Немного о западной науке
После развала российской науки, разгрузки вагонов и бандитский девяностых Веня, как и многие тысячи не самых бесталанных советских учёных, оказался за границей. Причин к тому было достаточно, и нищета жизни была далеко не главной. Стране зарождающихся олигархов наука была не нужна. В академических институтах можно было появлятьмя или не появляться, – этого всё равно никто бы не заметил. В институтских коридорах было тихо, как в склепах. Кроме вахтёра, только пара испуганных, потерявших ориентировку аспирантов сиротливо сидела в зале для семинаров. Выдаваемая иногда учёным зарплата, скорее, напоминала пособие по безработице, на которое прожить было невозможно, не говоря уже о том, чтобы содержать семью. Страна, проданная в одночасье олигархам, выживала огородами и челноками из Турции.
В это смутное время Веня, волею случая, нашёл контракт с Сандийской национальной лабораторией в штате Нью-Мехико, что помогало выживать не только ему самому, но и набранной им команде из трёх человек. Поскольку света в конце туннеля не предвиделось, он оказался в Соединённых Штатах, а точнее – в Калифорнии, в Силиконовой Долине.
Работу нашёл легко, сначала программистом в частной компании, а через восемь месяцев уже работал в проекте линейного коллайдера следующего поколения (NLC) в стенфордском центре линейных ускорителей (SLAC). В кафетерии обедал с лауреатами нобелевских премий по физике, встречался с ведущими учёными из десятков стран мира. К сожалению, после падения башен Всемирного торгового центра США начали войну в Афганистане, и через шесть лет после начала работ проект был закрыт в связи в прекращением финансирования.
Веня был принят в проект сверхпроводящего Международного линейного коллайдера (ILC) в ускорительном центре имени Энрико Ферми (FERMILAB) в городе Батавия штата Иллинойс. Через три года и этот проект был закрыт за недостатком финансирования, поскольку США начали вдобавок вторую войну в Ираке. Один день этих двух войн обходился в миллиард долларов. Чтобы построить современный коллайдер стоимостью пятнадцать миллиардов долларов, казалось, стране достаточно прожить две недели без войн, но это привычное занятие для Соединённых Штатов было намного важнее штурма проблемы фундаментальных свойств материи. Веня перешёл в компанию Muons Incorporated, работавшую над проектом единственного в мире коллайдера на мюонах, стоимость которого оценивалась на порядок величины меньше стоимости обычных коллайдеров. Параллельно он работал в проекте фотодетекторов на микроканальных пластинах в Аргоннской национальной лаборатории. Когда он понял, что и эти проекты через два-три года будут закрыты, созрело решение возвращаться в Россию, поскольку он к тому времени заработал не только российскую, но и американскую пенсию. В Америке ему стало скучно, он прожил там тринадцать с половиной лет – это слишком много для русского человека.
Принципы организации в науке, в значительной мере, отражают принципы организации общества в целом. В России зарплата учёного определяется тарифной сеткой и слабо связана с эффективностью его научной работы. Эта связь отчасти прослеживается только в первспективе, то есть после защиты диссертации, а это событие происходит максимум два раза в жизни. Зарплата занимающих начальственные позиции, разумеется, выше, чем у исследователей, но суть номенклатурной системы должностей проявляется в том, что начальниками становятся, чаще всего, не самые способные к научной деятельности и результативные, а люди, обладающие совсем иными качествами. Попытки правительства организовать связь академической науки с отраслевыми министерствами на основе хозяйственных договоров малоэффективны потому, что, в подавляющем большинстве случаев, такие договора практически лишены способов материального стимулирования научных сотрудников в виде повышения зарплаты или премирования по результатам внедрения ими своих разработок в организации заказчика. Таким образом учёные, работающие по договорам, получают свою зарплату не из средств Академии наук, а из фондов предприятия-заказчика, и деньги просто перекладываются из одного государственного кармана в другой. В тех редких случаях, когда специальным постановлением в договорах предусматриваются средства материального стимулирования разработчиков, эти предства вовсе не обязательно получают непосредственные исполнители договоров пропорционально из вкладу в результат работы, а распределяются начальниками по их усмотрению, то есть, чаще всего, пропорционально стажу работы сотрудников лабораторий,
Всё это, в целом, приводит к тому, что в науке остаются два сорта людей, согласных работать за нищенскую зарплату. Первым, чем бы ни заниматься, лишь бы ничего не делать. Работа чистая, в тепле. Мужчины сидят, кроссворды разгадывают, за чаем или кофе ведут интересные беседы с коллегами или читают интересную литературу, женщины вяжут, примеряют кофточки или сапожки, тоже беседы, но на женские темы. Те и другие, время от времени, прерываются на церемонии чаепития или кофейные паузы с разговорами на общие для всех темы. К этому годами и сводится «научная работа». К другой категории относятся немногочисленные романтики и энтузиасты, которые будут в полную силу работать за любые деньги, подрабатывая летом на строительных «шабашках», читая лекции или занимаясь переводами и репетиторством. Если они, к тому же, получают за активное участие в хоздоговорных работах намного меньше коллег, которые разгадывают кроссворды, конфликты становятся неизбежными. Советское законодательство построено таким образом, что устройства научных сотрудников на полставки в других организациях требует разрешения с основного места работы, за исключением преподавания, а отделы кадров этих институтов такие разрешения не дают, утверждая, что по закону такие разрешения положено давать только высококвалифицированным сотрудникам. Таковыми оказываются только начальники, зарплата которых и без того намного выше зарплаты активно работающих учёных.
Что же положительного есть в советской научной школе? Почему риссийские учёные так востребованы за рубежом? Ответ прост: научные достижения, чаще всего, достигаются не огромными аморфными массами работников, а отдельными энтузиастами-романтиками. Эйнштейнов и Чайковских не может быть много ни в какой социальной системе. Обрекая научного сотрудника на нищенское существование, система теряет контроль над его деятельностью, поэтому советский учёный обретает почти полную свободу выбора направления своей научной деятельности, занимается тем, что ему более всего интересно. Именно по этой причине ему чаще сопутствует успех, поскольку он работает вдохновенно. Кроме того, советская образовательная система даёт гораздо большмй кругозор, чем западная, начиная от школы до высшего образования.
В Соединённых Штатах фундаментальные научные исследования, финансируются федеральным правительством через сеть крупных национальных лабораторий и университетов. Для этого существуют как крупные национальные проекты, скажем, космические программы, строительство коллайдеров для исследования фундаментальных свойств материи или исследование генома, так и сеть правительственных грантов для проектов меньшего масштаба, в том числе и для поддержки малого бизнеса. Научные исследования прикладного характера могут позволить себе только крупные частные корпорации, в то время как разработки новых технологий и приборов даны на откуп частному бизнесу любых масштабов. Системы, подобной советской Академии Наук, в США нет, зато роль американских университетов в научных исследованиях и разработках неизмеримо выше, чем в советских университетах. Совсем иначе организована и работа военно-промышленного комплекса.
Слабым звеном в подготовке кадров является американская школа, в которой полный цикл обучения составляет двенадцать лет, против десяти-одиннадцати лет советской школы. Уровень школьного образования столь низок, что, мотивированные на получение высшего образования, американские школьники старших классов берут дополнительные курсы в публичных или частных колледжах, согласно профилю выбранной будущей профессии.
Уровень подготовки в американских университетах, в среднем, высок, только большая часть студентов там – не урождённые американцы, а пришельцы со всех уголков цивилизованного мира. Они-то и придут потом работать в науку, причём самые способные непременно уйдут в бизнес. Американское высшее образование готовит более узких специалистов, чем в Советском Союзе, в то время как новые направления в науке, как правило, возникают на стыке наук, требуя для этого широкого кругозора исследователей. Производственная дисциплина в капиталистическом обществе гораздо выше, чем при социализме, но это лишает исследователей возможности свободного выбора направления исследований. Делать ту работу, за которую хорошо платят целесообразнее в промышленном производстве. В науке же это ограничивает полёт фантазии, необходимый не только для совершения открытий, но и для длительной работы в исследованиях, не гарантирующих стопроцентный успех.
Моя Россия
Когда первая эйфория от сытого и спокойного калифорнийского рая прошла, Веня после этих продолжительных раздумий, наконец, нашёл верную ноту в понимании того, почему он просыпается с этим настроением, как будто никуда не уезжал. Просто он привез сюда свою Россию, или значительную, наиболее важную её часть. Ведь Россия – это не Политбюро ЦК КПСС и не Чубайс с Березовским. Россия – это, скорее, Пушкин, Чайковский, Чкалов, Окуджава и Высоцкий. А они всегда оставались с ним. При выезде сообщили, что на каждого члена семьи можно взять по две сумки весом тридцать килограмма каждая. Значит, на семью получается сто восемьдесят, да плюс ручная кладь – итого двести килограммов. Вроде бы, и немало. Купили сумки, начали паковать. Одну сумку, разумеется, полностью занял Владимир Семенович Высоцкий (книги, диски, фильмы), еще одну – остальные барды, третья сумка забита рабочими книгами по физике и программированию, чертвертая – российская история и братья Стругацкие, пятая сумка с видеофильмами, а в шестую вместились все остальные вещи, включая одежду, обувь и детские игрушки. Вот и вся наша Россия. Там остались трое взрослых детей, брат и могилы родных. Перед прохождением таможни, тут же у барьера родились такие строки:
- Подводя черту конечную,
Что б ты взял, мой друг, с собой?
Что могло служить бы вечною
Путеводною звездой?
- Я из века идиотского
В путь бы взял не для забавы
Беспощадный стих Высоцкого,
Мудрость песен Окуджавы.
Коль таможне не покажется
Лишним весом груз немалый,
Я бы взял с собою Галича,
Чтобы совесть не дремала.
И, себя не муча выбором,
Не жалея ни о ком,
Прихватил бы песни Визбора,
Где про чайник со свистком.