Вот чего мы только не видали, чего мы только не слыхали у себя в деревне-то! Уж наученные горьким опытом, на рожон не лезем, сами пусть позовут. А то будет как в прошлый раз. Конфузия на пол леса. Белки то до сих пор нормально шишки жрать не могут, хихикают да икают. Да не только они помнют, вон на дятлов посмотрите, только-то что говорить не могут, зато показывают классно: проходишь мимо, они башкой начинают об сосну биться, вместо клюва...! Хотя, как сказать, страшного ничего-то и не произошло, просто... Приехала как-то в деревню карета, ничего особенного, рессоры от Блошпапье, четверка рысаков, кучер. Почти всё как надо. Но... Вылез из нее какой то расфуфыренный вельможик, весь в перьях, париках, на тоненьких ножках, лицом болезненный, а в руках сачок. Для началу он, оступившись, шлёпнулся в грязь. Наши конечно повскакали, штоба ценить нашу отчизну, не всякий свои чувства на людях-то показывает, вот так вот землицу-то целует... Аж очки свои толстенные к грязюке приложил. Та нет, он, оказывается, по жизни такой рассеянный был. Моредур. Или нет. Дуремар, французик оказался, картавый. Мы уж его пытать-то собрались, сомагон приготовили, а он болтливый, сам все выдал. Типа, говорит, приехал я Ваша край, изучать земных-водных тварь! За "тварь" он чуть сразу не поплатился, на первой простили его, но запомнили. Потом-то уразумели, им французам все одно - что жрать, что изучать, лягушек наших! Тогда уже стало проще, ну раз не шпиен, так, спец по квакалкам, то и дорога ему прямая на болото. Хотя в беседах и понимании друг друга времени прошло немало, набрались обе стороны всем, чем было, то на указание куда ему валить много ума не потребовалось: подняли, направили и смачно поведали, куда. Так он и пошел. Сачок уже в вдогонку ему послали, чуть болезного не зашибли.
На это Гердширдское болото местные не очень любят ходить, по всем слухам точно выходило, что там живет нечисть. И делает она, эта нечисть, с путниками всё, что захочет: путает им следы, пугает до смерти, а то и в трясину заманит. Вот поэтому, хранцузику в провожатые дали не местного, пьянчужку прибившегося. Так они и упороли в чащу.
Што было потом, всё известно только со слов провожатого. Проблема только со словами, мычит больше чем рассказывает, всё на горло показывает и глазками стреляет. Но если ему налить, то точно не уследишь, как наберется, сволочь, и опять за свое, мычить...! Но что-то, да разболтал.
- Шли мы лесом шли, все ноги себе постирал, лунища в небе поднялась, все видно как днём, тишина вокруг, ни ветерка, звёзды сияють! Уже на краю болота решили привал-то сделать, костерок развели, у него в баулах чего только не было, запасливый, я уже жалеть было начал что всё донес, думал что по дороге точно выкину, тяжесть такую тащить, однако всё пригодилось. Как он услышал ночное переквакивание жаб, так весь засветился, давай ридикюли открывать, всякие стекляшки-побрякушки доставать, говорит: ты мне не мешай, я сам тут, а то еще спугнешь кого. Да мне повторять-то и не надо было, я у него в склянках пошарил, нашел одну - хорошо так пахнет, пригубил-то и возле костерка стомился. А хранцузик прыгает по кочкам, кому-то там восхищается, только и слышны возгласы, мол, ну надо же! Хотел я еще раз пригубить, а руки меня не слушаются, не то что поднять, пошевелить не могу! Профессор-то жабий мне кричит, мол мусье, ты мою склянку не видел, на ней какой-то "хлороформ" написано? Да я не то, что не видел, я б если и видел-то, прочитать не смог бы точно, мне хоть хлормом, хоть формом, наукам не обучен. Тут он ко мне подскакивает, на руку взглянул, о, говорит, мерсись, ты ее нашел! Выхватил у меня с руки и опять к болоту шмыгнул. Вот чёрт. Я-то лежу весь в оцепенении, ни рукой, ни ногой, ни словом обмолвиться... Жуть меня обуяла, да комары. С той стороны, от костра не подсвеченной, подлетают, как на пиршество, сядут на тело, только в меня носы свои повтыкают, смотрю, уже отвалились и попадали замертво! Во дела...! И вдруг, вижу я, из темноты появилась огромная такая, волосатая фигура, ручищи чуть не до земли, морда квадратная, с окно, и маленькие рожки. Встала за хранцузиком и медленно так над ним ручищи-то и поднимает! А тот ничего, кроме ляг, не замечает, инструментиками своими блестящими позвякивает, своим этим, че он у меня из руки вынул, колет, да в коробку складывает. Чмокает да цокает на весь лес. А чудище сзади смотрю все злостью-то наливается, вот-вот схватит щуплого! Короче, не знаю что очередное он там в болоте узрел, как заорет: "Ах, мать твою, вот это экземпляр!" И иголку, што у него в руках была, как с размаху воткнет этому чудищу в ногу...! Другой рукой открыл рядом стоящий редикюль, а там всё сплош блестяшки да стекляшки, искрами от лунного света волосатого подсветил, я смотрю, а тот, как стоял с распростертыми ручищами, так и стал на зад заваливаться... Да грохнулся, прямо в болото, на берегу только ножищи остались...! Тут профессор-то очухался, на всплеск оглянулся. Да и что толку, на носу две линзы толстенных, ничего он в темноте не рассмотрел, только рукой махнул и дальше к своим квакалкам... Если бы у меня мог бы рот открыться, точно говорю, челюсть бы просто отвалилась. Я уже готов был к худшему. А хранцузик мой не унимается, в болото уже по пол руки засунул, радуется кажной находке, как малое дитя. Но, как я понял, свету от луны стало ему маловато. Что-то там он у себя покопался в бауле, вытащил железную конструкцию, да на бошку себе надел. "О шанте," - бормочет, чем-то там чиркал фыркал и... раз, у него на лбу загорелся огонь! Уж не знаю почему, но я уже перестал удивляться. Только тени вокруг смутили меня. Ну, думаю, не к добру это.
Вот ведь незадача. Не пошевелиться, не поорать! Всмотрелся я в темноту, и оторопь меня взяла... Вокруг лягушатника на деревьях висели, сидели и летали сотни всяко-разных тварей. Они все ближе и ближе приближались. Хранцузик ничего не замечал, важнее болота для него ничего не было. Осмотрев очередную лягу, взвесил ее на руке, покачал головой и швырнул ее за себя. Сидевшая за ним тварь на лету схватила квакшу и сожрала ее!
Тут смотрю, на полянку вышло здоровенное чудище о шести лапах, идет осторожно, ветками не хрустит, с морды квадратной, слюна капает, жрать похоже хочет. Подошло ко мне, я и так-то не шевелился, а теперь вообще не жив не мертв стал, видать ему мой цвет и запах не понравился, поползло оно к тщедушному. А тот как будто на центральном рынке в Гердширде у прилавка с брюквой, что то перебирает, копошится как курица в навозе, в разны стороны ошметки летят! Не видит вокруг себя ничего! А чудище, похоже, его суета заинтересовала, оно на вытянутых лапах все ближе и ближе подбирается...! На все есть воля божья, это я точно убедился. Видать не должны были сожрать хранцузика твари, ну, похоже не в этот раз. Но нервы он им помотал... Короче говоря, пока вокруг него очередь на поздний ужин собиралась, поймал исследователь какой-то очередной экземпляр, да толи жутко здоровый, то ли жутко не желающий являть свое пузо, - не может его вынуть из грязюки болотной лягушатник, как не старается! Дергает со всех сил, по-своему что-то лопочет, а пленник его, видать всем, чем мог, за тину да коряги цепляется. Вижу, твари вокруг профессора так плотно собрались, что всё, щас рвать начнут на куски. И тут, дернув очередной раз то, чего он там словил, хранцузик вытаскивает из болота огроменную ящерицу, та выскальзывает из его рук, пролетает и шлепает смачно своим хвостом по харям собравшихся, и пропадает в болоте! Лесные чудища только зубьями и щелкнули, причем от испуга передние ломанулись назад, а задние в разные стороны! Хранцузик, когда ящерку выдергивал из куширей, очень сильно уперся всем чем мог, ну и выдернув, назад-то и рухнул. А с башки у него то, чего горело, в разны стороны и плеснуло. Половина тварей, что по харям получили, уже сбежали, а та шестиногая, что уже прямо за тщедушным притаилась, получила себе огромный пламенный цветок на грудь! Всеобщий переполох, шум, вопли, треск сучьев совершенно не смутил лягушатника. Каким то хитрым приемом он выскочил из трясинки, где копался, и кинулся вслед сбежавшей ящерицы! Как уж там вышло, но под руки ему попался хвост шестиногого чудища, которое до того мгновения было в тихом шоке и оценивало размер бедствия - костра на теле. Так вот. Тщедушный - хлюпик, а как дерганул на себя хвост, что в руки ему попал! Никогда не забуду выражение хари этой твари, когда она понеслась с болота прямо на меня, пытаясь стряхнуть висевшего на хвосте и державшего мертвой хваткой хранцузика! До меня они не добежали, какая-то неведомая сила подкинула меня в воздух, я вскочил с диким воплем, чем еще более озадачил шестиногого. Тот засады с этой стороны не ожидал и так резко изменил траекторию движения, что я чуть не столкнулся лбом с хранцузиком, летевшим мне на встречу! Похоже что действие чудного напитка для меня кончилось, мои ноги понесли меня прочь от болота. Не помню как бежал, очнулся уже под утро на опушке леса, репьев не счесть, за пазухой шишки, видать посбивал когда бежал...
Когда провожатого, мужики из деревни нашли на лесной опушке, сразу же побежали искать лягушатника. Из сбивчивого рассказа получалось так что на болоте твари растерзали и сгрызли хранцуза. Однако когда толпа с кольями и вилами прибежала на полянку возле болота, то они увидели мирно копающегося в грязи лягушатника. Рядом на кочке лежал метровый хвост... Народ ахнул увидев часть ночного, душераздирающего рассказа, на что хранцузик приподняв лицо, поправив парик, неизвестно как оставшийся на его башке, скромно потупившись сказал: "сорвался, гад...!"
28.01.2016 22:41 Серже Франц