При всей неоднозначности и «неровности» творчества Алексей Иванов по праву считается одним из наиболее видных мастеров современной русской прозы. В этот раз предметом нашего рассмотрения стал роман Иванова «Золото бунта, или вниз по реке теснин», написанный — страшно сказать — 15 лет назад. Много воды утекло с тех пор, но книга не пропала с радаров, о чем явно свидетельствуют регулярные переиздания, появление свежих «рецензий» и отзывов на различных книжных сервисах, что тоже достаточно показательно (к слову, не так давно об этой книге вспоминали и Г. Юзефович и А. Завозова на «Медузе»). Таким образом, можно сделать вывод о том, что сие творение А.Иванова активно (насколько это слово применимо к литературному произведению) участвует в формировании некоего литературного «канона» (если понятие «канон» все еще допустимо употреблять) многих современных русскоязычных читателей.
Но оставим теоретические размышления и вернемся непосредственно к роману. «Золото бунта» условно можно отнести к «исторической прозе» (очень не люблю этот термин) или, лучше сказать, «исторической» части творчества А.Иванова (наряду с «Сердцем пармы» и «Тоболом», о которых я как-то в свое время заикался). Действие романа происходит на Урале через пару лет после Пугачевского бунта. В центре повествования — молодой сплавщик Осташа Переход, чей отец — Петр Федорович Переход, один из лучших сплавщиков реки Чусовой — оказывается невольно втянут в историю с схоронением пугачевской казны (того самого «золота бунта») и гибнет при невыясненных обстоятельствах. Собственно, «что случилось с Переходом-старшим?» и «куда делось золото Пугачева?» — два главных вопроса, формирующих «детективную» линию сюжета. Именно гибель отца — единственного человека, доподлинно знающего, где находится золото — ставит под сомнение прежде, казалось бы, ясную судьбу Осташи: быть или не быть ему сплавщиком зависит теперь от того, сможет ли молодой Переход обелить имя отца, найдя проклятый клад, и сможет ли он сохранить свою душу при этом. Но обо всем по порядку.
Уже с первых страниц романа мы погружаемся в изобильный, половодный язык «уральской» прозы Иванова, бурлящий от обилия экзотической лексики, метафор и сравнений, подробных описаний Чусовой и ее окрестностей, легенд и преданий, большей частью придуманных самим писателем, словом, тот самый язык, за который иные превозносят, а иные — наоборот — хулят Иванова. Редкая птица долетит до середины Днепра… Редкий читатель сможет спуститься вниз по реке теснин, не разбившись об очередной — названный и подробно описанный Ивановым — боец, внезапно выросший за очередным поворотом сюжета. И, думаю, неслучайно мне вспомнилась эта во всех смыслах крылатая фраза из «Страшной мести»: подобно Гоголю, открывшему некогда для российского читателя неведомый прежде полуязыческий мир Малороссии, Иванов открывает своему читателю полуязыческий же мир Приуралья (и отчасти Сибири — в широком ее понимании), вернее, создает его на наших глазах. Но если в «Вечерах…» черти смешны и — по большому счету — безобидны, то в «Золоте…» бесы хитры, злопамятны и мстительны. Окрестности Диканьки вечно молоды и веселы, окрестности Чусовой древни и мрачны.
Но не только с «Вечерами…» можно сопоставить роман Иванова: не зря же в своей рецензии Д.Быков именует его поэмой. И получаются у Иванова этакие «Мертвые души» навыворот — «Живые трупы», тела бездушные. Он вон целый раскольничий толк придумал — истяжельцы, — которые живую душу из тела истягивают и в кресте прячут (привет, Волан-де-Морт): в миру-то не без греха, тело живет и грешит сколько нужно, а душа – в кресте, чистая остается, главное — вовремя воссоединиться. Но если у Гоголя персонажи бездумно сгубили свои души, то у Иванова думают, что спасают их. У одного — птица-тройка, мчащаяся по просторам, у второго — река теснин. Если у Гоголя — птица, летящая куда-то вдаль, то у Иванова — даже небо — отражение реки. И если, вспоминая того же Быкова, «Мертвые души» — русская «Одиссея», то «Золото бунта» (а совсем не «Блуда и МУДО») — ее продолжение. Если чиновник Чичиков — Одиссей, осознанно «оживляющий» мертвых крестьян, то крестьянин Осташа — Телемах, вынужденный повторить путь отца, невольно губящий все живое вокруг себя. И его Полифем — Конон Шелегин — уже ослеп, и его Калипсо — Бойтэ — уже жлудовка, и его Пенелопа — Неждана — ждет его с сыном. А уж сцилл и харибд на его пути — на десяток одиссеев. Только куда он уйдет, с Чусовой-то, да не уйдет он никуда со своим веслом. И сын его будет вынужден повторить путь деда, ибо имя его — Петр Переход.
Но ни Неждана, ни Бойте не смогут заменить Осташе Чусовую. Река становится не просто декорацией, в ней — жизнь Осташи, она его возлюбленная, один из главных персонажей романа (о чем уже довольно подробно написано). Но не Гоголем единым.
Зададимся вопросом: а кто, кроме Гоголя? Кто «наше все»? И то верно: Пушкин. И тут у нас опять же противопоставление: дворянин Петруша и крестьнин Осташа, каждый бережет свою честь смолоду по-своему. И оба как бы находятся в тени отца, продолжают нести его правду, с той лишь разницей, что Гринев-старший еще жив (и, возможно, поэтому Петруша сперва по-детски еще бунтует против отцовых заветов), а Переход — нет (и является для Осташи единственным носителем правды в мире, едва ли не святым). Но не только отец, даже Пугачев (сопоставляемый, кстати, с фигурой отца — этакий лжеотец или даже антиотец — вспомним, например, пророческий сон Гринева) у Петруши живой, человечный, а у Осташи — мертвый, демонический. И один свою Машу спас, а второй — нет. «Петрушин» Пугачев помог Гриневу спасти его Машу спас, —Пугачев Осташи никого не может спасти, ибо сам есть вестник смерти.
Говоря о Пугачеве, можем вспомнить и Федора Михайловича: явление Пугачева Осташе очень похоже на явление черта Ивану Карамазову. Причем в обоих произведениях до конца неясно, наяву или в бреду, во мреньи, является гость из иного мира. Как и карамазовский черт, Пугачев в романе Иванова — своеобразный двойник героя, такой же «урлаган», принявший в себя душу царя Петра Федоровича, как и Осташа — душу отца. Вообще, в «Братьях Карамазовых» тоже поднимается тема продолжения отца в сыне: все братья — даже Алеша — несут в себе карамазовщину, некое темное начало, унаследованное от отца. Причем, это начало присуще, как мне кажется, народу вообще, а потому и родственно (если не тождественно) самой пугачевщине. Но вернемся к «Золоту бунта».
Осташа — остаток — типичный ивановский герой-одиночка. Причем, он, как и многие другие герои писателя, одинок изначально, непоправимо. Такой герой всех отрицает автоматически: поглядите, как гибнут люди вокруг него. Всех близких отметает от него, сносит течением жизни-реки. Но в контексте творчества Иванова это вполне логично: не могут его герои существовать среди других. И вот тут бы рассмотреть роман в контексте всего творчества Иванова, но это, боюсь, уже тема отдельного разговора, пока же подведем итоги.
Стоит ли читать роман? Определенно стоит. Кому стоит его читать? Тем, кто готов не только немного подумать, но и пройти по всем препятствиям реки Чусовой вслед за главным героем. Кому явно не стоит его читать? Людям, ищущим простой сюжет в простом изложении. Что полезного может дать вам роман: понимание, что любая правда — не единственная, что свою правду стоит еще заслужить, доказать, что любовь может быть не только к женщине и не бывает любви без жертвы, что… я даже не знаю. А вы знаете?