В деревне у нас было радио - старое, ржавое корыто с пылью между щелями. Оно стояло на печи, на деревяшке, которую присобачили для размещения не меру длинных родственников. В обычное время на ней хранили шапки, шарфы и головки чеснока. Зимы у нас холодные, печку топили часто, поэтому по кухне то и дело разливался запах горячих кирпичей и пряностей. Там же отдыхала меховая шапка, которая внешним своим видом очень напоминала черного кота. Дед частенько этим пользовался, чтобы разыграть нас. То кинет в лицо шапку, то с головы снимет кота. Радиоприемник некстати трещал, и чтобы расслышать слова, приходилось обниматься с печкой.
Когда ведущие говорили о войне, пост занимала бабушка. В такие дни она, веселая и жизнерадостная, всегда плакала. Впрочем, повзрослев, я поняла, что веселой и жизнерадостной она старалась быть для нас, внуков, на самом же деле ее душевные силы были изрядно трачены застаревшим горем.
1941 год застал бабушку девочкой, она была младшей из четырех детей. Папа рассказывал, что изначально карапузов было штук двадцать, но большая их часть не выжила. Причиной смерти одного из малышей послужила бочка с холодной водой. И от этой истории у меня до сих пор кровь стынет в жилах.
Отец семейства был слишком болен и стар, чтобы идти на фронт, а вот старший и любимый брат Ваня подлежал призыву. В старой обувной коробке хранятся его письма, сложенные треугольником. Они написаны карандашом и их с трудом можно прочесть. Написаны они с ошибками, но человек, писавший их, всегда начинал одинаково: "У меня все хорошо". Ванечка - только так и называла его бабушка - погиб в звании командира танкового батальона 4 августа 1943 года. Я всегда думала, что он погиб под Сталинградом, но по дате все-таки выходит, что он участвовал в Курской битве.
Оправданием моей забывчивости служит мой юный возраст, хотя не вполне ее извиняет. С большей охотой моя память удерживает события с эмоциональной подоплекой. Даты и локации выпадают из моей головы, как из дырявого котла.
Бабушка тоже отличалась чрезмерной чувствительностью, что порой и через край. В школе, где она училась, к ней прицепился как репей один учитель. Дело было в том, что носила Маша военную планшетку, и я могу сказать, что несомненно ей форсила. Припек ее товарищ до того, что Маня разрыдалась и выдала на гора: единственная причина, по которой грудь ей подчеркивает кожаный ремень, это то, что планшетка принадлежала брату, сложившему голову на войне. Чтобы спровоцировать девятый вал, бабушке потребовалось хорошенько себя накрутить. Прожив жизнь, Маша поняла и учила меня, что скорби публика не нужна, она тишину любит. Право носить планшетку бабушка сохранила, а преподу все-таки прищемили его длинный нос. Чрезмерная пылкость выставляет здесь бабушку не в очень приглядном свете, но в скором времени она сослужила ей добрую службу. Прознала бабушка, что на месте захоронения Вани установлена стела с именами погибших, но имени брата - пролившего кровь и отдавшего жизнь - среди них нет.
Маша, еще очень молоденькая женщина, ринулась в Белгородкую область, как в омут с головой. Ехала она зайцем, а в кармане гулял ветер. К счастью, ей повезло, приютила бабушку сердобольная женщина. И она потеряла на войне близких. Выдержав нескольких баталий с бюрократами, бабушка восстановила справедливость. На серой, бугристой глыбе появилось еще одно имя.
Про войну бабушка всегда вспоминала неохотно. И если речь заходила, то говорила она больше про сморщенные яблоки, которые чудом сохранились в подвале. Маша помнила, какие они были красные и красивые. Рыхлые, полежавшие плоды засахарились, и для девочки, которая сидела на диете из крапивы, лебеды и тюри, не было ничего вкуснее.
Пока мужчины воевали, а подростки и все, кого носили ноги, работали на заводе (как мой дедушка, про него даже напечатали в московской газете статью. Он отработал подряд несколько смен и изготовил сумасшедшее количество деталей), с детьми сидели инвалиды. Вот один такой товарищ, в котором чудом держалась душа, следил среди прочих и за маленькой Машей. Прозвали его Тюрей, потому что именно он готовил обеды для детворы. Тюря - эта баланда, мешанина из съестных объедков, этим кушаньем приходилось довольствоваться растущим организмам.
Конечно, нам, детям, не знавшим голода, смешными казались бабушкины пищевые заскоки. Дворовая собака Авка получала на ужин такую бурду, что мы тайком таскали псине котлеты. Объедки шли и домашней скотине. Хлеб никогда не выбрасывался. Когда бабушка приезжала к нам и видела, что мать кормит собаку курицей, всегда говорила, что лучше бы отдали птицу ей. Хлебные крошки со стола бабушка сметала в кулак и выносила пернатым.
Как бы не было туго с деньгами, а родители отправляли нас на лето к бабушке без копейки, в доме всегда была еда. За провизией бабушка ходила на своих двоих за три километра. В сельском магазине она покупала свежий хлеб и конфеты: "Раковую шейку", "Снежинки", "Батончики" и"Взлетные". Эта сладкая и дешевая карамель не раз скрашивала мои детские печали. Раздербанивая рюкзак после такого похода, мы всегда находили мороженое в стаканчиках.
Пироги она пекла дивные, с черникой, с земляникой и малиной. Больше всего я любила кулебяку, пирожок размером с ботинок (большому куску рот радуется) с картошкой и грибами.
Перед обедом мы потрошили старенький добрый "Север" и выставляли все съестное на стол. Питались в основном жареной картошкой, супами, солениями, сыром, молоком, маслом (производные от нашей коровы Милаши). Когда мы были маленькими, по утрам нас всегда дожидались завернутая в одеяло кастрюлька с кашей и горячий какао.
Бабушка на аппетит никогда не жаловалась (это качество я в полной мере унаследовала от нее) и долго засиживалась за столом. Когда с едой бывало покончено, она принималась за рассказы. И вспоминала она о своей молодости, о лихих победах над чубастыми парнями с гармоникой, о турпоходах со сгущенкой и тушенкой.
Но после трапезы бабушка никогда не говорила о войне. О страшной, уродливой и голодной она говорила нам за работой - сушили ли мы сено, обирали кусты смородины или жали траву. Девчонкой она резанула серпом по руке и на всю жизнь у нее на ладони остался полумесяц.
Четвертого августа, когда она уходила со своего "поста", всхлипывая и повторяя раз за разом - " Ванечка", она весь день хранила молчание.