Тамара (имя изменено) привычно скучала в вечно длинной очереди, которая в тот день тянулась особенно нудно. Продавщица, новенькая и неопытная, крайне медленно подавала пышные свежие булки и буханки, боясь ошибиться, и слишком уж внимательно отсчитывала мелочь сдачи.
Ничего не оставалось, как размышлять, пытаясь расшифровать смысл своих недавних видений, что без предупреждения внезапными картинками являются к ней на работе, в огороде или когда на диване книжку листает. Утром, например, увидела огромные — во всю стену! — неземной красоты цветы. Пригляделась — розы и маки из живого огненного пламени. А потом из- под земли вдруг зазвучали колокольный звон и заунывное пение...
Барабаня об пол металлической тростью, неуверенным шагом в магазин вступил парень лет двадцати пяти. Одет чистенько, аккуратно... Слепой.
Заученно приближается к прилавку. Он часто здесь бывает, его все знают, очередь без слов расступается. Парень быстро берет две ржаные буханки, самые дешевые, и уверенно торопится к выходу.
Кто-то рассказывал Тамаре, что рос он здоровым мальчишкой, служил в армии, работал на стройке. А однажды не уберегся, и известковый раствор залил глаза. Дальше последовали боль, ужас и полная вечная тьма. Сумел, однако, преодолеть отчаяние, нашел работу, молодую жену, такую же незрячую. Вместе бедствовать легче...
Ну за что человеку такая мука, такая судьба?! — и она воскликнула мысленно: «Господи, помоги! Если б могла, я бы открыла ему глаза!» И тут широкие окна задрожали, стекла зазвенели от пугающе громкого окрика, резко прозвучавшего откуда-то сверху:
«Не смей! Не смей! Он в прошлой жизни своей столь многих ослепил!..» Тамара оцепенела. Огляделась: никакого волнения ,тревоги вокруг, будто ничего не произошло.
А слепой? Нет его, слышу только в отдалении постукивает его палочка.
Вышла Тамара с хлебом на улицу. Все вокруг сразу исчезает. Нет домов, людей, асфальта под ногами, синего крымского неба. Туман вскоре рассеивается.
Она видит темный полуподвал сферической формы, яркое пламя горящего очага, орудия пыток. И двое: старик и молодой в разорванной одежде. И мужчина в сером, лет пятидесяти, вынимающий из пламени нечто докрасна раскаленное, длинное и очень острое...
В облике палача Тамара узнает черты только что покупавшего хлеб слепого. И понимает: еще мгновение и прозвучит дикий крик боли. И те двое распрощаются со зрением навеки, как позже лишится глаз ни о чем не подозревающий неудачливый строитель.
— Меня удивило полученное предупреждение «Не смей!». Я ведь не умею исцелять... Может, мне дана свыше какая- то сила, о которой я ничего не знаю? — недоумевает Тамара. — А я будто наяву представляю себе две страшные картины, разделенные, может, многими столетиями.
Надо ли аплодировать справедливости неведомого провидения ,которое настигло виновного или негодовать незаслуженной каре человека, ничего плохого в этой жизни не сотворившего?
Отчего Космический разум иже еси на небесах, как тот злобно-беспощадный библейский Яхве, или наше нынешнее беспомощное правосудие, способны только казнить — вместо того, чтобы вовремя (ведь он все заранее знает и все может) предотвратить преступление.
Нет, вовсе не в наказании истинное милосердие. В милосердии. К жертвам. А, значит, и к тем, кому суждено в будущем стать палачами.