Алита ЛИБРЕХТ
СОЛНЦЕ НАДЕЖДЫ
Лилли Фромм и Бэлла Левит живут в Лейпциге, переехав сюда согласно законов, действующих для российских немцев и евреев. С этими женщинами я давно дружна, только поэтому они согласились рассказать, как им удаюсь выжить во время ссылки и эвакуации, как исчезли, а потом нашлись близкие, с каким нетерпением ждали конца воины. Разговор был нелегким, со слезами и болью. Теперь уже трудно отличить, что помнится с детства, а о чем позже рассказывали взрослые. Наши родители говорит о пережитом неохотно, мы. дети воины, следуем их примеру. Из-за страха преследовании, поселившегося в нас с 30-х годов? На этот раз мне было разрешено записать воспоминания. Говорили, конечно, по-русски, так проще и доверительней. Для сборника «Так для меня окончилась воина...» (Da war für mich der Krieg vorbei...), изданного в Лейпциге, я перевела их воспоминания на немецкий язык.
Курт Вернер родился в Богемии теперь это Чехия. До воины учился машиностроению, в Вермахте с 1942 года. После капитуляции попал на 4 года в русский плен. Вернувшись, работал инженером-конструктором, преподает в технических институтах. Мы познакомились в Лейпциге, где он жил со своей семьей. После объединения Германии дочери убедили его записать воспоминания о годах, проведённых в плену. Мы даже представляли их на двух языках в русском клубе при городской библиотеке. Воспоминания Курта Вернера тогда не были напечатаны, потому я рада перевести их на русский и представить в сокращении. При жизни он разреши! использовать его записи на моё усмотрение.
У этих трёх людей разные судьбы и национальности, но в каждом оставила след воина и послевоенное время. Потому я хотела поговорить именно с ними и благодарна им за то, что они согласились вспомнить.
МАМА НАС СПАСЛА
Вспоминает Лилли Фромм, немка из России, родившаяся в Крыму, выселенная ребёнком осенью 1941 года в составе семьи в Сибирь. В Лейпциге с 1997 года.
Мы ехали к папе. Потому что окончилась война и мама его нашла. Она подавала в Розыск, так это называлось. Не знаю, в каком городе этот Розыск размещался и кто там работал. Но, наверно, у тех людей много забот было, потому что ответы на мамины запросы приходили редко. И чаще всем о отрицательные: не известно, сведении не имеется, не числится. Но мама говорила, что это лучше, чем снят с поезда из-за тяжелой болезни, место захоронения неизвестно. Если человек не умер, то можно искать дальше. И она искала, снова и снова писала в этот Розыск. Многих родственников нашла. Даже папу!
Почти семь лет мы ничего о нём не знали. Ни одного письма не получили, потому что папа тоже не знал, где мы живём. Как только нас в 1941 году погрузили в товарный вагон, его тут же от нас забрали и увели. Старшему брату Георгию было тогда 9 лет, мне 4, а Вите только 2 годика.
До выселения наша семья жила в Крыму, чудный был поселок, весь зелёный, солнечный,
деревья огромные. Или мне маленькой так казалось? Арбузы зрели в огороде, летом мы спрашивали, когда их срывать можно будет, такие они вкусные были. Название деревни немецкое – Seitler, но жили рядом и русские, и татары. Татар из крымской деревни тоже потом убрали. Нас выселяли за то, что мы немцы и с Германией идет война. А татар за что?
Никого из бывших соседей мы больше в жизни не встретили. А жили дружно, Мама рассказывала, как однажды меня всей деревней искали. Приехала к нам тетя из Одессы, взрослые разговорились, не заметили, как стемнело. Когда хватились, что Лилечка пропала, забегали, давай кричать, папа лампу керосиновую зажёг, чтобы в речке искать, все соседи всполошились. Уже за полночь мама предложила хоть гостье прилечь, остальным не до сна, конечно. Тут и нашлась Лилечка, сладко так спит, закатившись за большие подушки. От радости мама вею исцеловала. В другое время родители нас не часто целовали. Любили очень, берегли, опекали, но ласками осыпать, как-то не принято было. Мы и без слов знали, как мама нас любит.
До Сибири целый месяц ехали. Кормились тем, что взяли с собой. Три дня немцам на сборы давали, родители кабанчика закололи, мама смалец в бидончик собрала. Им нас и спасла, в день по ложке давала, сначала невкусно было, а потом дождаться не могли Из Крыма выезжали в сентябре, еще тепло было, а в октябре в Кемеровской области выгрузили на снег. Хорошо, что мама тёплую одежду взяла, кинула одеяла на снег и нас посалила. Пришел колхозный бригадир, посмотрел и послал мальчишек по дворам объявлять, немцев привезли, по домам их разобрать надо. Пришли женщины, смотрят, никакие немцы не с рогами и не одноглазые, как на плакатах врагов рисовали, а такие же нормальные люди, даже дети у них есть.
Нас взяла к себе русская женщина, муж и сын на фронте. Дом пятистенок, одну половину нам отдала. Мама взяла с собой самое ценное: швейную машинку и Библию. Говорила она без акцепта на немецком и на русском, и знание русского ей сильно помогло. С нами, детьми, только на русском говорила. Наверно, потому я до сих пор немецкий выучить не могу, почти всё понимаю, а говорю плохо. Очень жаль, что мама мне немецкою языка не дала. По Библию читали каждый день, перед едой молились, перед сном всегда Vater unser (Отче наш) наизусть и все вместе.
Мама была глубоко и искренне верующим человеком, ни с кем не ссорилась. Говорила ровным, тихим голосом, но её всем было слышно. С хозяйкой они подружились. Где мужья, живы ли, ни одна не знает, почтальону напрасно в глаза заглядывают. Корова в хлеву сено жует, стала тетя Аня нам молоко давать. А по весне часть огорода выделила, мы овощи и картошку посадили. Настоящим спасением стала швейная машинка. Мама шила для всех, кто её об этом просил. В деревне считалось, что если юбка снизу подшита не на руках, а прострочена на машинке, то это уже что-то особенное, предмет великой гордости. За работу с мамой рассчитывались продуктами, кто нёс пару яиц, кто кругляшок масла, кто кусок ржаного хлеба. Так и спаслись.
Маму все называли по имени-отчеству — Лидия Яковлевна. А это в сибирской деревне, где крутом только Лидки да Машки, знак особого уважения и признания. Меня тоже часто Лилечкой окликали, то ли имя казалось необычным, то ли мамин свет на меня пролился. Терпения во мне не столько, как у мамы, но любовь к Богу она мне передала. Это помогает жить и не терять веру в людей. Иначе как бы пережили наши родители те страшные годы.
В школу я пошла в 1943 году. Когда снег выпал, настоящие валенки обула. Мама выменяла их на свое чудное бархатное платье. Пряжка на поясе была красоты неописуемой, помню ей лучше, чем великий праздник, пришедший к нам 9 мая 1945 года. Учительница объявила, что воина окончилась Победой над фашистами. Нас, немецких детей, тоже иногда фашистами называли, но особой злобы со стороны одноклассников мы не чувствовали. Все были одинаковые, полуголодные, плохо одетые, подрастающие без отцов. О разных национальностях не задумывались. Это пришло куда как позже, после развала Советского Союза в девяностых годах.
Учительнице выстроила нас в колонну, у кого-то в руках оказались красные флажки. Мы маршировали по длинной деревенской улице, кричали Ура! Победа! Светило яркое солнце. Женщины в платках склонились на низких серых заборах и плакали. Мама и Лина п икали обнявшись.
После дня Победы в деревенской жизни ничего особенно не изменилось. Так же варила
мама суп из молодой крапивы, хлеб выдавался по кусочку, молоко бы ю в радость, а слипшиеся конфеты подушечки великим счастьем. Спички считались РОСКОШЬЮ, по вечерам загребали тлеющие угли для, чтобы растопить от их жара утром печь растопки. Если мама рассказывала про электроплитку, которая до войны стояла у нее на кухонном столе, деревенские недоверчиво переглядывались: Ну и завирает!
Бесконечные письма в Розыск, после окончания войны это было разрешено. Многих родственников удалось найти, но о папе ничего не было известно до 1947 года. Не пришел с фронта и без вести пропавший муж Анны, она ждала сына, который где-то дослуживал. Наконец, долгожданное известие: Ваш муж- Гейн Либгольд находится в Краснотурьинске Свердловской области в трудовой армии. Радости нет конца. Потом опять письма с просьбами о воссоединении семьи. Ответы отрицательные. А без разрешения, удостоверенного справкой коменданта, трогаться с места нельзя. Паспортов у российских немцев со времени войны не было, как, впрочем, и у всех колхозников.
Еще почти год прошел. Наконец разрешили ехать. Опять сборы, опять в неизвестность. Деревенские знакомые уговаривали остаться. Урал был для них страшнее Сибири. Зимой в 1948 году тронулись в путь. Ехали целый месяц. На станциях только кипяток из кранов. Спасались запасенными мамой брикетами с кашей, которые горячей водой размачивали. Чтобы помыться и пройти санобработку от вшей, надо было на время оставить узлы и сумки с вещами. Без присмотра их обязательно украдут, воровство процветало. И детей одних не оставишь. Какой-то мужчина предложил вещи покараулить, сам явно вчера из лагеря освободился. Тогда ведь не только закоренелых преступников в тюрьму сажали, но и политических, и тех, кто для своих детей горсть пшеницы с колхозного тока украл. Решила мама ему довериться. Рискнула, а сама не верит, что вещи целы будут. Но он сдвинул узлы в кучу, своей телогрейкой их прикрыл, сверху раскинулся и спит. Все для нас сохранил. Мама какие-то деньги ему дала.
К концу дороги припасов не осталось, в последние дни есть было нечего. Папа, получив сообщение, что семья едет, встречал каждый поезд. А нас всё нет и нет. И наконец, приехали!
- Ты мой папа? - сразу же спросил маленький Витя. - У тебя картошка есть?
Уж не до хлеба, хотя бы картошечки. А если досыта, то уже счастье.
В бараке за колючей проволокой, где кроме отца жило ещё 30 мужчин, нам отгородили угол старыми одеялами. Ни от кого ни одного упрека. Все радовались вместе с нами. Так мы зажили полной семьей. Все живы, мать, отец, дети. Большая редкость для того времени.
За всё великая благодарность нашей маме, мы выжили благодаря её молитвам, умению и терпению. Если мои воспоминания будут напечатаны, обязательно дам эту книжку детям и внукам. Они так мало знают о прошлом. Они не спрашивают, и мы не рассказываем. Напрасно. Надо помнить, чтобы ужасам войны не было повторения.