К 75-летию Великой Победы.
Чего ради воевали, боролись,
трудились, терпели лишения
наши родители?
Когда мне было шесть лет, мы съехались с родителя-
ми отца в отдельную трехкомнатную квартиру, что
по тем временам было невозможной и немыслимой
роскошью. У меня появилась своя комната — о таком никто
из дворовых мальчишек, многие из которых жили с родите-
лями в подвалах или деревянных избушках-развалюхах по
соседству, не мог и подумать. Комнатка была маленькая,
поместились в ней только диван, торшер и стеллаж с кни-
гами, и когда я пошел в школу, то делать уроки пришлось
за отцовским письменным столом, который мы с ним с тех
пор делили так: после школы я сразу садился за уроки, а ве-
чером возвращался со службы отец, и мне приходилось
освобождать ему место. Как сейчас помню: ровно в шесть
хлопала парадная дверь, и тут же с воем и скрипом трогался
вниз старенький лифт, чтобы привезти наверх моего отца,
которого я уже ждал у приоткрытой двери. Войдя в квар-
тиру, он наскоро обнимал меня, снимал шинель и устрем-
лялся к себе в комнату, чтобы, к моей досаде, сменить свою
нарядную, черную с золотыми погонами и якорястыми
пуговицами форму морского офицера на модную в те годы
полосатую шелковую пижаму. Далее следовал привычный
вечерний ритуал: ужин с расспросами о делах в школе, про-
верка уроков… Затем мытье посуды, уборка, и — наступало
время священнодействия. Отец садился за стол, отпирал
медным ключиком заветный верхний выдвижной ящик,
доставал толстую тетрадь в жесткой обложке из желтого
картона, на которой почему-то была этикетка с надписью
«Амбарная книга», открывал ее и начинал своим бисер-
ным каллиграфическим почерком вписывать в нее стро-
ка за строкой ряды непонятных значков, нерусских букв
и цифр. Время от времени среди букв показывался длинный
крючок — или, подряд, несколько. Перед глазами у меня до
сих пор стоит картина: черноволосая крупная голова в круге
света настольной лампы, сосредоточенное лицо с горящими
глазами созерцателя великих тайн природы и изящная рука
с длинными пальцами пианиста на фоне разлинованной бе-
лой бумаги, выписывающая бесконечные ряды диковинных
иероглифов. На меня он в это время не обращал внимания —
я, как и все окружающее, как бы на время переставал суще-
ствовать для него. Я как-то осмелился спросить его, что это за
длинные крючки. Он посмотрел на меня невидящими глаза-
ми и ответил рассеянно: «Это интегралы». — «А что ты с ними
делаешь?» — «Я их беру».
На том разговор и кончился. А на следующий день в шко-
ле на большой перемене в классе я рисовал папашины крючки
вперемежку с иксами и игреками и объяснял своим дружкам-
одноклассникам, раскрывшим рты от восторга и зависти, что
это «интегралы», и я их «беру».
Как правило, отцовские бдения за нашим общим с ним
письменным столом продолжались часа два–три — до прихо-
да матери, которая возвращалась со своей работы на радио,
как правило, очень поздно: часов в девять–десять. Обычно
я некоторое время наблюдал за священнодействием, но ско-
ро мне наскучивало однообразие тишины и неподвижности,
и я смывался во двор гулять с пацанами.
Так продолжалось несколько лет вплоть до того памят-
ного вечера, когда отец, вместо того, чтобы раскрыть очеред-
ную «Амбарную книгу», выпотрошил из ящика под ключиком
целую их кипу, накопившуюся за все это время, и начал за-
паковывать сначала в газету, а потом весь сверток — в желтую
бандерольную бумагу для отправки по почте. На мой вопрос,
почему он сегодня не пишет «интегралы», отец вздохнул и, по-
гладив меня по голове, с грустью произнес загадочные слова:
«Всё. Нечего больше писать — не вышло». На следующее утро
по дороге на службу он зашел на почту и, отправив бандероль,
получил квитанцию, в которой было написано слово «цен-
ная» и адрес: Ленинград, Военно-морская академия имени
Крылова. Квитанция вечером легла на дно опустевшего ящи-
ка с ключиком, и больше отец никогда дома по вечерам не
работал и не любил об этом вспоминать. Много позже, уже
будучи студентом, я спросил его, чем он в те годы занимался.
«В свое время мой научный руководитель предложил исполь-
зовать в качестве энергетической установки для лодок новый
тип атомного реактора. По его просьбе я проводил расчеты
параметров активной зоны и первого контура. Оказалось, что
имеется принципиальная несовместимость предложенного
реактора с теми требованиями, которые были сформулирова-
ны для энергетических установок этого типа АПЛ. Результат
оказался отрицательным. Что ж, отрицательный результат
в науке — это тоже результат, важный результат». Тогда я это
накрепко запомнил. Но все же спросил: «И не жалко тебе, что
столько лет было потрачено впустую?» Посмотрев на меня
долгим взглядом, он сказал то, что — я и сегодня это пони-
маю — я бы никогда не хотел от него услышать: «Поживи
с мое — потом поговорим».
Год 1941-й, Карельский фронт
Из фронтового дневника моего отца.
«…Летом 1941 года я окончил московскую военно-
морскую спецшколу и поступил в Ленинградское военно-
морское училище имени Дзержинского. В августе 1941-го ко-
мандованием было принято решение об эвакуации училища
в г. Правдинск на Волге. Половину личного состава погрузили
на баржу и повезли по Ладоге, остальных — кружным путем
по железной дороге, так как дорога на юг уже была перереза-
на немцами. Баржу потопили немецкие торпедоносцы. Вода
в Ладоге даже летом холодная, никто не спасся.
В октябре весь личный состав училища выстроили на
плацу. Рассчитали на «первый-второй». Я оказался среди «пер-
вых». Из нас и представителей других морских училищ и ча-
стей была сформирована 66-я Отдельная морская стрелковая
бригада, отправлявшаяся на фронт. «Вторые» остались доучи-
ваться в училище, которое позже было эвакуировано в Баку.
Я попал в роту автоматчиков вместе с моими однокаш-
никами по училищу. Нас переодели в армейскую форму,
утепленную для полевых условий. С морской формой рас-
ставались с болью, сохраняли себе тельняшки, пояса с яко-
рем на бляхе и бескозырки. Во взводы дали по нескольку
винтовок, а об автоматах пока нечего было и думать, ничего
не было известно.
22 декабря мы выгрузились на станции Сосновцы и после
недолгого марша пришли в пункт сосредоточения бригады —
несколько десятков больших деревянных бараков на террито-
рии, обнесенной забором. Для нашей роты отвели один барак,
и мы разместились в нем на одноэтажных деревянных нарах.
Это был еще не фронт. Это был как бы трамплин, где брига-
да окончательно приводилась в боевую готовность. Каждому
выдали по паре лыж. Ежедневно ходили на занятия и в караул.
1942 год я встретил, стоя в карауле…»
Год 1942-й, Карельский фронт
Из фронтового дневника моего отца.
«…Рано утром 13 января бригада стала выдвигаться на
передний край. Задача была — оказать помощь нашим ча-
стям, которые вели наступление и попали в окружение про-
тивника. Нужно было пробить коридор, чтобы вывести по-
павших в окружение.
…Прошел третий день, грохот боя не умолкал. Появи-
лись разговоры о том, что наши подразделения, выделенные
бригадой на прорыв, возвращаются с большими потерями.
Из ушедшего на прорыв нашего взвода вернулись два–три
человека. Остальные вовсе не вернулись или были отправле-
ны в тыл по ранению. Вернувшиеся рассказывали, что про-
тивника они практически не видели. Туда шли, а обратно —
выползали: противник вел прицельный минометный огонь,
и донимали «кукушки» — финские снайперы на деревьях.
«Кукушки» выбивали бойцов поодиночке, в первую очередь
белые полушубки, в которые был одет комсостав. При опас-
ности финские снайперы уходили на лыжах, которые оставля-
ли под деревом, с которого вели огонь. Все же удалось оказать
помощь окруженным и частично вывести их, но наши поте-
ри были большие. Говорили, что за эти дни бригада потеряла
около одной трети своего состава.
Прошло около полмесяца. С 13 января мы не только не
мылись, но практически и не умывались. Сорокаградусный
мороз постоянно держал все тело в напряжении. Сон был
урывками у костра, глаза разъедало дымом, обмундирование
приходило в негодность от обжигающего огня костра. Свет-
лого времени суток было мало, жили в основном в темноте.
Шесть часов в полевом карауле длились бесконечно. Чтобы не
заснуть, я всегда носил винтовку на плече. Если от усталости
я засыпал на ходу, падая, я ронял винтовку, которая толкала
меня, и я снова просыпался. Постепенно наступала какая-то
апатия. Не было конца зиме, не было конца усталости.
К середине февраля наше войско (рота автоматчиков)
представляло собой неприглядное зрелище: в обгоревшем об-
мундировании (у меня сгорела половина шапки и я сверху на
оставшуюся часть надевал каску), грязные, небритые, со сле-
зившимися глазами от постоянного дыма костра, закопчен-
ные, одуревшие от бессонницы бойцы никак не походили на
тех газетных автоматчиков, которые на броне танков первыми
врывались в занятые противником населенные пункты…»
Год 1942-й, Сталинград
Из фронтового дневника моего отца.
«Летом 1942 года на Юго-Западном фронте сложилась
тяжелая обстановка. Немецкое командование нацелило свои
удары на Кавказ и Сталинград.
Во второй половине июня 66-я Отдельная морская
стрелковая бригада, которая провела зиму 1942 года на Ка-
рельском фронте в наступательных и оборонительных боях,
была поднята по тревоге и срочно отправлена железнодорож-
ными эшелонами на юг страны. Выгрузка была произведена
на станции Гнило-Аксайская в безрадостных сальских сте-
пях, раскаленных солнцем и пропитанных полынью. Воды не
было вовсе. Было 20 июля 1942 года.
…Под ударами превосходящих сил наступающей немец-
кой армии наши войска продолжали медленно с боями отхо-
дить к Сталинграду. 5 сентября 112-я дивизия вошла в город
в район южнее завода «Красный Октябрь». Полки заняли обо-
рону. Срочно велась эвакуация женщин, детей и стариков.
…13 сентября началось общее наступление немецких войск,
цель которого была сломить сопротивление защитников и овла-
деть Сталинградом. В этот день на город обрушилась вся немец-
кая артиллерия, танки, авиация. Бой и бомбежка шли весь день
без перерыва. Немцы взяли вокзал и прорвались к Волге ниже по
течению от нас. Ночью весь город был в огне.
Я стоял в боевом дозоре около одноэтажного дома. До-
мишко был маленький, хлипкенький, с виду брошенный.
Открылась дверь, в проеме показалась женщина в пальто. Ей
было лет 35–40. Она как-то неуверенно шарила рукой по ко-
сяку, потом тихим голосом спросила: «Есть ли кто-нибудь?»
Я ответил ей. Оказалось, что она слепая, сын на фронте, а она
одна. У меня не было даже корки хлеба, чтобы поделиться
с ней. Начинался «рабочий день». Сегодня этот участок ули-
цы будет в самом центре бомбежки. Женщина сказала, что
останется в своем доме.
Весь этот день шла сплошная бомбежка. Немецкая авиа-
ция остервенела. Юнкерсы-87, выстроившись штук по двад-
цать в хвост друг другу, пикировали на одну цель, как будто
катались с горы один за другим, причем задний бросал бомбу
раньше, чем передний начинал выходить из пике, и казалось,
что бомба угодит в него, но она шла на цель. Видно было, что
немецкие летчики устраивают себе развлечение и изощряют-
ся по-всякому, чувствуя безнаказанность. Казалось, не будет
конца этому бесконечному крушению всего и вся.
К вечеру улица была разрушена, разнесена в щепки, не-
возможно было пробраться через воронки, завалы, колдоби-
ны, мусор. Места живого не было. А маленький домик стоял!
Я приоткрыл дверь и позвал. Тихий голос ответил мне. Жен-
щина сказала, что сейчас придет соседка и заберет ее.
…И все-таки что-то изменилось, незримо, незаметно, что-
то как бы в воздухе появилось новое. Повеяло скорым перело-
мом в ходе сражения. Почувствовалась какая-то нервозность
в поведении врага, когда цель близка, а силы на исходе. По-
меньше стало авиации. Из-за Волги по ночам с характерным
воем и грохотом неслись залпы «катюш», чаще стали налеты
наших «илов», меньше их потери. С нашей стороны настрое-
ние бойцов тоже менялось. Потери были большие, сил стало
меньше, а уверенность в скорой победе под Сталинградом —
больше. Чувствовалось, что-то готовится большое. Поговари-
вали, что за Волгой сосредотачиваются большие силы и много
техники.
…В отделении Чиленко нас, прибывших из 66-й ОМСБ,
осталось к этому времени пять человек. В один из дней Чи-
ленко взял меня с собой для доставки к переправе подводы
с железными печками, которые нужны были медсанбату на
левом берегу Волги. Мы погрузили печки на телегу и повез-
ли к переправе. Лошадь, управляемая возничим, шла вдоль
кромки воды, я чуть впереди подводы, Петр Чиленко — чуть
позади. Мина свистнула и разорвалась в одно мгновение.
Я обернулся и увидел, что Чиленко упал на песок на спину.
Я подскочил к нему, стал рвать индивидуальный пакет, пы-
тался перевязать. У него была разорвана вся спина. Долго мне
еще казалось потом, что я не успел чем-то помочь ему, хотя
понятно было, что убило его сразу.
…Немцы с утра начали прорыв в нашем направлении.
После первой схватки оставшиеся штабные офицеры осмотре-
лись, расставили солдат по оконным проемам и около входа
в подвал. Оборона, таким образом, была организована. Я и еще
двое солдат встали около среднего окна. Нам хорошо был ви-
ден сквер между двумя рядами домов, вытянувшихся в южном
направлении. Вдруг я увидел пробирающихся по улице немцев.
Они шли поодиночке, осторожно озираясь. Один подошел
близко к нашему дому и стал заглядывать за угол, вперед. Мне
он был виден весь, как на ладони. Он стоял ко мне левым бо-
ком метрах в тридцати от меня. Он был в летней форме, в каске,
с противогазом в круглой коробке, с винтовкой, за плечами ра-
нец. Я схватил автоматическую винтовку СВС (в подвале было
немного стрелкового оружия и боеприпасов), вылез в проем
окна, нашел удобное положение и начал тщательно целить-
ся. Я выстрелил, немец упал. В ту же секунду я увидел гранату,
которая упала передо мной с первого этажа — значит, немцы
были на первом этаже! Я успел податься назад, когда взорва-
лась граната, и взрывная волна выбросила меня в подвал. Я со-
вершенно оглох, в голове шумело, вскочил на ноги, вся шинель
вверху была в крови. Начал себя ощупывать — всё как будто
в порядке. Только из подбородка капала кровь — осколок засел
в кости подбородка, и это меня спасло.
К полуночи напряжение боя спало, в темноте и зати-
шье стали далеко слышны звуки отдельных голосов, выстре-
лов, звяканье котелков. Мы выбрались наружу, растянулись
цепочкой вдоль стены дома и по команде с криком «Ура!»,
стреляя из автоматов, бросились через расположение нем-
цев к берегу Волги. В первое мгновение немцы опешили,
и мы преодолели примерно половину расстояния до бере-
га. Но тут ударили немецкие пулеметы с флангов и трассы
от очередей заструились вокруг, как вода. Несколько чело-
век упали. Я подбежал к краю обрыва высокого берега реки
и прыгнул вслед за другими в темноту. Перевернувшись не-
сколько раз по спуску, я обнаружил себя внизу на песке, ря-
дом плескалась волжская вода. Командир принял решение
разведать обстановку на переправе (мостик на бочках). От-
правились двое, вскоре вернулись, доложили, что немцев
внизу нет, против переправы вверх по склону стоит танк
пушкой в сторону переправы, ниже танка на берегу догора-
ют деревянные строения, дымом заволокло берег и мостик,
движения нигде не наблюдается. Тихо, по одному подходили
к переправе и перебегали на остров. Подошла моя очередь.
Чтобы забраться на настил пришлось зайти по пояс в воду.
Весь мокрый я вылез на доски настила и побежал на другую
сторону. Под ногами было мягко и неровно. Сообразил, что
по всей переправе сплошь лежат убитые, пытавшиеся пере-
браться на остров. На самой середине неожиданно вспых-
нула осветительная ракета прямо над переправой. Я упал
рядом с убитыми людьми и лежал, не шевелясь. Немцы дали
две–три пулеметные очереди, и все затихло, ракета догорела.
Я вскочил и добежал до конца переправы. Там стояли два–
три сапера и офицер. Они ждали, когда выйдут остальные,
чтобы взорвать переправу, так как уже начинался рассвет.
Мы ушли вглубь острова и повалились на холодный песок
среди мелкого кустарника. Было холодно, одежда была на-
сквозь мокрая, обмотки мои ушли на строительство плота.
Все же после напряжения последних суток мы заснули мерт-
вым сном».
Год 1943-й, Северо-Западный фронт
Из фронтового дневника моего отца.
«За день боя наши окопы заваливало землей и песком
от разрывов снарядов и мин. Ночью приходилось откапывать
их. А бойцам нужно было еще отдохнуть для завтрашнего боя
и ночью нести караул. Нужно было еще вынести раненых,
которых не смогли эвакуировать днем, и доставить их в мед-
пункт. Нужно было поесть и хоть как-нибудь умыться.
Ночью взлетали осветительные ракеты, освещая все во-
круг мертвенным светом, пунктиром прочерчивали небо раз-
ноцветные трассы пулеметных очередей.
К концу апреля район боевых действий представлял
ужасную картину: в щепы разодранные деревья, истерзанная
земля, грязь, хлам, вонь, трупы лошадей, трупы немцев, раз-
битая техника.
Людей в батальоне осталось совсем немного. Комбат
Волков попросил меня ночью пройти по окопам, проверить
личный состав и караул. Я пошел в полной темноте.
Окопы были местами полузасыпаны, а местами и вовсе
завалены. Часовые стояли в окопах через 50–70 метров, неко-
торые из них в полудреме, приткнувшись каской к брустверу.
Свободные от караула солдаты спали тут же в окопах, но их
были единицы — окопы были почти пустыми. Я прошел до-
вольно далеко, когда взлетела осветительная ракета, и я уви-
дел в пятнадцати шагах от себя идущего по окопу навстречу
мне солдата в немецкой каске и с немецким автоматом в ру-
ках, а за ним еще одного, которого я плохо разглядел в мерца-
ющем свете ракеты. В руке у меня был трофейный немецкий
пистолет «Парабеллум», но я помнил, что он стоит на предо-
хранителе от случайного выстрела, и понял, что автомат-
ная очередь прошьет меня раньше, чем я успею выстрелить.
Я заорал диким голосом: «Стой! Кто идет?» — «Свои, свои!»
Я выпустил в солдата всю обойму известного мне для такого
случая словарного запаса. Ведь я мог застрелить его, если бы
пистолет не был на предохранителе».
Год 1944-й, Второй Прибалтийский фронт
Из фронтового дневника моего отца.
«Дорого доставалась Победа, но только одна она нужна
была всем и каждому.
В эту весну ветер Победы впервые почувствовался в воз-
духе — на всех фронтах шло наступление наших войск, на юге
наши войска подходили к государственной границе.
Был канун праздника 1 Мая. Остатки нашего батальона
разместили в недавно освобожденной от немцев деревеньке,
в которой уцелело только несколько домов. Немногочислен-
ные жители деревни — старики, дети, женщины перебивались
какими-то остатками зерна и квашеной капустой. Зерно мололи
ручной мельницей, сделанной из двух круглых камней и палки.
Блаженством было спать на дощатом полу под крышей,
подстелив под бок шинель. Наутро состоялось праздничное
построение и поздравление с праздником, а потом старуха-
хозяйка угощала нас самогоном, а мы ее и ее ребятишек — чем
бог послал.
Началась весна. Природа расцветала. Мы отмылись
и переоделись в летнюю форму. Приятно было надеть новую
чистую одежду.
Приехал командир полка полковник Тюриков Василий
Степанович. Поздравил нас и вручил награды — мне орден
Красной Звезды.
В середине мая пришел приказ о возвращении в военно-
морские училища курсантов, которые были откомандирова-
ны на фронт в 1941 году. Я уходил из дивизии одним из по-
следних, кто пришел в 66-ю ОМСБ в 1941 году.
Я распрощался с моими боевыми друзьями и отпра-
вился в путь, сначала в кузове попутного грузовика, а потом
на открытой платформе железнодорожного состава через
Новоржев в Великие Луки. Там я купил билет на поезд, кото-
рый уже стоял на станции и завтра утром отправлялся в Москву.
Я залез в пассажирский вагон и лег на верхнюю полку.
Рано утром завыли сирены. Я открыл глаза — светило
солнце. Воздушная тревога. Я не стал вставать с полки. Немцы
бросили бомбы далеко от станции и больше не возвращались.
Было 20 мая 1944 года. С волнением я шел по улицам Мо-
сквы и по двору своего дома. Открыла соседка — мать и отец
были еще на работе.
Я оставил им записку и пошел на улицу — невозможно
было сидеть дома одному. Естественно, что тут же я налетел на
патрулей, и мой дикий вид сразу же привлек их внимание.
Мать, вернувшись с работы, увидела записку и побежала
меня искать. Она тут же отбила меня у патрулей, и мы пошли
домой. Отец был уже дома, и счастью нашему и разговорам не
было конца.
Мать достала мне билет в Большой театр, и через два
дня после возвращения я смотрел балет «Спящая красавица»
с Улановой в главной роли, все еще не веря, что это наяву».
Декабрь 1953-го
В приемную командующего Балтийским флотом входит
молодая женщина на сносях и с ходу, без стеснения оттес-
нив животом кинувшегося было ей наперерез растерянного
офицера-референта, распахивает настежь двойную дверь на-
чальственного кабинета, идет вперед и, водрузив живот на
письменный стол командующего, говорит совершенно спо-
койно, но решительно онемевшему и изваянием застывшему
в кресле хозяину кабинета: «Мне вот-вот рожать, а ты выби-
рай: или ты прямо сейчас дашь моему мужу-лейтенанту ком-
нату, или я буду рожать прямо здесь, в твоем кабинете. И здесь
же стану жить с младенцем, и пеленки сушить — благо места
здесь предостаточно». Через полчаса она выходит из здания
Военно-морского штаба с подписанным ордером и едет на
трамвае на Бассейную — смотреть полученную комнату. Это
моя будущая мать, генеральская дочка, которая, выйдя замуж
за лейтенанта, не пожелала воспользоваться папиной под-
держкой, но предпочла, как все, жить в коммуналке на четы-
ре офицерские семьи — там я и вырос. В январе 1954-го она
благополучно родила сына — меня.
1958 год
Спуск на воду первой советской АПЛ. Первый выпуск из
Академии Крылова специалистов по ядерным энергетическим
установкам АПЛ — восемь человек. Один из них, молодой
капитан-лейтенант, фронтовик, кавалер двух орденов Красной
Звезды, медали «За отвагу» и множества других наград оставлен
в Академии, на кафедре атомных энергетических установок для
продолжения научной работы. Это мой отец.
Год спустя, август 1959-го
Москва, аэропорт на Ходынском поле. Из приземлив-
шегося ТУ-104 выходят пассажиры, среди которых пятилет-
ний мальчик в матросском костюмчике и соломенной кепке
горшком с синим суконным козырьком, с отцом, статным
молодым офицером флота с капитан-лейтенантскими пого-
нами на плечах. Отец тянет малыша за руку в сторону здания
аэропорта, а тот, не отрываясь, смотрит, как техники закры-
вают воздухозаборники реактивных двигателей красными
крышками-заслонками.
Семья молодого офицера получает комнату в квартире,
где живет еще 13 семей. Ребенка временно отдают бабушке.
В начале 1960-х молодые съезжаются с родителями мужа в от-
дельную трехкомнатную квартиру. Отдельная квартира в Мо-
скве — редкость. В их доме она — единственная.
1991 год, 11 августа
Десять дней до «путча», Ваганьковское кладбище. Хо-
ронят моего отца, адмирала-фронтовика, до последнего дня
(за месяц до смерти) продолжавшего службу Родине в долж-
ности начальника одного из «атомных» управлений Геншта-
ба. Морская фуражка козырьком прибита к крышке гроба.
Ордена на подушках, траурные речи, салют и военный марш
напоследок — все как полагается. «После тяжелой…» — но
непродолжительной… Месяц назад на своих ногах пришел
в госпиталь Бурденко для обследования. Может, и лучше, что
не дожил до того, что случилось спустя десять дней со всеми
нами и со страной…
Год 2019-й, весна
Я стою у скромной семейной могилы. Мне — о, Боже! —
шестьдесят пять. Шестьдесят пять лет — не прошли — про-
мелькнули как один день. На мраморной доске под одной
фамилией имена моих: деда, бабки и моего дорогого отца, так
рано ушедшего из жизни. Сегодня ему было бы 93. «Поживи
с мое, потом поговорим». Он умер в шестьдесят семь — еще
бы жить да жить… Что ж, папа, вот я и сократил уже целых
двадцать девять лет, остался еще всего год — если доживу.
Но и теперь я уже понимаю тебя гораздо лучше, чем тогда,
когда мы оба были молодыми — когда я обидел тебя. Вы свою
войну — и «горячую», и «холодную» — выиграли, даровав нам
возможность и право жить на Земле. Мы, поколение военных
и послевоенных ваших детей, свою сдали без боя, променяв
все ваши великие завоевания на чечевичную похлебку обе-
щаний «райской жизни» — вот и хлебаем теперь. Что ж, ты
же сам говорил мне, что отрицательный результат — это тоже
результат. Важный результат. Или нет?