Еще через сорок минут, проведенных в томительном ожидании вперемешку с перехватывающим дыхание восторгом лодка начала забирать вправо. До конца Озера еще было идти и идти, но Михалыч уверенно направил лодку к берегу, который в этом месте был покрыт прямоствольным прозрачным сосняком. У самого уреза воды тут и там лежали большие выглаженные волнами валуны. Мелкая галька устилала берег, и от самой воды вглубь сосняка вела выложенная камнями тропинка. Вела она прямиком к аккуратному одноэтажному домику. Рядом с тропинкой на деревянных столбиках был установлен указатель «Кордон КОКШИ». Добрались!
Метров за пять до берега Михалыч заглушил двигатель, и лодка, двигаясь по инерции, с хрустом заехала на гальку. Я первым соскочил на берег, и тут же ко мне подскочил здоровенный кобель, ткнулся холодным носом куда-то в поясницу и поспешил к Михалычу. Тот легко перебрался через ветровик и соскочил на берег. Кобель тут же заплясал вокруг хозяина, норовя прихватить его за ладонь.
- Каюр – одернул пса егерь, и тот моментально угомонился, уселся на гальку и принялся наблюдать за тем, как мы сгружаем на берег наши пожитки. «Каюр! Какое классное имя у пса!» - подумал я. – «Так и пахнет от него тайгой».
Тем временем на берегу выросла гора из наших вещей, и лодка закачалась на мерно накатывавших на берег небольших волнах. Михалыч одним могучим рывком втянул лодку повыше, подхватил пару баулов и молча зашагал к домику. Мы переглянулись, похватали оставшиеся вещи и отправились следом. Навстречу нам, задрав хвост трубой, по самому центру тропинки важно прошествовала красивая сиамская кошка. Она шла так уверенно и по-хозяйски, что нам пришлось посторониться. Михалыч, наблюдавший за нами с крыльца, усмехнулся в усы:
- Муська она такая, весь кордон в страхе держит. Хозяйка.
Свои вещи мы сгрузили у крылечка, и расселись кто где, подставив довольные лица мягкому июньскому солнышку. Я устроился на теплых ступенях, привалившись спиной к резному столбику, поддерживающему козырек, и принялся осматриваться. Вокруг домика стоял прозрачный прямоствольный сосняк, и запах вокруг витал фантастический. Нагретая солнцем смола, лежалая хвоя, молодая свежая травка и еще что-то особенное. Запах лета и счастья, наверное. Чуть поодаль от домика стояла аккуратная банька, участок был огорожен тыном из приколоченных к столбикам длинных жердин, серых от солнца, дождей, снегов и времени. Откуда-то из-за дома доносилось козье блеяние и задорный щенячий лай. Прямо передо мной раскинулось синее-синее Озеро, безмятежное и прекрасное. По его берегам теснились отвесные, покрытые тайгой горы, над головой замерло в полуденной дреме синее, без единого облачка, небо. Солнце застыло в наивысшей точке и, похоже, никуда не собиралось двигаться. Над цветущими в палисаднике цветами с басовитым жужжанием крутился бочонок-шмель. Присаживается на цветок, а тот под его весом к земле клонится.
Из-за дома выскочил кот, с виду типичный разбойник, и припустил к воде. За ним следом с лаем выкатился небольшой, вряд ли больше кота, лайчонок, коренастый и широкогрудый. Он в три скачка догнал кота и попытался тяпнуть его за хвост. Кот тут же развернулся, уселся, приподнялся и принялся обороняться, высоко вскинув лапы с растопыренными когтями. Щенок напрыгивал на него, пытаясь прихватить то за одну лапу, то за другую, но не рискуя подступиться – когти у котяры были внушительные, да и потрепанные уши говорили о немалом бойцовском опыте. Наконец щенку надоело рисковать, и он с веселым тявканьем кинулся к нам. Вихрем он пронесся между нами, тратя на знакомство с каждым не больше пары секунд. Но вот очередь дошла до меня, и щенок изменил тактику. Осторожно подойдя ко мне, он вытянул острую мордочку вперед, обнюхал сначала мою руку, подошел ближе, обнюхал обувь и штаны, забавно чихнул и прихватил мня за пальцы зубами. Но тут же отпустил и отскочил назад, склонив голову набок. Я потянулся его погладить, и он с радостным тявканьем принялся носиться вокруг меня, припадая на передние лапы и потешно рыча. Отец с улыбкой наблюдал за нашей возней, Михалыч тем временем распалил костер в большом обложенном камнями кострище и пристроил над огнем большущую сковороду. Потом поднялся, шагнул к нам, протянул мне небольшое ведерко:
- Пойдем-ка со мной.
Я с сожалением оторвался от игры со щенком и пошел следом за Михалычем. Мы зашли за дом, и Михалыч указал мне на погреб с открытой крышкой:
- Сбегай за картошкой и пару морковок прихвати.
Погребом меня не удивишь, мы тоже каждое лето картошку высаживали, а в начале сентября дружно ее выкапывали и ссыпали в погреб. Так что я быстро скатился по скрипучей деревянной лестнице вниз, набил ведро картошкой, прихватил три морковины и полез наверх. После темной сухой прохлады погреба солнечный свет всегда кажется настоящим счастьем, и я чуть не рассмеялся в голос от охватившей меня радости. Увидев беседующего с отцом Михалыча, я протянул ему ведерко. Егерь внимательно на меня посмотрел, хмыкнул в бороду и пошел к костру. Я вопросительно посмотрел на отца, и тот молча протянул мне нож. Ну вот, теперь еще и картошку чистить. Как-то это несправедливо. Я картошку принеси, я же и почисти? А остальные только есть будут? Я смотрел на отца, не спеша принимать нож. Тогда он улыбнулся, убрал нож в карман и сказал:
- Точно, у тебя же свой есть, не хуже.
Делать нечего, пришлось идти на берег. Зачерпнув ведром воды, я выбрал камень поудобнее, уселся на него и взялся за чистку. Щенок увязался следом за мной, улегся у моих ног и с интересом следил за тем, что же я такое делаю. Нагретый солнцем валун приятно грел, и я невольно разнежился на солнышке. У моих ног в воде сновали почти прозрачные мальки, над самой водой с треском носилась ярко-синяя блестящая стрекоза, над головой почти невидимый из-за страшной высоты кругами парил коршун. Воздух был напоен запахом нагретой хвои и свежестью, горы дремали в полуденном мареве, и в целом чистка картошки вдруг перестала казаться мне таким уж ужасным занятием. Пытаясь угадать, что за рыбешки носились в воде у самого берега, я и не заметил, как справился с картошкой. Куда девать кожуру? Я посмотрел на ведро, в котором белела чищенная картошка. Нет, в ведро нельзя. В озеро? От этой мысли я даже голову в плечи вжал, как будто кто-то мог ее услышать и начать меня ругать. И то, как можно в Озеро что-то бросать? Я тщательно промыл картошку, слил воду, набрал свежей и пошел к костру.
- А кожура где? – Михалыч прищурился.
- На берегу. Я сейчас принесу!
Я подхватил стоящий тут же пустой котелок и метнулся к воде. Быстро скидав кожуру в котелок, я пошел назад. Добравшись до костра, я замер в нерешительности.
- В костер кидай – Михалыч уже строгал картошку прямо в сковородку.
Я неуверенно пожал плечами и вывалил кожуру в огонь. И чуть все не испортил, потому что на дне котелка собралось порядочно воды. Костер зло зашипел и выбросил клуб горячего пара. Я с ужасом смотрел на Михалыча, но тот словно и не заметил моей оплошности, продолжал что-то рассказывать мужикам.
Через некоторое время костер разгорелся как ни в чем не бывало, и я успокоился. Но на ус намотал, что в костер нужно подкладывать аккуратно хоть дрова, хоть картофельные очистки. Да и вообще с кострами надо поосторожнее.
Тем временем над полянкой поплыл такой аппетитный аромат жарехи, что я невольно сглотнул слюну и покосился в сторону костра. Михалыч сосредоточенно смотрел на сковороду, словно от того, насколько внимательно он будет следить за картошкой, зависит самое малое завтрашний восход солнца. Но я про себя уже решил не удивляться никаким странностям егеря и только перебрался поближе к шкворчащей сковороде. Словно только этого и дожидаясь, Михалыч повернулся ко мне:
- Сходи-ка в огород, зелени нащипай к столу.
Хм. Так что теперь, каждый раз будет, когда Михалыч будет меня замечать? Если да, то я тогда с батей в тайгу пойду, к медведям. Огород у Михалыча оказался большим, соток тридцать, никак не меньше. И по всемирному закону подлости грядки с зеленью располагались в самом дальнем углу, там, куда солнце попадало практически весь день. Я быстро скинул сапоги и зашлепал босыми ногами по сухой теплой земляной дорожке. В огороде пахло… огородом. Такой специальный запах, который бывает только в огородах. Пахнет землей, разной ботвой, цветами, травой и божьими коровками. Правда здесь этот запах был густо замешан на аромате нагретой сосновой смолы и прелой хвои, но от этого было только лучше.
Нащипав лука и укропа, я бегом ринулся назад – есть хотелось уже просто зверски.
- А где лук с укропом помыть? –я показал Михалычу пучок ароматной зеленки.
- А чего их мыть? – Михалыч ловко выхватил из пучка стрелку лука и с аппетитом ее зажевал. – У меня здесь чисто, вчера только дождиком все вокруг умыло, а утром роса была богатая. Давайте к столу.
Мужики с шутками-прибаутками расселись вокруг стола, на который Михалыч торжественно водрузил сковороду, повытаскивали из-за голенищ сапог ложки и принялись обжигаясь уплетать горячую жареху. Так-с, а мои сапоги остались в огороде, и ложка там же. Я со вздохом полез из-за стола.
- Сына, ты куда пошел?
- За ложкой.
- А где она у тебя?
- В огороде.
- Ну Михалыч, ну удивил, уже и ложки выращивать навострился – хохотнул отец и зачерпнул очередную порцию картошки.
Я шагал в огород и думал о том, зачем люди таскают ложки в сапогах. Ведь есть же рюкзак, например, или карманы. Почему именно сапоги? И не натирает ли ложка ногу? Так ведь за целый день до крови можно ногу сбить.
Ложка лежала на земле рядом с сапогами, и ее уже облюбовал какой-то ярко-зеленый жучок. Я осторожно ссадил жучка на трав и обтер ложку о штаны. Михалыч же сказал, что здесь чисто…
Картошка оказалась такой вкусной, что я ел и только диву давался. Как это так получается, что дома в картошке никогда не бывает ничего особенного, а здесь она показалась мне верхом кулинарного мастерства? Или дело в сале и луке? А может быть, в особенном воздухе? В общем, размышлять было некогда, картошка убывала с катастрофической скоростью. Михалыч посмеивался в усы, глядя на то, как я уплетаю картошку, потом спросил у отца:
- Чего это ты сына голодом моришь? Вы там в городах совсем озверели, а?
Батя вздохнул и в тон ему ответил:
- Так вот и привез к тебе, на откорм.
- Ну, это ты хватил – на откорм – сварливо протянул Михалыч. – У меня тут, знаешь ли, картошка в дефиците. Так что будет питаться подножным кормом.
- Ничего, тайга прокормит – беспечно отмахнулся отец. – Ты ему, главное, покажи, чего есть нельзя, а то мало ли…
- Да сам разберется, взрослый пацан-то. Я в его годы уже только тайгой и кормился.
Я не прислушивался к их разговору, наслаждаясь этим замечательным днем. Мне казалось, что ничего лучше уже просто невозможно придумать. Солнце скатилось с высшей точки чуть ближе к вершинам гор и уже не жгло лучами, а словно ласково гладило по плечам. Умиротворяюще распевали в тайге какие-то птахи, от костра шел аромат смородинового чая и вкусного дымка, и даже комариный писк казался каким-то музыкальным. Райское место. Тишина и благолепие. Вдруг меня словно кипятком обожгла мысль: а что, если все это вдруг станет обычным? Что, если я перестану радоваться Озеру? Завтра утром проснусь, и все перестанет быть таким волшебным?
Но посмотрел на абсолютно счастливого Михалыча и подумал, что вот он здесь всю жизнь, а все равно ведь радуется. Не знаю, как я это понял, Михалыч ничего такого не говорил. Но он смотрел вокруг так, как мама на меня смотрит, словно Озеро было его ребенком, которого он любит и очень гордится. Значит, и я смогу радоваться, точно смогу.
Михалыч сходил в дом и вернулся с большой миской меда в сотах и большой стеклянной бутылью молока.
- Давайте чай пить, соколики, вам бы уже выдвигаться по-хорошему, если до темна хотите до первого стана дойти.
Никогда не думал, что сотовый мед с хлебом такой вкусный! Особенно если запивать его густым смородиновым чаем с молоком. Я бы с удовольствием растянул наше чаепитие на полдня, но отец заторопился, поглядывая на солнце. Быстро выпив по кружке чая и почти не притронувшись к меду, мужики засобирались в дорогу. Еще раз перепроверили рюкзаки, привязали к ним свои кружки. Когда все было готово к выходу, отец шагнул ко мне, прижал меня к груди и негромко сказал:
- Будь внимательным, сын. И обязательно слушай Михалыча, он мудрый мужик, многому тебя научит.
Отстранил меня, хлопнул по плечу, навьючил на себя рюкзак, обернулся к нам:
- Ну, бывайте. – И отправился догонять мужиков, которые уже скрылись за воротами.
Мне вдруг стало очень грустно, я чуть было не рванул следом за отцом, но вовремя остановился. Оглянулся на Михалыча, спросил:
- И что теперь?
- Теперь на гору полезем. Пойдешь со мной?
- А что мы там будем делать, на горе?
- Будем день провожать. А заодно и на зверей каких ни есть поглядим...
Продолжение следует