Как устроен жанр альтернативной истории, почему он стабильно популярен на протяжении десятилетий и что если эти фильмы не фантастика, а реализм?
«Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее и Россия бы погибла», — этот пассаж из «Войны и мира» показывает, что историки всегда задавались вопросом «Что если..?» (или в эпоху Толстого «Что ежели..?»). И это уже не говоря о людях более беспечных — например, художниках.
Что если Германия победила бы во Второй мировой? Что если один телеведущий каждый день просыпался бы 2 февраля? Что если соседи Романа Поланского разобрались бы с бандой Мэнсона?
Подобные сюжеты принято называть альтернативной историей, и в последние четверть века этот жанр переживает подъем в литературе, кино и особенно в телесериалах. Почему же нам так нравится сослагательное наклонение? И правда ли, что история его не терпит?
История непроизошедшего
В 1823 году британский писатель Исаак Дизраэли опубликовал эссе «Об истории событий, которых не произошло». В основном он говорил о военной истории, приводя в пример древнеримского автора Тита Ливия, который в «Истории от основания города» (I век до нашей эры) пространно рассуждал о том, что было бы, дойди Александр Македонский до Рима, и в подробностях обрисовал возможные исходы сражений, сопоставив вооружения и силы сторон. Мысль Дизраэли проста: рассмотрение альтернативных сценариев — неотъемлемая часть работы историка. Учитывая, что сын Дизраэли, Бенджамин, стал премьер-министром и управлял самой могущественной империей того времени, можно смело сказать: порой от симуляции до реальных действий всего один шаг.
Не случайно в видеоиграх самыми скрупулезными и научными являются жанры военной и экономической стратегий, внутри которых студенты исторических факультетов и просто любители часами симулируют альтернативные варианты развития известных нам событий — от отдельных сражений до становления и крушения целых империй. В кино это увлечение нашло отражение в фильме «Военные игры». Хакер-подросток взламывает компьютерную сеть Минобороны США и обнаруживает несколько увлекательных военных симуляторов. Он выбирает играть за СССР и нажимает красную кнопку. Игра, конечно же, оказывается совсем не игрой, и школьник ставит мир на грань ядерной войны. А «Рокки Бальбоа» (2006) начинается с того, что в развлекательном телешоу компьютерную симуляцию молодого Рокки (в фильме персонажу уже 60 лет) сталкивают с симуляцией действующего чемпиона (которому 35). Компьютерный Рокки побеждает, вдохновляя настоящего вернуться на ринг.
С другой стороны, где Александр Македонский и где Рокки Бальбоа? Что является жанром альтернативной истории, а что попросту вымысел?
Устоявшегося определения жанра не существует. Например, в «Энциклопедии научной фантастики» дается следующее: «рассказ о такой Земле, каковой она могла бы стать вследствие некоего гипотетического изменения в истории». Исследовательница Карен Хеллексон выделяет три поджанра АИ: 1) история с переломным моментом — сюда относятся сюжеты о путешествиях во времени, его регулировании и о сражениях; 2) подлинная альтернативная история — сюда могут входить альтернативные истории, предъявляющие различные физические законы; и 3) истории о параллельных мирах. «Первые возникают в момент перелома. Вторые — после него, иногда много позже. И третьи подразумевают, что не было никакого перелома, все варианты событий, что могли произойти, произошли».
Предметом внимания альтернативной истории может быть частная жизнь какого-нибудь неприятного репортера («День сурка»), а может и судьба отдельного государства, сошедшего со знакомых рельсов. Более того, культура ремейков — это тоже в своем роде альтернативная история (знакомых произведений). В следующем году Disney+ выпустит анимационный сериал Marvel «Что если…?». В нем зритель увидит несколько иные сюжеты уже знакомых произведений.
К этому вопросу «Что если..?» в конечном счете сводится сюжет любой альтернативной истории. Иногда гигантские изменения в ней провоцирует раздавленная бабочка. А иногда, наоборот, усилия персонажа, которого не было, дают знакомой истории идти своим ходом. Так устроен сериал «Оптимисты», где советские дипломаты сталкиваются с реальными историческими вызовами — попыткой смещения Хрущева, волнениями в ГДР и т. д. Но выдуманные авторами интриги и события ведут к тому, что время все-таки не «выходит из сустава», а остается в той колее, которую мы знаем по учебникам. Или вот сериал «11.22.63» по роману Стивена Кинга. Его протагонист Джейк Эппинг (Джеймс Франко) останавливает убийцу Кеннеди, но, вернувшись в будущее, оказывается свидетелем куда более страшных последствий.
Мы не будем проверять фильмы и сериалы на предмет жанровой чистоты, а разберемся, почему вообще этот жанр пользуется стабильной популярностью.
Радость неузнавания
Голливудский актер Чарльтон Хестон бредет вдоль береговой линии и вдруг замирает. Камера показывает его лицо. Кажется, он потрясен до глубины души. Наконец мы видим то, что увидел он — статую Свободы, вкопанную по грудь в песок. Все это время герой Хестона, очутившийся на далекой планете говорящих обезьян, на самом деле был на родной Земле, но только много веков спустя.
Что делает эту сцену такой сильной? Разумеется, знакомый каждому образ статуи Свободы, представленный в шокирующих, переворачивающих историю с ног на голову обстоятельствах. Русский писатель Виктор Шкловский называл этот прием остранением: читатель выводится «из автоматизма восприятия», столкнувшись со знакомым предметом в обстоятельствах, которые сделали его вдруг странным, непривычным.
Остранением времени стали заниматься представители модернизма в литературе — Т. С. Элиот, Вирджиния Вулф, Джеймс Джойс, Уильям Фолкнер, Сэмюэл Беккет. Время в их произведениях, говоря словами Гамлета, «выходило из суставов», переставало быть надежным секундантом человеческого существования и даже сводило героев с ума. Реальности стало недостаточно. Параллельно стали размываться границы высокого и низкого в искусстве — например, писатели бульварных детективов уже сами вдохновлялись модернистами.
До того истории в форме «что если..?» считались низким жанром и обычно встречались в фантастической литературе. Британский историк Эдуард Халлетт Карр называл их «комнатными играми в несбывшееся». Но в 1931 году в Англии издали сборник «Если бы вышло иначе» — дюжину рассказов об узловых точках истории: Бут не попадает в президента Линкольна; человечество узнает, что Шекспир не писал свои пьесы; конфедераты во главе с генералом Ли побеждают в Гражданской войне. Последний рассказ написал не кто иной, как Уинстон Черчилль, в тот момент оказавшийся на обочине политической жизни Великобритании.
Предметом остранения становятся события, знакомые каждому. В литературном мире это означает прежде всего сценарии сражений и биографии исторических лиц (Джон Уилкс Бут, генерал Ли, Александр Македонский). В кино и сериалах, помимо событий сюжета, остраняются визуальные приметы эпохи, вошедшие в коллективную память. Вспомним титры «Хранителей», в которых Зак Снайдер кратко расписывает перемены в истории США XX века: один из «Хранителей» убивает Кеннеди, демонстрации против войны во Вьетнаме захлебываются в крови, высадке на Луну ассистирует мутант доктор Манхэттен, а Никсона без всякого обнуления избирают на третий срок. Каждый из этих пятисекундных эпизодов решен через остранение знаковых визуальных образов — фотографий, хроники, телевыступлений.
Даже если мы не жили в описываемые времена, у нас есть их слепок, отчасти сформированный и фильмами. Однако та самая коллективная визуальная память сформировалась сравнительно недавно, по мере развития массовой культуры — доступной периодики, кино и затем телевидения. Невозможно представить себе «Форреста Гампа» без всех его визуальных референсов, отсылок к идолам поп-культуры (Элвис Пресли, Джон Леннон), хроник встреч Форреста с президентами или же логотипа Apple, который позволяет не проговаривать, что герой разбогател.
Долгий новый мир
Свои рецепты популярности у телесериалов. Любой качественный телепродукт времен кабеля и стримингов старается предъявить зрителю увлекательный будоражащий мир, в который хочется окунуться с головой.
Исследователи часто называют жанр альтернативной истории альтернативным миром, поскольку авторы сосредоточиваются на описании глобальных последствий переломного момента. Альтернативный мир требует крупной формы — появляется простор для лирических отступлений, возможность строить многожанровую конструкцию или подробно описать отдельные приметы нового универсума. В альтернативной действительности тоже любят, стреляют и находят поводы посмеяться — короче, живут, и жизнь эта бывает растянута настолько, что мы с удовольствием успеваем примерить ее на себя.
Короткий роман Филипа К. Дика «Человек в высоком замке» превратился в четыре сезона сериала Amazon, по 10 эпизодов в каждом. Германия и Япония одержали верх в мировой войне и поделили пополам Соединенные Штаты. Погрузить зрителя в этот мир — сложная задача. В данном случае альтернативная история означает пересмотр знакомого нам предметного мира. Вокруг знамена, офисы расписаны свастикой, а западные жители вместо консьюмеризма 1950-х привыкают к японской аскезе. По вторникам больницы сжигают калек и неизлечимо больных, отчего в воздухе на многие километры вокруг висит пепел.
Но иногда момент перелома не имеет настолько глобального визуального воплощения. Вышедший недавно «Заговор против Америки» по роману Филипа Рота — о том, как США вместо Рузвельта прямо перед войной с Германией возглавил Чарльз Линдберг. Летчик, изобретатель, военный и просто любимчик нации, Линди в действительности пытался избраться в президенты и ввести политику изоляционизма, чтобы не вмешиваться в дела Европы. У Рота он добивается своего, и вот уже евреи вынуждены потихоньку паковать чемоданы.
В этой экранизации, решенной подобно другим ретросериалам, нет буквальной фантастики. На кухнях звучат тревожные разговоры, происходит постепенная геттоизация, но предметный мир в целом тот же. Визуальным выражением переломного момента становится флаг страны: он встает на дыбы, красные полосы стекают кровавыми следами к полу. В «Человеке в высоком замке» полоски остаются, а вот на месте звездочек штатов располагается свастика.
Хорошо там, где мы
Альтернативную историю трудно представить в обществе, где нет свободы слова. Во второй половине XX века история уже принадлежит всем. Не нужно быть Черчиллем, чтобы порассуждать о том, какой была бы страна при победивших конфедератах или выжившем Кеннеди. На протяжении сорока лет с момента убийства Кеннеди каждый ноябрь американские газеты публиковали материалы на тему «Что если бы JFK пережил пули Освальда?». Такие спекуляции возможны лишь там, где нет гнета идеологии или системной цензуры. В советской популярной литературе как-то не фантазировали о том, что было бы, если бы пули Фанни Каплан (или Леонида Николаева) не попали в Ленина (или Кирова).
С другой стороны, сюжеты АИ почти всегда идеологически заряжены. В первую очередь авторов интересуют те развилки, где страна сделала вроде бы правильный выбор. А если бы он был неправильный? Альтернативную историю тянет к антиутопии, отсюда и все эти исковерканные флаги. В «Хранителях» самые внимательные увидят 51 звезду на американском стяге — по всей видимости, штатом стал захваченный Вьетнам.
На экране жанр АИ чаще выступает с позиций предостережения и нравоучения, чем радикального пересмотра ценностей, и часто приходит к успокаивающей идее «хорошо, что все случилось, как случилось». В 1987 году в США показали мини-сериал «Америка». Чтобы оценить иронию в названии, следует привести его на языке оригинала: «AMERIKA» написано с кириллической «к»; речь идет о США, захваченных Советским Союзом (и происходит это в момент начала перестройки!); на майских демонстрациях американцы несут бок о бок знамена с Линкольном и Лениным. «Америка» предостерегала зрителей от равнодушия. «Вы потеряли свою страну еще до того, как мы сюда пришли», — говорит советский лидер, объясняя свою победу. Дорогостоящая «Америка» (бюджет четырех серий составил невиданные для тогдашнего ТВ 40 млн долларов) журила сограждан, которые раскисли на закате холодной войны. Уже через пять лет Союз распался, и этот сериал никому не приходило в голову поминать. До сих пор он не издан на DVD и недоступен на стримингах, а по сети бродит копия, записанная с видеокассеты.
Таким же предупреждением смотрится и «Заговор против Америки». Линдберг служит аватаром Трампа — другого кандидата в президенты, который многим казался слишком неправдоподобным злом, пока не был избран, — и есть определенная вероятность, что в Белом доме он задержится отнюдь не на четыре года. Когда Рот опубликовал роман в 2004 году, его довольно-таки трудно было прикинуть на себя: США влезли в Ирак, газетные полосы кричали об открывшейся в Гуантанамо тюрьме, и вряд ли кто-то назвал бы неучастие в такой войне преступным или угрожающим домашнему миропорядку. Экранизированный полтора десятка лет спустя «Заговор против Америки» стал алармистским сериалом (вот типичный пример такой трактовки) специально для тех, кто уже пятый год спасает США от трамповской «фашизации».
Сигнал тревоги
Но иногда будто бы альтернативная история сигнализирует о том, что ростки антиутопии пробрались в свершившееся настоящее. Тут главный прием авторов — прозрачные аналогии. В Англии в 1978 году показали сериал «Замок англичанина» — историю о завоеванной нацистами Британии три десятка лет спустя. В стране что-то вроде режима Виши, и за все шоу нам никаких нацистов и свастик не показывают — гнет чувствуется в воздухе. Мы следим за судьбой популярного сценариста Питера Ингрэма, конформиста, который еще помнит запах свободы. Его дежурно просят переписать ту или иную строчку, выдрать с корнем еврейского персонажа, и не в гигантских тектонических событиях, а вот в этой повседневности выбора считывается истинный посыл «Замка», вышедшего в дни, когда Британию одолевали экономические проблемы. По стране шли забастовки, рабочая неделя на некоторых производствах сократилась до трех дней, инфляция достигала 20%, в стране орудовала Временная Ирландская республиканская армия.
Протагонист «Замка» пишет мыльную оперу о предвоенной эпохе. Не способный на поступок, он лишь ностальгирует о славных днях, и этот сюжет напрямую рифмуется с периодом политического и экономического бессилия в настоящей Англии.
Прием двойного дна с самого начала был заложен в произведениях альтернативной истории. Так же был устроен ключевой для жанра роман Уорда Мура «Дарю вам праздник» (более точным переводом был бы вариант «Мы приближаем юбилейный год»). Повествование велось из мира, где Юг одержал победу в Гражданской войне. Этот другой исход был нужен Уорду, чтобы читатель задумался, действительно ли конфедераты проиграли янки. Успокаивать себя американцам было особенно нечем: книга вышла на фоне длившейся сегрегации в образовательной системе и обществе, расправ на расовой почве и атмосферы страха среди чернокожего населения США.
Вообще нередкое в литературе ощущение трагедии современности в жанре АИ усиливается фантазией о том, что любая историческая ситуация подразумевает массу расходящихся возможностей. С этой точки зрения прогресс всегда выглядит трагической растратой. Ведь он приносит в жертву не только человеческие жизни, но и альтернативные сценарии, призрачные шансы на построение иного, по-настоящему идеального мира.