, страсть как любит, чистые стёкла. И маму заставляла и меня. И сама, если какое-то пятно увидит, сразу идёт со стеклоочистителем и тряпочкой.
- Только стёкла? – хмыкнул Макс.
- Ну, почему, - обиделся Вовка, - вообще порядок любит, но к окнам чересчур неравнодушна. Я всё удивлялся, что, вроде, окна чистые, в комнатах светло, а она очередное мытьё окон затеяла. А потом мне мама пояснила, что бабушка в войну два года была под оккупацией. Когда фашисты заняли их деревню, то бабушке четыре года было. В первые же дни немцы, проходя по деревне, иногда пускали автоматные очереди по окнам некоторых хат. Потом деревенский староста пояснил, что они, чистоплотная нация, и не терпят неряшливость, грязь, мусор, пыль, немытые окна. Вот видят пыльные стёкла и стреляют по ним. А где новые стёкла возьмёшь взамен разбитых? Тем более, в войну. Вот и драили местные жители окна в своих хатах чуть ли не каждый день, потому что они моментально пылились от постоянно проходящей через деревню немецкой техники. Так вот и запало у неё с раннего детства это мытьё. Всю дорогу твёрдое неприятие к любой пылинке на стекле. На подсознании видимо.
- Ничё се… - протянул Макс.
- А у моей бабушки эта война тоже видимо оставила на подсознании отпечаток. – положив губку в таз, сказал Славик, - Ей три года было, когда Питер в блокаде оказался. Она всю блокаду в нашей квартире, в которой сейчас живём, провела. Со своей мамой и братьями. Так она теперь, из-за обеденного стола сытая выходит, хоть дома, хоть в санатории, хоть на каком-нибудь торжественном ужине, но всегда повторяет, что всё было очень вкусно, поела плотно, но хлеба всё равно хочется. Ей всю жизнь теперь хлеба хочется.
