Ни по судьбе, ни по дизайну, но случайно, я вырос без отца, дегустируя то, что Жан-Поль Сартр описал в "Словах" (1963) - автобиографию своего безотцовского детства - каково это - не быть связанным с властью и не рассчитывать на что-то в мире в связи с отсутствием отца.
Любопытство, превышающее мою жизнь, и желание, которое не является моим, привели меня к встрече с незнакомцем, который был моим отцом. Не по долгу службы, а по выбору, я стал более близким с ним, в течение двух десятилетий. Мое первое письмо к нему, "Незнакомцев больше нет", было более обнадеживающим, чем правда. Вернее было бы сказать, что мы с отцом стали близкими незнакомцами - знакомыми, но неизвестными друг другу.
Встреча с этим интимным незнакомцем позволила мне исследовать порог между незнакомым и знакомым, Северной и Южной Америкой, научиться новому языку и новому образу жизни. Не в жизни, а с его смертью я полностью осознал - скорбящий, но благодарный - что в моей жизни произошло событие.
Я вижу не только своего отца, но и все человечество, как семью, которую я едва знаю.
Он прибыл без фанфар и подготовки, но когда наступил момент, я узнал его и схватил, рискуя всем - больше, чем я готов сказать - и хотя я старался назвать его, я остался верен ему, ценой больших усилий и с большой пользой, но это никогда не те вещи, которые человек хочет или ставит перед собой.
Жизнь опасна и полна рисков. А философия - это искусство жить - ничто, если не безрассудство, как утверждает мой наставник, французский философ Ален Бадью. И в нашем безрассудстве мы оказываемся где-то в другом месте, совсем не там, где мы ожидали. И все же, если это подлинное событие в нашей жизни, оно все освещает и меняет. И такое событие становится дополнением ко всему, что приходит после. Все живое, все имеет смысл, сквозь призму события.
Моя верность этому событию, в том виде, в котором оно разворачивается в моей жизни, позволяет мне работать с семьями и таким образом: протягивать, надеюсь, для непредвиденного события, которое может все изменить. Как терапевт, не только мой отец стал интимным незнакомцем, но и семьи, которые приходят ко мне как к незнакомцам, чтобы раскрыть свои интимные затруднения в поисках смысла и смысла.
Теперь я вижу не только отца, но и все человечество как семью, которую едва знаю.
Как и моя семейная история, моя карьера терапевта разделена на две части: на пороге - ожидание того, что что-то произойдет; и на пороге - жизнь после этого. После работы над своим профессиональным "гандикапом" во время тренинга по семейной терапии в Риме, я была на пороге, но ждала семь лет, чтобы встретиться с отцом в Бразилии. Должен был наступить подходящий момент, и этот момент стал кризисом в моей жизни, когда я больше не могла откладывать эту встречу. В своих воспоминаниях об отце я размышляла о том, чему я научилась как терапевт во время первой встречи с ним. И в этом суть урока: не торопитесь. Жизнь советует терпение.
Итак, что я узнал как терапевт после этой первой встречи и примерно 20 лет последующих встреч? Является ли мудрость медлительности противоядием от депрессии и отчаяния или невозможным, иллюзорным усилием вернуть то, что мы потеряли или никогда не имели? Я написал свой "Манифест медленной мысли" (2018) по следам Движения медленной мысли, которое началось с Карло Петрини в Риме в 2005 году. Медленная мысль является одной из форм самообслуживания и подготовки к терапии, основанной на событии.
Итальянский философ Джорджио Агамбен прекрасно написал о философии младенчества. Он проводит "философскую археологию", деликатно добывая ресурсы нашего латинского наследия:
У латинян было уникальное выражение, vivere vitam, которое было передано современным романским языкам как vivre sa vie, vivere la propria vita [жить своей жизнью]. Здесь должна быть восстановлена полная переходная сила глагола "vivere"; сила, которая, однако, не принимает объекта (это парадокс!), но, так сказать, не имеет объекта, кроме самой жизни. Жизнь здесь - это возможность, потенциальность, которая никогда не исчерпывает себя биографическими фактами и событиями, поскольку не имеет объекта, кроме самого себя.
Наша работа в качестве терапевтов, как и жизнь, - это возможность, которая никогда не исчерпывает себя. Агамбен напоминает нам жить своей собственной жизнью. Если ожидание встречи с отцом научило меня терпению, то встречи с ним научили меня тому, что жизнь не имеет цели, кроме самой себя. Подобно жизни, эвентальная терапия вводит в действие переходную силу, которая не имеет объекта: она просто представляет себя.