Утро выдалось.
Глубокий голубой цвет неба без единого облачного пятнышка кружил голову. Солнце отражалось от блестящих, вымытых ночным дождём булыжников мостовой, слепило глаза. Воздух был прозрачным и выпуклым, приближая далёкие предметы, делая их чёткими и крупными. Был чистым и свежим, от чего грудь благодарно вздымалась во вдохе.
Он очень медленно шёл. Делая маленькие шажочки. Ноги уже не слушались.
Пытался вспомнить, сколько шагов предстояло сделать, и не мог.
Сначала он вглядывался в землю, чтобы не оступиться, не споткнуться о неровную поверхность. Но потом, поняв, что камни мостовой в целом одинаковые, поднял голову.
И увидел большую пустую площадь.
Слева выстроилось здание ГУМа, справа незачехлённый мавзолей, тающая в лучах солнца Спасская башня.
На курантах без пятнадцати десять.
«К десяти надо бы успеть»
«Куда успеть?»
«Туда, вперёд»
«Зачем?»
«Не знаю...
На фронте то я был всего три дня. С подготовки сразу отправили в Берлин, разминировать здания.
И выстрелить успел всего два раза.
Первый раз... В женщину...
В подвале дома, где мы работали, вдруг, выйдя из-за угла, я увидел немку.
Всклоченные грязные волосы. Бледная кожа лица, раскрытый в ужасе рот. Глаза от страха были выкачены из глазниц. В них огнём металось такое сумасшествие, что мне самому стало страшно.
Перед ней на деревянном ящике лежал свёрток из тряпок. Он шевелился и плакал. Это был ребёнок. Младенец.
Увидев меня, она так быстро занесла над ребёнком руку, что только по металлическому блеску я понял – нож!
Но инстинкт сработал быстрее, палец нажал курок.
Девочку мы назвали Ангелина, ангел, значит».
Он уже прошёл почти половину пути.
Устал.
Остановился, чтобы перевести дыхание и немного отдохнуть.
Прикрыл глаза.
Вдохнул глубоко воздух. Пахло рано зацветшей вишней и сиренью.
Может быть померещилось?
Вдохнул глубоко ещё раз.
Нет. Не померещилось.
Он любил эту редкую смесь запаха вишни и сирени.
В окружённом сиреневыми кустами саду у него росли вишни. Много. Старые и молодые. Они зацветали в начале мая. А когда заневестившие вишни начинали осыпаться снегопадом, взрывалась сирень. Белая, кремовая, светло-розовая, бордовая, тёмно-синяя, фиолетовая. Ветви перемешивались, создавая умопомрачительные цветовые переходы.
И очень… очень редко вишня и сирень начинали цвести одновременно, затопляя своим божественным плотным ароматом всё пространство вокруг...
«Ну, что ж... Пора идти вторую половину».
«Раз-два. Раз-два».
Два...
Второй раз он выстрелил в собаку.
В развалинах.
Немецкие сапоги дёргались, когда она вгрызалась в ляжку.
Остальное тело было завалено кирпичами обрушенной стены.
Вот и вся война.
Потом была Победа.
Разминированные здания, дороги.
А сейчас перед ним, наверное, последняя военная дорога.
Сколько ему было лет, он уже не помнил точно: «девяносто девять, сто, сто один?».
«Раз-два, левой-правой».
Он чувствовал, как слабеет. Изо дня в день.
Солнце уже не такое яркое. Краски блекнут. Мир превращается в чёрно-белое кино.
Люди так быстро мелькают вокруг, что как будто тени бродят мимо него.
В руках нет сил даже трястись.
Да, и желания жить с каждым днём всё меньше и меньше.
Устал он... очень устал...
Отстоял вахту у закрытого гроба сына, не вернувшегося из дружественного азиатского государства.
Похоронил дочь, умершую от рака.
Попрощался с внучкой, погибшей в аварии.
Похоронил жену, ушедшую от горя.
Пора уже и ему уходить... от старости.
От отсутствия смысла.
От усталости.
Она шла с противоположной стороны площади.
– Он снова остановился. Тяжело дышит. Пульс учащённый. Давление....
– Пусть отдохнёт. – Поправила и без того идеально прикреплённый к уху незаметный наушник.
Она шла с противоположной стороны площади.
И могла пройти эти сто пятьдесят метров за две минуты.
Но встретиться они должны там, где он указал.
«Нас привезли ночью. И до следующего поезда, который повёз бы меня домой, было пара часов.
Здесь, в этом самом месте, я простоял эти два часа, не в состоянии шевельнуться. Первые два часа, после возвращения на Родину. Первые два часа мира на моей земле.
Смотрел на небо, на звёзды. Бесконечная, бескрайняя вселенная. Столько звёзд крупных и маленьких, столько миров, далёких и близких...
А разум зародился случайно только на нашей маленькой планете Земля...
Случайно! Больше нигде во Вселенной нет Человека!
Зачем? Почему?
Почему? Люди убивают себя, травят, режут, сжигают? Насилуют, разрушают?
Разве для этого создан Человек?»
Она могла пройти эти сто пятьдесят метров за две минуты.
Но ориентировалась на его скорость.
Медленные неторопливые шаги пожилого человека.
Последние десять метров.
Под бой курантов они подходили к условной точке – центру площади, где и должны были встретиться.
Она уже видела его глаза. Густого зелёного цвета.
Он вглядывался в неё. И на лице его отображалось некоторое смятение, словно он неожиданно увидел мелькнувшего знакомого в незнакомом месте, а память, не успевая за уходящим вдаль человеком, подсовывает неясные образы прошлого.
Четыре шага... Три...
Невысокий. Щуплый человечек в военной форме стоял перед ней.
В проекции пустой площади – совсем маленькая почти крохотная фигурка.
«Шнурки!
На правом его ботинке развязался шнурок».
Тело среагировало молниеносно.
Она делает шаг навстречу.
Встаёт на колени, чтобы завязать шнурок.
Он кладёт руку ей на голову.
– Кто ты, доченька? Лицо знакомое. А кто ты – вспомнить не могу.
– Я, отец, президент Российской Федерации...
Горло резко сжалось от волнения – не глотнуть. Кровь прилила к лицу. В ушах замолотил пульс. Она по-девчачьи всхлипнула.
Напряжение последних дней вырвалось наружу.
Прижавшись к нему, она стояла на коленях и плакала.
– Прости... Прости, пожалуйста... прости нас всех... всех... прости неблагодарных своих отроков... За грязь. За нищету. За боль... За враньё и предательство... пожалуйста... прости...
Он гладил её по волосам.
И, высоко подняв голову, смотрел в небо.
Где загорались одна за другой звёзды... крупные и маленькие, далёкие и близкие... пятиконечные красные звёзды Победы.
