Мало было людей, ветеранов войны, кто умел рассказывать про неё просто, и вместе с тем с бытовыми подробностями, с юмором. Александр Васильевич Синев. Мы познакомились, когда ему было восемьдесят четыре. Высокий, крупный, улыбчивый.
- Родился я в 21-ом. Отец умер, когда я был ещё совсем маленьким, и все, что осталось от него - это шпоры бывшего кавалериста. У матери нас было двое, я, да старшая сестра. Жили в районе Екатериновки, деревня Владимировка. Нас тогда выселили из дома как зажиточных, мать выкопала землянку, в ней и жили. Время было голодное, и выручал нас Васильевский остров на середине Волги. Мы переправлялись туда за диким луком и щавелем.
Но судьба словно выживала Синёвых из этих мест. Небывалым разливом 26 года размыло землянку, остались тогда семья совсем без крыши над головой. Жили по людям, по углам, кто, где приютит. В 1933 году мать вступила в колхоз. Работала в поле от зари до зари, да и он, двенадцатилетний, уже помогал, возил снопы. Поднять их не мог, ему грузили снопы в телегу, а Санька управлял лошадями. В конце сезона мать получила по трудодням 16 килограмм муки на все семейство, и поняла, что в колхозе им не выжить. Подалась она тогда в Моршанск, на текстильную фабрику. Вот здесь, в городе, хлебнул Саня горя выше крыши. Есть было нечего, когда мать получит деньги неизвестно, и отправились они с сестрой по городам да деревням просить милостыню.
- Научил меня этому более старший пацан, - рассказывает Александр Васильевич, - как нужно заходить в дом, класть поклоны, креститься, что говорить. Но он был хоть и старше, а выглядел моложе меня. Я всегда был рослый, смотрелся старше своих лет. Ходили по деревням, стыдно было, но... Спрячешь глаза на затылок, и протягиваешь руку, просишь хлебушку.
Вскоре мать завербовалась на Дальний Восток, в Читу, на строительство БАМа. (Кто не знает, его строили ещё до войны). Работала кубовщицей, то есть в столовой кипятила в большой емкости воду для чая.
- Мы с сестрой тоже там, в столовой вертелись, где там кусочек хлеба перепадет, где что ещё. В те времена там работали в основном зэки, бамлаговцы. И вот им в виде дополнительного питания давали красную икру, крупную такую, зернистую! Они почему-то её не ели, так вся она в тарелке и оставалась. Эх, мы тогда с сестрой и наелись этой икры, на всю жизнь! А потом нас приметила заведующая столовой, татарка. Рабочих рук не хватало, вот она привлекла нас, работали за тарелку супа. Это уже была такая благодать!
Первой, уже вполне официальной работой Александра была профессия молотобойца. Это происходило уже в городе Хилок, всё там же под Читой. А еще он подрабатывал, разгружал по ночам вагоны с углем, 18 тонн в каждом. Грузчику исполнилось тогда всего 14 лет.
Но мать тянуло на родину, и вскоре они вернулись в Екатериновку. Здесь Александр устроился на испытательную станцию, но вскоре приехал к ним очередной вербовщик, и переманил его в Чапаевск. Так Синёв оказался на оборонном заводе №309. Паял, лудил, так называемые пороховые коробки. Городская жизнь встретила его неласково.
- Приехал летом, в чем был, штаны вытертые на коленях. А впереди осень, вот я и начал откладывать деньги на одежду. Питался на рубль в день, с утра два куска хлеба с чаем, потом в обед что подешевле. А когда скопил 80 рублей, большую по тем временам сумму, один парень у меня её выманил. Занял на неделю, и до сих пор несёт. Так что жулья и тогда у нас хватало.
Пальто к осени он все-таки купил, а в октябре 1940 года был призван в ряды РККА. Откомандировали его в передвижную авиаремонтную базу, сказалась его рабочая профессия паяльщика. Именно тут, на Брянщине, Синёв и встретил начало войны.
- Было сначала как-то даже интересно. Прилетели "гости", побросали бомбы. Мы все по щелям сыпанули. Ну а потом началась работа. Наши самолеты прилетают, все в дырах, как решето. И их надо было за ночь залатать, запаять. Так мы с нашими мастерскими дошли до Тамбова. А в 42 году Сталин издал приказ, чтобы всех молодых и здоровых парней из ремонтных частей перевести в строевые части. Нас всех собирают, и в Тоцкие лагеря, на формирования. Долго нас там держали, потом отправили в танковую школу, где после трёх месяцев обучения сформировали 111 танковую бригаду. И вот по закону подлости, мы только погрузились на платформы, и налетели "гости". И мы всем эшелоном сбегаем вниз и падаем в картофельную ботву, а она высокая, по пояс. Но ничего, всё обошлось. Гораздо более страшную бомбежку мне довелось пережить уже под Воронежем. В войне много всего, много и идиотизма. Мы остановились на привал, рядом солдаты, пехота. Как раз приготовились обедать. И подъезжают "Катюши", эти знаменитые гвардейские минометы. Встали, дали залп куда-то за горизонт, и тут же умотали с этого места. А нас как начала долбить артиллерия, боже ты мой! Все спрашивают, страшно на войне или нет? Страшно, очень страшно! Грохот, песок на зубах скрипит, кто-то кричит, что есть мочи: "Помогите!", кто стонет, кто просит, чтобы пристрелили. Это ад! Я сижу в щели, потом рядом снаряд разорвался, думаю: "Говорят, что два снаряда в одну воронку не попадают. Дай-ка перебегу туда". Только вылез из щели, снаряд как рванет, и меня взрывной волной скинуло обратно в мой окопчик.
Ещё больше Синеву досталось в самом Воронеже, на так называемом Чижовском плацдарме. Их 111 танковая бригада стояла там, в обороне, вкопав танки в землю. Бомбили их немцы строго по часам, начинали в 6 утра, и заканчивали в 6 вечера. Тот, кто доживал до этого времени, мог считать себя уже счастливцем - одной напастью меньше. Практически весь этот пятачок немцы простреливали насквозь. Почти сутки Александр добирался до штаба части на другом берегу, чтобы доставить какую-то нужную бумагу и сопроводить раненого.
- Ну что ты, не дают немцы нам поднять голову, и все тут! Даже из траншеи не высунешься. Добрались по ней до берега, хорошо там танк наш стоял, что-то у него там отказало. Мы с экипажем сидим рядом, укрылись от пуль, сухари достали, а после них пить охота. Речка рядом, а все простреливается, не подойдешь. Ну, делать нечего, взял котелок, побежал, набрал воды, пока бежал обратно, конечно уже палили по мне изо всех стволов, но ничего, не попали. Только поели, смотрим - летит, гад! И заходит как раз над танком. Слышим, засвистело - бомбу бросил. Ну, думаю, все, хана! И она упала с другой стороны танка, чуть сзади правой гусеницы. А почва там прибрежная, мягкая, глубоко, видно ушла. Как рвануло, всех нас грязью закидало, с ног до головы! Только эта беда прошла, другая пожаловала. Танк наш приехал, цепляет наше железное убежище и утаскивает. А нам-то куда деваться? Пришлось бегом под обстрелом мчаться к опорам разрушенного моста, там как раз нужный нам паром действовал. Опять повезло, никого не задело. Переправлялись обратно уже ночью, под артобстрелом. Все, кто были на пароме, тянули этот трос. Как в нас не попали - ума не приложу! Фонтаны воды рядом от разрывов, мы все мокрые насквозь. И в темноте только чей-то голос кричит: "Тяните, братцы, тяните! У меня одна рука, я и то тяну!". Переправились на тот берег, укрылись за здание, жажда мучит - на воде были и без воды. Вот так вот на войне.
Уже поздней осенью их часть перебросили к Сталинграду, и снова на плацдарм на Северном Донце.
- Столько техники я потом ни разу не видел. Танки, бензовозы, машины - все стояли вплотную друг к другу. Три на три километра - все это было забито техникой. Бросай бомбу - и не ошибешься, попадешь. Но немцам было уже не до этого, они пытались выбраться из котла. Самым страшным под Сталинградом был мороз. В танке же не заночуешь - морозы под сорок. Нас спас случай. Когда выдвигались к фронту, наткнулись на брошенный немецкий склад. И смотрим там какие-то упаковки бумажные, как тючки. Я разорвал один, а внутри мешок бумажный, такой тройной, в рост человека. Оказалось спальный мешок. Залазишь в него, веревочкой капюшон притянешь, и ничего, жить можно.
Но, самое страшное Александру Васильевичу довелось испытать под Днепропетровском.
- Мы сначала шли в наступление, двигатель танка заглох, а у немцев почему-то в этот момент столько было самолетов в небе, просто невероятно! За каждым солдатом гонялись, не только что за танком! И вот, чтобы его не сожгли, мы укрыли танк снопами камыша, а сами с ремонтной бригадой устроились в подвале рядом с деревенским домом, ждать ночи, чтобы отремонтировать его. Как назло все собрались заядлые курильщики, курить охото, а нечего. А хозяин хаты, когда уходил, сказал, что на чердаке есть табак, нужно его только порубить и посушить. Я пробрался в дом, полез на чердак, снял несколько кустов, порубил его и разложил на специальной печке. Затопил её, сушу, и удивляюсь - что это немцы совсем с ума сошли, бомбят непрерывно! Да так близко, уж и окна все повылетали, пылища в доме. Терпел-терпел, не выдержал - сгреб этот чертов табак в пригоршню, и бегом из дома! Открываю дверь, а перед порогом стабилизатор бомбы торчит из земли. Чего она не взорвалась, не знаю. Я потом прибежал к своим, оглянулся назад и всё понял. Пустая деревня, только из трубы одного дома дым идёт! Вот дурачок то! Печь топил! Чуть этот табачок мне жизни не стоил.
Ну а вскоре смотрим - по шоссе наши войска обратно прут. Оказывается, немец прорвал фронт и обошел нас с двух сторон. Окружение! Паника началась! Ну, что делать, и мы сели на нашу машину-летучку, и вдоль дороги мчимся туда же, куда и все. И вот тут самолеты начали нас накрывать, да всё ближе и ближе. Я в кабине сидел, дверь открыл, наблюдаю за небом. Смотрю - рядом несётся запряженная в пару полевая кухня, и, что меня поразило на всю жизнь: повар, в белом колпаке, в фартуке, на ходу ещё и умудряется выливать из нее черпаком суп, чтобы кухня легче была. Смотрю - "Мессер" заходит на боевой курс. Прыгаю из кабины, водитель в другую сторону, все, кто были в кузове, тоже попрыгали. И только один пехотинец остался, мы его подобрали из жалости, у него пятку взрывом оторвало. И вот немецкий самолет как пропорет нашу машину очередью! А у самолетов пулемёты были жуткие, скорострельные. Машину как швейной машинкой разрезало на две части, и пехотинца того, тоже на две части развалило, не судьба у него была выжить. Что делать, пошли пешком. Шли только ночью, но 300 километров за 4 суток протопали. И опять случай всё смешал в моей жизни. Пришли мы в одну деревню, немцев нет, жителей нет. Нашли в одном доме ведро лапши, наварили её, наелись, и кто где устроились спать. А я как-то задержался, когда хватился - все места заняты. Потом смотрю, закуток такой между печкой и стеной. Главное - тепло там. Залез я туда, и уснул. Да ещё как уснул! Просыпаюсь оттого, что кто-то меня за пятку схватил и тащит. А это оказывается хозяйка дома. Хотела что-то там взять, а вместо этого нашла мою ногу. Как она не закричала от неожиданности, не знаю, но бросила она мою ногу. А я слышу - в доме немецкая речь. Мать честная! А где же наши? Ничего не пойму. Так просидел я за печкой до ночи, тут немцы ушли, хозяйка дала мне горбушку хлеба, и показала в какую сторону идти к своим. До сих пор не знаю, что с моей командой стало. Толи они ушли, толи их в плен взяли. В архив даже писал, в Подольск, но так ничего и не узнал.
Выйдя из окружения, Синев волей судьбы снова попал в ремонтную бригаду. На этот раз он ремонтировал уже танки. Самое неприятное в той мужской работе для Синева было то, о чём мало кто говорил.
- Самое страшное было, когда прежде чем начать ремонтировать танк приходилось вытаскивать из него погибший экипаж. Это просто жутко. Летом в танке же совсем невозможная жара. Несколько дней, и там от человека ничего не остается, одни черви да кости. Приходилось потом их ладонями выгребать их из всех закутков танка. Страшно!
Александр Васильевич рассказа и о том, что я никогда не слышал от других. О том, как убивали своих.
- Пришёл к нам в часть один сержант, сибиряк. Странный какой-то человек, неприятный. Заорёт ни с того ничего: «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах!» Однажды наши танки шли в атаку, и один подошел к оврагу, начал разворачиваться, а пласт земли под ним отвалился и танк упал вниз, да неудачно, на башню. Ну что, нас ночью вчетвером посылают поставить его на место. А немцы совсем близко, постреливают. Чтобы они на нас внезапно не напали да гранатами не закидали, двое наверху караулят, а двое подкапывают танк, чтобы он снова на гусеницы встал. Потом одного ранило, и вот, напарник мой, говорит: «Смотри, что сейчас будет». Взял гранату и бросил вниз, туда, где был это сибиряк. Я ему говорю: «Ты чего?!» А он мне в ответ: «Да надоел он мне!» Ну, полночи поработали, поставили танк как надо. Надо его наверх вытягивать, тут для этого другой танк подъехал. А его уже слышно издалека, и двигатель гудит, и траки позвякивают. Тут уж не то, что постреливать, из всех стволов по нам начали бить. Списали мы тогда сибиряка на этот обстрел.
Историю про то, как залётный генерал расстрелял командира заглохшего танка, я слышал неоднократно. Вот как про это рассказал Синёв.
- Было это уже в Польше, мы шли в наступление. Последний танк заглох, возимся с водителем-механиком, чтобы починить его. Тут подъезжает «Виллис» с усатым генералом. «В чём дело, почему встали?» «Сломались, товарищ генерал» - докладывает лейтенант, командир танка. «Ах, ты, вредитель! Воевать не хочешь, дезертир! Да я тебя сейчас!». Вытащил генерал свой «ТТ» и застрелил танкиста. Он уехал, а вскоре вернулся танк с капитаном, командиром той танковой роты. Узнав как было дело, он свернул в поле, наперерез движению по дороге, догнал тот «Виллис» и как дал по нему из пушки! Куда колёса, куда погоны. А потом его часть с ходу вступила в бой, и тот капитан сгорел вместе с танком.
Войну Синев, закончил в Кенигсберге.
- Честно говоря, не верил, что выживу в этой мясорубке, - признается он, - Столько повидал чужих смертей, что в смерть свою верил больше, чем в жизнь.
К концу войны у него на груди были медали: "За Сталинград", "За взятие Кенигсберга", две "За боевые заслуги". Демобилизовался, Синев в 46-ом, устроился в 102-ой завод по все той же специальности ремонту двигателей. Надо сказать, что у Александра Васильевича к технике особый дар. Образование у него редкостное - 1 класс. Но при этом он разбирал и ремонтировал любой, самый сложный двигатель. Есть самородки с большим опытом и талантом, которые на звук определяют все неисправности двигателя. Синёв утверждал, что он видел, как работает двигатель, какие шатуны, вкладыши или кольца уже сносились и требуют замены, и потом, при разборке, всё это неизменно подтверждалось.
Затем он 16 лет проработал в пожарной охране, в той же самой должности механика. И за всю жизнь никогда, ни один день не был иждивенцем у государства, не ходил, и не просил, не требовал внимания к ветерану. В свободное от дежурств время крыл железом крыши, строил, валял валенки. А дело это непростое, тяжёлое.
- Растопленная баня, на голое тело фартук, на ногах сапоги. И вот ты эту заготовку сбиваешь, часами! Она большая, а потом все меньше, меньше. Выходил с бани, а сапоги полные потом. Чтобы снять усталость четверть стакана водки выпьешь, вроде нормально. Потом полстакана начал пить, затем стакан. А потом подумал – э-э, нет, хватит, брат! Так и спиться недолго. И перестал пить.
На своей даче Синёв по весне выращивал в громадной теплице тысячи тюльпанов. К 9 мая срезал их и вёз в Тольятти. Затем в ход шли обычные овощи, огурцы, помидоры. Машину, квартиру – всё это он купил на свои честно заработанные деньги. Про свой возраст Александр Васильевич говорил с усмешкой.
- До семидесяти шести, да и позже даже, вообще его не чувствовал. А как 80-ат стукнуло, подумал: "Боже мой! Уже 80! Нет, проживу ещё 40 лет и хватит". Ну, хватит болтать, давай за стол. Попробуй вот это, что такое?
- Вкус знакомый, но цвет…
- Коньяк! Да только кора дуба подкачала! Мы всегда делали эту настойку – гвоздичка, ванилин, кора дуба из аптеки. Но эта пачка вот дала почему-то чёрный цвет. Давай за победу!
- За Победу!
Александру Васильевичу не довелось прожить этих сорока лет, немного не дотянул до ста, но его голос его до сих пор звучит в моей памяти.
Евгений САРТИНОВ.