Вера, охнув, закрыла рот рукой и уставилась на меня. Я на тот момент, по правде говоря, ещё не въехала в смысл услышанного, и только, увидев Верин обескураженный взгляд, начала понимать, что слово "будущее" должно относиться ко мне. Только несколько мгновений спустя пазл в моей голове сложился, но это мало что изменило: у меня осталось лишь ощущение, что я услышала какую-то несусветную чушь.
Меж тем, Элиза снова повернулась к нам, как бы стряхнув с себя неловкость непривычной роли, и прежним ледяным надменным тоном, все ещё обращаясь исключительно к Вере, произнесла:
— Вера, я хочу лишь, чтобы ты поняла, что я тебе не враг. И сейчас не говори ничего, я не тороплю тебя с решением. Просто знай, что всегда можешь позвать меня, если тебе нужна помощь или совет, я многое могу. Возьми это перо, подбрось в воздух и я явлюсь.
С этими словами Элиза протянула Вере золотое пёрышко работы столь тонкой, что, казалось, оно невесомо, легче настоящего лебединого пера. Взгляды всех, как под гипнозом, устремились к этой вещице, роскошной и в то же время изящной, которая мелькнула в тонкой руке Элизе.
Вера колебалась. Она явно ещё не горела желанием делать шаг навстречу этой женщине, которую ещё совсем недавно готова была возненавидеть. Она знала об ее коварстве, и риск, что это золотое перо, не смотря на всю свою притягательность, окажется вовсе не помощью, а ловушкой, был слишком велик. И все же, то ли соблазн оказался выше риска, то ли откровенность Элизы все-таки тронула Верину душу, но она шагнула вперёд и приняла дар.
На долю секунды на щеках Элизы, мне почудилось, заиграл румянец, и в следующее мгновение она исчезла.
Мы остались стоять в темном своде моста, не в силах поднять глаза друг на друга.
Кити дрожала, как напуганный мышонок, и я вспомнила, что многого в произошедшем она попросту не могла понять, так как ни Веры, ни ее матери она не видела и не слышала. В ее голове, наверняка, происходил полнейший сумбур, оттого она вначале беспрестанно вертела головой, как на теннисном матче, переводя взгляд то на меня, то на Элизу. Теперь же она уставилась только на меня, вероятно, ожидая хоть каких-то разъяснений. Я же и сама мало что понимала в случившемся.
Я ждала, что Вера что-нибудь скажет, поскольку, думаю, ей тогда было труднее, чем нам всем, и мне не хотелось ее торопить, но ее мать, Эльвира, похоже, была не в состоянии ждать. Все это время она стояла, как бы подавшись вперёд, наверно, надеялась, что Вера даст ей какой-то знак. Но та молчала, и Эльвира сама ступила навстречу дочери:
— Родная моя... — начала было она, но та вскинула руку в ее сторону, словно приказывая остановиться, и Эльвира встала, как вкопанная, будто под воздействием волшебства.
Тогда Вера подняла на мать лицо, застывшее как восковая маска и ледяным голосом произнесла:
— Не сейчас, мама.
Эльвира прижала руку ко рту, словно сдерживая рыдания, и, резко развернувшись, убежала.
Ещё с минуту мы постояли в молчании, пока я, как единственная, кто видит и видим всеми, не сказала:
— Думаю, нам пора выбираться отсюда.
Кити, которая и последнюю сцену не могла наблюдать, все ещё дрожала от холода. Мы забрались в повозку и стали трясти Фомича.
Тот открыл глаза и принялся озираться:
— Батюшки! Что же это мы? — причитал дядюшка, его глаза были круглыми, как блюдца.
— Лошади понесли, — сказала Кити, неожиданно вдруг овладев собой и снова беря ситуацию под контроль. — Тебя, наверное, головой стукнуло и ты отключился. Просыпайся, Фомич, и скачи скорее к доктору Штерну!
Ещё не вполне очнувшийся и слегка ошарашенный кучер послушно тронулся. Кити, хитро улыбаясь, повернулась ко мне.
— Мы все ещё хотим к Штерну? — с сомнением в голосе тихо спросила я.
— Не знаю, как у тебя, — твердо заявила Кити, — но у меня появилось больше вопросов, чем ответов. Пусть Геннадий Ефимович ответит хотя бы на один!
Я взглянула на Веру, которая, усевшись с нами в сани, теперь куталась в свою шубку и смотрела прямо перед собой. Услышав слова Кити, она одобрительно кивнула:
— Кити права. Нам необходимо хоть что-то выяснить, ведь пока что мы тычемся друг в дружку, как слепые котята.
Помолчав, она добавила:
— Вероника, спроси у Кити, сможет ли она принять меня у себя. Похоже, что мне нужен ночлег.
Смутившись, я передала Кити Верину просьбу, та поначалу растерялась, но быстро кивнула:
— Сразу говорю, что легко это устрою, моя мама ведь все равно тебя не увидит.
По льду мы доскакали до пристани, а оттуда выбрались опять на набережную и покатили обратно в сторону школы. Теперь Фомич вовремя свернул и скоро притормозил у довольно скромного (по сравнению с домом Кити), но весьма представительного особнячка в Столярном переулке. Кити велела Фомичу ждать, и мы, выбравшись из саней, постучали в дверь.
Нам открыл доктор собственной персоной. Он был без сюртука, в жилете и рубашке с закатанными рукавами, казалось, мы оторвали его от напряжённой работы. Но он вовсе не выглядел недовольным, напротив, улыбнулся и, достав из кармана жилета монокль, внимательно рассмотрел в него по очереди нас троих.
— Так, так, так... — задумчиво пробормотал он, — подруги воссоединились. Ну заходите, барышни.
Он посторонился, давая нам пройти, велел снять шубки и пригласил в приемную.
Комната, очевидно, служила доктору одновременно и для приема гостей, и для ожидания посетителей. Здесь стояли диваны и чайные столики, в углу располагался стол с пыхтящим самоваром, вдоль стен стояли также лавки, на случай наплыва больных, как мне подумалось.
Впрочем сейчас здесь кроме нас никого не было, и, доктор, кажется, уже не спешил. Он подошёл к самовару, разлил чай по чашкам, насыпал сухарей.
— Угощайтесь, девушки, вы выглядите весьма замёрзшими.
Себе он тоже налил чашечку, и теперь прихлебывал чай, задумчиво и в то же время насмешливо рассматривая нас в свой монокль.
Кити, глотнув чаю и поправив прическу, заговорила первая:
— Геннадий Ефимович, нам нужна ваша помощь!
Но Вера не дала ей договорить. Внезапно она поднялась и, глядя прямо в глаза доктору Штерну, начала:
— Позвольте мне взять слово. Геннадий Ефимович, я обращаюсь к вам, поскольку вы не только для меня доктор, но и наставник, и, я надеюсь, друг.
Я придвинулась поближе к Кити, готовая передавать ей каждое Верино слово, меж тем, та продолжала:
— Много месяцев мы с вами вырабатывали у меня навык контролировать мои магические способности, за что я вам очень благодарна. Сейчас это умение сдерживать свои сиюминутные порывы очень помогает мне, ведь как вы, наверно, знаете, обстоятельства последних дней то и дело вынуждают меня к необдуманным действиям. Я сделала невидимой маму, вызвала из будущего Веронику, тем самым, перевернув все наши жизни с ног на голову. Невольно в водоворот попала и семья Кити, — Вера с нежностью посмотрела на подругу, — и мать Вероники, да и вы тоже. С самого начала вы принимали участие в моей ситуации, вы помогли и Веронике, замолвив за нее словечко перед Антониной Семёновной, вы забрали Мишеля.
Тут Кити не выдержала и, вскочив, воскликнула:
— Прошу вас, доктор, сейчас же приведите его!
Но Штерн, лишь сделал успокаивающий жест, мол обождите минутку, и Вера продолжила:
— Геннадий Ефимович, с каждой минутой происходит все больше бед, если вам что-то известно, скажите! Помогите мне вернуться в видимый мир и вернуть моих друзей!
Доктор задумчиво пожевал губами, двумя пальцами расчесал свою бородку клинышком, поправил монокль и растерянно развел руками:
— По правде говоря, барышни, мне известно куда меньше, чем вы думаете. А могу я, если быть совсем честным, и вовсе немного. Я действительно давно знаком с вашими семьями. Но вам, Вера, я больше помогал не как волшебник, но лишь как психиатр. Ваша матушка, как бы это сказать, переживала больше за ваше душевное здоровье, как бы оно не пошатнулось из-за новых способностей, что вы обрели. Вот я и помогал, в меру своих скромных возможностей, вам научиться с новыми талантами жить.
Доктор покашлял и, совсем будто сконфузившись, произнес:
— Вы, верно, решили, что я, как и ваша тетушка, да и мать тоже, настоящий маг. Но я лишь, как бы это выразиться... Посвященный.
Вера сдвинула брови, да и Кити смотрела на лекаря с явным сомнением. Тот видел их недоверие, но, тем не менее, продолжал:
— Я много лет лечу и консультирую магические семьи и древние колдовские рода, их мне передал, можно сказать, в наследство мой учитель и наставник. Он обучил меня содействовать деятельности волшебников и даже снимать некоторые наложенные заклятия, в основном, с помощью трав и эликсиров, а также пользоваться колдовскими амулетами и, совсем немного магическим кристаллом. Также он передал мне одну презабавную вещицу – вот эту, на первый взгляд, обыкновенную стекляшку, — доктор взял в руку свой монокль, — с помощью которой, я могу видеть не только все невидимое, но и то, что прячут.
Он хитро посмотрел на Веру:
— К примеру, вы не сказали мне, милая Вера, что ваша тетушка сделала вам весьма щедрый подарок.
Он показал на Верин правый карман. Вздрогнув, она достала оттуда золотое перо.
— Но как вы... — невольно изумилась она, и Штерн, посмеявшись, постучал ногтем по своему моноклю.
— Среди профессионалов это называется "обыденная магия", — он хихикнул, — то есть магия, доступная простым смертным. А без всего этого я, барышни, обыкновенный врач, как бы ни грустно мне было вас разочаровывать.
Штерн снова развел руками, на этот раз шутливо и оглядел нас всех с обезоруживающей улыбкой.
Брови Веры были все ещё сдвинуты так, словно бы ее не удовлетворяло полученное объяснение, но она молчала. Тогда как Кити снова вскочила:
— Но что же с Мишелем? Где он сейчас и зачем вы его забрали?
Доктор снова сделал успокаивающий жест и мягким голосом сказал:
— О, мадемуазель Кити, о нем вам совершенно не стоит беспокоиться! Он внизу в моей лаборатории.
Тут доктор снова немного сконфузился и неохотно произнес:
— Возможно, мне стоит сделать ещё одно признание. Здесь мне точно нечем гордиться, но я обычный человек, леди, а человек слаб. Коротко говоря, мои магические магические познания способствовали моему увлечению куда более постыдной страстью, чем магия. Я барышни, алхимик.
Мы переглянулись. Этот забавный дядечка пытается превращать воду в вино, а ртуть в золото? Я едва удержалась от того, что бы фыркнуть. Ну и что с того?
Доктор продолжал:
— Алхимия ведь тоже своего рода "обыденная магия", она позволяет простому человеку, лишенному собственной магической силы, не только обогатиться, но и прославиться. А такой искус и мне, грешному, не чужд.
Он снова попытался улыбнуться, но на этот раз был смущен, казалось, по-настоящему.
— Мишель мне сейчас помогает именно в этом непростом деле, он уже давно увлекся алхимической наукой необычайно и даже проявил недюжинный талант. Нам, разумеется, приходилось утаивать это от вашей матушки, мадемуазель Кити, поскольку, вы и сами знаете, она бы этого не одобрила и в результате утратила бы доверие ко мне, вашему доктору. Надеюсь, я смогу рассчитывать на ваше участие? В том смысле... — он совсем запутался. — Вы меня не выдадите? — наконец, спросил он совсем просто.
Кити поджала губки, поскольку ужасно не любила покрывать чье-либо недостойное поведение, но сейчас дело касалось ее брата Мишеля, которому она готова была содействовать в чем угодно, поэтому она нехотя покачала головой.
Кивнув, Геннадий Ефимович продолжил:
— По правде сказать, именно сейчас Мишель проводит очень важный алхимический цикл, и я бы не хотел отвлекать его, пока он его не закончит.
Кити была воспитанной девочкой, поэтому она не сказала ни слова, и то, как она недовольна, было видно лишь по тому, как она скрутила в руках свой платочек. Но Вера была из другой породы.
— Нет уж, доктор, — твердо сказала она (и я прошептала ее слова Кити дословно). — Ваши эксперименты это ваше дело, и мы не будем вмешивается в них, но сейчас на кону вещи, куда более важные, для нас каждая секунда на счету, и мы не будем ждать. Отведите нас, пожалуйста, к Мишелю прямо сейчас.
Штерн, явно не ожидавший такого напора, казалось, был сбит с толку. Он постоял с минуту, словно бы размышляя, есть ли ещё способы нас разубедить, и потом, как бы сдавшись, вздохнул и двинулся к двери.
— Ну что ж, пройдёмте, — коротко сказал он.
Мы двинулись вслед за ним, прошли через переднюю и, дойдя до витой кирпичной лестницы, уводившей глубоко, вниз, принялись спускаться. Доктор снял со стены фонарь, в котором горела свеча, и держа его перед собой, подошёл к низкой двери, как будто сделанной из цельного камня, тяжёлой и такой толстой, что доктору пришлось сделать видимое усилие, чтобы толкнуть ее.
Наклонившись, он вошёл внутрь, и мы последовали за ним.
Мы очутились в подвале с низким сводчатым потолком и каменными стенами. Он был устроен, как эдакая чудная кухня, где горел огонь, стояли склянки с порошками и повсюду что-то шипело и булькало, только вместо сковородок и кастрюль везде виднелись пробирки и колбы. Здесь явно кипела работа, на столе была оставлена доска и нож с недорезанным каким-то черным веществом, да и спиртовки были зажжены явно совсем недавно.
Углубившись в лабораторию, доктор неожиданно замер, затем он обошел всю комнату по периметру, заглянул в крохотное оконце под самым потолком, после чего повернулся к нам и застыл с растерянным видом.
— Где мой брат? — требовательно спросила Кити.
Но доктор выглядел совершенно сбитым с толку. Вытащив из кармана платок, он промокнул выступивший на лбу пот.
— Признаться, я не имею понятия. Он явно был здесь всего пару минут назад, судя по тому, как долго горит спиртовка. Как раз сейчас он должен был добавить в кипящую смесь толченый уголь, теперь же температура плавления превышена и момент упущен, я не могу и предположить, что могло заставить Мишеля бросить опыт.
Доктор принялся поспешно гасить спиртовки, на лице его было написано отчаяние, как будто загубленный эксперимент расстроил его куда сильней исчезновения ученика.
Тут Вера вышла на середину каморки и наклонилась, что-то лежащее на полу у ножки стула вдруг привлекло ее внимание. Двумя ногтями она подцепила какую-то крохотную вещь, которую, выпрямившись, показала нам. В полумраке подвала сложно было разглядеть нечто очень тонкое, что она сжимала лишь двумя пальцами.
Подавшись вперёд, я присмотрелась и ахнула. Меж пальцев ее было зажато золотое перо. Точно такое, что лежало сейчас в ее правом кармане.